Лазурный берег - Андрей Кивинов

— Домой и впрямь охота, — протянул Плахов, внимательно слушавший разговор. — И то: чем Суворовский хуже набережной Круазетт?

— Да ничем! — горячо поддержал коллегу Василий. — Ну пальм нет. Ну машины вместо людей. А так — одна хрень…

— Тарантину на Суворовском еще не встретишь, — напомнил Плахов.

Квентин ждать себя не заставил — появился на набережной в белом фраке во главе пестрой компании. В руках он держал большой пузырь шампанского и отхлебывал прямо из горла. Позади компании весело хрюкали два поросенка с розовыми бантиками.

Тарантино покончил с шампанским, издал боевой клич и кинулся в сторону моря. Веселая компания, включая поросят, с гиканьем понеслась за создателем «Криминального чтива».

— Куда это они на ночь глядя?

— Купаться, думаю, — предположил Плахов.

— Плакал Вазгенов фрак…

— У-ух! У-ух! — раздавалось из спальни. Троицкий делал там зарядку. Уже довольно давно.

— Чего-то Демьяныч к нам глаз не кажет, — усмехнулся Николай. — Неловко, поди, после вчерашнего.

Серов побагровел. Бросил карты. Схватил Николая за грудки:

— Ты чё?! Ты хоть понял, чё ты сказал, урод? Жить надоело… Белое Сердце?

Обидная кличка прочно привязалась к Николаю. Он вздохнул. Он мог уделать Серова одной левой, но поступать так было бы крайне неразумным.

— Серый, ладно, чё ты… Все же свои… Пошутить нельзя?

— Смотри мне…

Серов отпустил Николая. Тот тоже бросил карты:

— Что-то я, парни, устал…

— Давай в переводного. Или в тыщу, — предложил Дима, только что оставшийся дураком в подкидного четыре раза подряд.

Вообще, за последнее время коллеги освоили великое множество настольных игр. На базе в Португалии они часами резались не только во всевозможные карточные, но и в домино, в лото, в утомительную «монополию», в экзотические «маджонги» и даже иногда в шахматы.

В шахматы, впрочем, было неинтересно, потому что Серов всех побеждал, даже если давал фору в коня или ладью. Зато он всегда был последним в детской игре «Зайчик, белка, черепаха». Это когда раскладываются в произвольном порядке картинки с изображением этих достойных существ, и их надо считать, но определенным образом: «Первый зайчик, первая белка, вторая белка, первая черепаха, второй зайчик, третий зайчик…» Пока не собьешься.

— Эх, как говорится, не судьба обломала — обломала печаль… — Николай провел ребром ладони по шее, демонстрируя, насколько его достала «житуха». — Вот где уже все эти Европы…

— А евро получать не устал? — прищурился Серов.

— Ну и что с них, с евро этих?.. Подтираться? Который год взаперти сидим и всех шугаемся.

— А мне нравится, — не согласился Дима. — Кровь бодрит. Да и интересно, в Европах-то.

— Микола, а может, ты просто сдрейфил? — криво усмехнулся Серов.

— Считай как хочешь, — упрямо мотнул головой Белое Сердце. — Вернемся в Португалию, беру расчет.

— И в свое Палкино, — хмыкнул Дима. — Навоз грести.

— Не в Палкино, а в Копалкино! — взволновался Николай, — сколько раз поправлять, блин!

Серов промолчал. Нужно сегодня же рассказать Демьянычу о настроениях Николая. Что-то подсказывало Серову, что не доедет парень до своего Палкино-Копалкино. Шеф явно жаждал крови.

— Там сейчас мужики неплохо живут. Кто не пьет. Мне мать писала.

Николай не стал уточнять, что не пьют в Копалкино мужиков десять, если считать малых детей и дряхлых стариков.

— Так ты ж к французским винам привык… — напомнил Димон.

Это есть. Николай даже уже научился распознавать отдельные сорта