С шашкой против Вермахта. «Едут, едут по Берлину наши казаки…» - Евлампий Поникаровский

А на самом деле в этом 1942 году все было так, как и в 1941 году. Немцы взяли за горло Сталинград. Мы оставили врагу Кубань и Ставрополье. Удерживать противника пока не хватает сил. Мы отчаянно сражались на вершинах Кавказских гор и в тесных ущельях. Теперь вот сражаемся здесь, в голых и гиблых песках. Каждый новый день начинался одним вопросом:

— А как дела в Сталинграде?

— А как сажа бела.

Да. Так хотелось отвечать. Но мы, командиры, веря в силу нашего оружия, мудрость партии, полководческий гений, отвечали по-иному:

— Идите к комиссару, он вам все разъяснит.

Сталинград тревожил всех. Мы понимали: не удержится, не устоит Сталинград — не удержимся и мы. Ведь всю огромную силу оттуда он кинет на нас, а наши силы, наши возможности на пределе.

И вот радостная весть: враг под Сталинградом окружен. Огромная гитлеровская армия в котле. Наши бьют! Слова сообщений Совинформбюро — как соловьиная песня, как бальзам на кровоточащую рану.

— Товарищ комиссар, прочитайте еще раз, повторите, расскажите своими словами.

— Ну что ж, можно.

— Значит, скоро настанет и наш черед бить фашистов и гнать, гнать и бить, бить беспощадно.

— Скоро настанет.

Да, крепкие мужики комиссары, замечательный народ.

…30 декабря комиссар полка Михаил Федорович Ниделевич вызвал нас, командиров подразделений и политруков, на КП полка. Для начала рассказал о славных делах сталинградцев. Затем о переходе в наступление войск Воронежского фронта. Комиссар не стал ждать наших нетерпеливых вопросов: «Ну, а мы, мы-то когда пойдем?»

— На днях и мы пойдем, — сказал комиссар и, выждав, когда смолкнет наше «ура», стал давать указания: — Сегодня провести партийно-комсомольские собрания, рассмотреть заявления о приеме в партию и комсомол, проверить готовность к наступательным операциям и продумать формы политической работы в наступлении.

Красиво говорил комиссар. Даже вечно повторяемая им фраза «Стало быть, так» сегодня не резала, а ласкала слух.

Не знаю, но думаю, что гитлеровцы, сидящие за широким полем в обороне, в этот день чувствовали себя неуютно. С наших казачьих позиций они, конечно, слышали ликующие крики «ура» и выстрелы, видели взлетающие в небо ракеты и шапки. Понимали ли они, что пришел час возмездия и что они обречены?

Но не о гитлеровцах, не об их психическом состоянии я думал в этот святой и торжественный час. О своих ребятах, о минометчиках. У нас длинная и тяжкая дорога впереди. Кому из нас доведется дойти до ее конца и увидеть зарю Победы? Сколько придется выдержать сражений, сколько пролить крови?

Сегодня мы приняли в партию двух лучших минометчиков: гвардии сержанта Николая Ежова и гвардии старшего сержанта Ивана Литвина. Эти воины очень хорошо знают: вступление в партию Ленина дает им одну-единственную привилегию — первым подниматься в атаку, не щадить себя в бою, вести за собой других. Всегда так было: когда трудно, невыносимо трудно, звучала команда, нет, не команда — призыв: «Коммунисты, вперед!» Коммунисты шли вперед. Да, так было. И так будет всегда!

В эту ночь мне не спалось.

Глава пятая

И пришел этот час

Полк томился в ожидании. Всякий разговор казаки теперь сводили к одному вопросу — когда? 55 дней дивизия сражалась в бурунах. Ее полки не только не дали фашистским танкам прорваться к Каспию, но сами сдвинули противника с удобных позиций, загнали его в безводные пески, нанесли немалый урон.

31 декабря гитлеровцы пошли в последнюю, «прощальную» атаку. Мы уже знали: они начали отвод своих войск, в том числе и с нашего участка. Атака их не была похожа на те яростные штурмы, которые они предпринимали еще неделю назад. На широкое поле, что нас разделяло, вышло десять танков. Двигались они медленно, неуверенно, как бы ощупью. Изредка, с коротких остановок, постреливали. За танками развертывались подразделения. Жидковаты они были, изрежены. Набралось, пожалуй, до батальона.

Наши пушкари открыли огонь и сразу же подбили пять танков. Оставшиеся не захотели испытывать судьбу и повернули назад. Растерянно заметалась пехота, удачно накрытая разрывами мин. Эскадроны, не ожидая команды, пошли в контратаку и с ходу заняли вражеские окопы и траншеи.

На этот раз наступающих не вернули на исходные позиции. Было велено закрепляться на занятых. На новые огневые позиции переместили полковых артиллеристов и нас, минометчиков. Еще большая удача выпала на долю братских полков. 41-й полк освободил хутор Солдатско-Александровский, а 39-й выбил гитлеровцев с пятого отделения Моздокского совхоза. Освобожденные хутора — добрый подарок новому 1943 году. Настроение у всех отличное. Оно прекрасное еще и потому, что в этот день, может, за все время боев, мы впервые увидели спину бегущего фашиста.

Мы на новой огневой позиции. По батарее дежурит лейтенант Ромадин. Он тихо докладывает о состоянии батареи, о противнике.

— Немца не видно и не слышно, — в радостном возбуждении и совсем не по-уставному добавляет он. — Деранул, ноги в руки — и поминай, как звали.

Когда дежурит Юрий Ромадин, я спокоен. Знаю: все будет в порядке, на батарее ничего не случится. Ромадин, хоть и ершистый, но исполнительный и надежный парень. На него во всем можно положиться. Он не из тех, кто заискивающе смотрит в рот начальству, стоит на лапках и поддакивает.

Поздравляю Юрия Ромадина с наступающим Новым годом.

— Спасибо, товарищ комбат. Будем надеяться, что он принесет нам военное счастье.

Некоторое время стоим молча. Над нами огромный купол темно-синего неба, усыпанный крупными холодными звездами. В сухой и колючей траве слегка шорохтит ветер. Под ногами проходящего дозорного поскрипывает снежок, перемешанный с песком. Далеко на западе — багровые всполохи: горит какой-нибудь хутор или станица. И — необычная, звенящая тишина.

В свой блиндаж идти не хочется. В нем крепко пахнет немцем. Еще сегодня его занимал гитлеровский обер, тоже, видимо, командовал минометной батареей, это по всему видно на оборудованной позиции. В своем блиндаже гад устроился недурно, с комфортом. Стол, два мягких стула, кровать с периною и атласным одеялом, десятилинейная лампа с синим абажуром, чугунная печка, посуда в шкафчике, сделанном из ящика. Прибарахлился гад, грабанув все это добро у кого-то из хуторских жителей.

— А мы?.. Два месяца в норах сидели и даже находили в них свою смерть. Дым глотали, своим паром грелись, шилом брились…

Время без четверти двенадцать. Иду в блиндаж к старшине. Он чуть поодаль от огневой, в лощинке, возле походной кухни. Вспоминаю свою вятскую лесную деревню Печенкино. Наверное, этот Новый год деревня и ее дети встречают без елок, без подарков. Дед Мороз не придет к ребятишкам, не высыпет из мешка конфеты, пряники, игрушки. Думаю об отце. В деревне он один, а годков-то ему семьдесят восемь. В Вологде живет жена с дочуркой и своей матерью, которую я звал мамой, — как они там? На язык просятся слова из полюбившейся песни: