Грозный год - 1919-й (Дилогия о С М Кирове - 1) - Георгий Холопов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Впереди колонны грянули песню:
Наш отряд идет на фронт,
В Батуме остановка,
Идем мы гордо, взгляд вперед,
В руках у нас винтовка!
В конце колонны подхватили:
На то мы красные орлы,
Солдаты-коммунары,
В штыки идем мы на врага,
Бойцы идут за нами...
Провожать отряд вышли члены ревкома во главе с Кировым. Позади шел Василий, лихо заломив фуражку, сунув руки в карманы добротного полушубка. Он должен был идти с отрядом как представитель ревкома.
К Кирову присоединились Аристов, Чугунов, Федорова, Мусенко, Нефедов, и они все вместе прошлись вдоль строя.
- Ну как отряд, Сергей Миронович? - спросил Аристов.
- Хорош, - ответил Киров. - Такой отряд может сделать многое.
- Он должен сделать! Он - Коммунистический!.. Начало положено, за первым отрядом пойдут другие! - Цыганские глаза Аристова глядели весело и задорно. И сам он весь был преисполнен удивительной энергии и одухотворенности.
- Я думаю, что от одного нашего вида разбегутся все кадеты. Не так ли, Сергей Миронович? - смеясь, спросила Федорова.
- При условии, если вы снимете свою оренбургскую шаль! Вид у комиссара отряда должен быть строже!.. - ответил Киров. - А вообще - отряд грозный. И в особенности наша Анастасия Павловна...
Если Федорова была при маузере и у нее еще в санях лежал карабин, а сама она накрест была опоясана пулеметными лентами, то иначе рядом с нею выглядел командир - Мусенко. Он был в залатанном полушубке, в старых, обшитых по низу кожей валенках, в лохматом треухе, надвинутом на самые глаза. Всем своим подчеркнуто мирным видом он походил на возницу или рыбака, что соответствовало его второму и особому заданию.
- Разлучили нас с Мусенко, товарищ Киров, - с обидой сказал Нефедов. - Друг в степь идет, в далекие края, а я остаюсь в городе. А ведь мы всегда были неразлучны!
Киров потрепал Нефедова по плечу:
- Не горюй! И ребятам своим то же самое скажи. Пусть не скучают и не завидуют отряду. В Астрахани для всех найдется дело!
- А вот Анастасию Павловну все же отпустили! Должность у нее поважнее, чем моя, - с тоской проговорил Нефедов.
Впереди колонны зажгли факелы, оркестр заиграл "Варшавянку"... А потом раздалась команда Мусенко, и отряд с обозом двинулся в поход, приветствуемый делегациями заводов, провожающими родственниками и прохожими...
Вскоре Мусенко вышел из колонны, дождался Кирова, и они пошли сторонкой.
Впереди колонны снова грянули:
Наш отряд идет на фронт,
В Батуме остановка...
- До Батума, правда, сейчас далековато, - сказал Киров, - но до Лагани надо дойти. Отдельные, разрозненные группы красноармейцев вам будут попадаться и после колонны Боронина. Им надо помочь добраться до Астрахани. Да, - после некоторого раздумья продолжал Киров, - очень горько, что случилась вся эта история с бригадой Кочубея!
- Не беспокойтесь, Сергей Миронович. Все возможное мы сделаем, горячо заверил Мусенко.
- Никто из нас не гарантирован, что предатели из штаба Двенадцатой армии не пропустят противника на Астрахань! Вот в чем дело, Мусенко!
- Встретим врага! И заградотряды помогут! Их там целых пять!
- Ну, если все обойдется благополучно, тогда с экспедицией смело двигайтесь дальше. Командование отрядом можно передать и Федоровой, и твоим помощникам. Конспирация - абсолютная, осторожность - предельная!
- Хорошо, товарищ Киров. "Меняем рыбу на муку" - и никаких гвоздей! Мусенко тихо рассмеялся...
Экспедиция, отправлявшаяся в составе Коммунистического отряда, о которой говорил Киров, имела особое назначение. Члены экспедиции после выполнения всех заданий, стоящих перед отрядом, должны были потом отделиться от него, проехать калмыцкую степь, а там под видом астраханских рыбаков, обычно ездивших в это время на Ставропольщину менять рыбу на хлеб, с обозом мороженой, вяленой и сушеной рыбы пробраться через фронт белых и разъехаться в тылы Деникина: Величаевку, Святой Крест, Армавир, Грозный, Минеральные Воды, Владикавказ. В экспедиции было восемь человек: партийные работники, командиры и политработники Красной Армии. Им было поручено связаться с большевистским подпольем и партизанскими отрядами, а также организовать новые.
Сам Мусенко должен был добраться до Прикумья, поселиться в своей семье в Величаевке и через друга, заядлого охотника Петра Петрова, или через кого-нибудь другого наладить связь с камышинскими партизанами.
ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ
Серафима приподняла крышку сундука, стала будить Павлика. Он спал крепким сном, зарывшись в солому. "Не задохнулся ли? - с тревогой подумала она и откинула крышку к стене. Но в это время Павлик сбросил с себя тулуп, стал протирать глаза. - Нет, он не мог задохнуться, - улыбнулась Серафима, - дед позаботился о своем любимом внуке, вон какую "вентиляцию" выпилил у самого изголовья. Пиши пропал сундук".
- Вставай, сынок. Пора в садик.
Мальчик протирал глаза, лениво потягивался, озирался по сторонам. По углам зала вкривь и вкось, с откинутыми крышками, стояли пять больших сундуков. В них спали дед, бабушка, две незнакомые казачки из Невинки. В сундуке, который стоял у почерневшей кафельной печи, лежал отец. У него был тиф, и он второй день бредил в жару. Вот и сейчас он с кем-то разговаривал и ругался. "Опять, наверное, с дядей Степаном, кадюком!" подумал Павлик и вылез из сундука.
Еще только-только светало. Посиневшие стекла сверху донизу были покрыты толстым слоем инея.
Серафима поставила на стол кружку кипятку, кусок селедки - хлеба не было. Павлик быстро поел, оделся и вместе с матерью вышел на улицу.
Шли они долго, прикрыв шарфами рты. Тяжело было пробираться меж огромных снежных сугробов. Но вот наконец и долгожданная швейная мастерская. Серафима отвела Павлика в детский сад, а сама вернулась, остановилась у костра, вокруг которого грелись женщины. Это были жены красноармейцев и рабочих; они пришли в мастерские шить белье бойцам 11-й армии. Лица у всех хмурые, сосредоточенные. У каждой дома горе: у одной убит сын, у другой - муж или брат, у третьей есть нечего... Серафима прислушивалась к их разговорам. Больше всего говорили о хлебе, за которым с ночи надо было становиться в очередь. У костра можно было услышать и про многое другое. Женщины с беспокойством рассказывали о боях у Гурьева, о ночных грабежах, о слухах, которые ходят по городу, - будто белые думают поднять мятеж, перебить большевиков и перерезать всех бойцов 11-й армии.
"Нет, этого им не удастся сделать, - думала Серафима. - Раз выдержали калмыцкую степь, прошли этот ад, то теперь уже ничего не страшно. Страшное осталось позади". Сквозь языки пламени ей виделись толпы тифозных и трупы по всей дороге - от Кизляра до Астрахани. Словно от дурного сна, отмахнулась она от этих видений.
- Нет, бабоньки, этому не бывать, - сказала Серафима. - Не перебить большевиков. Большевики и красные - это народ. А народ не перебьешь. Народу вон сколько - вся Россия! У каждого свое горе... Малец вон у меня умер из-за кадетов, муженек лежит без ног, в тифу...
Концом платка она вытерла слезы. Женщины о чем-то шептались, качали головой. Она подумала о том, что ее горе ни с чьим не сравнимо. Замерз в степи сынок. Заболел Андрей...
"Ах, Андрей, Андрей! Горячая головушка. Переборет ли он болезнь? Или умрет? Умрет, - сказала она себе, - все умирают, и он умрет. Думать мне теперь только о Павлике".
В дверях мастерской появилась заведующая, Петровна, баба дородная и веселая. В руках она держала рулон кремового шелка, расписанного цветочками. Подошла к костру, показала товарец, хитро заглядывая всем в глаза. Сказала:
- Ну, бабоньки, кому на платьице, говори!
Шелк был отменный. Это признали все. Но почему он появился в мастерской?
Петровна тяжело вздохнула:
- Не стало больше на складе бельевого материала. Один шелк! Пошла за советом в ревком, к товарищу Кирову... А он говорит: "Очень хорошо, что нет бязи, шейте красноармейцам белье из шелка, шелк лучше стирается, да и паразиты не очень его любят. Может быть, так и тиф пойдет на убыль". Вот, бабоньки, какие дела!..
В детском саду было двадцать девять мальчиков и девочек. Каждое утро они приходили сюда, садились вокруг большой круглой печки и терпеливо ждали тетю Муру. Она появлялась позже всех, с охапкой щепок и бумаги, строила внутри печки пирамиду из поленьев, в середину клала принесенную растопку и, чиркнув спичкой, захлопывала дверцу. Огонь в печке начинал гудеть, и детям сразу становилось весело. Всегда бы так сидеть у печки! Дров в городе не было. Не было и хлеба. Ребят сюда и собирали, чтобы накормить и согреть.
Тетя Мура варила кофе в большом котле.
- Это кофе по-турецки, - говорила она, - без сахара и молока.
Обжигаясь и причмокивая, дети пили кофе и слушали рассказы тети Муры, пока она не спохватывалась и не убегала в погребок. Оттуда она приносила несколько штук твердой, как камень, воблы и делила ее на всех. С воблой куда веселее было пить кофе "по-турецки" и слушать всякие были и небылицы.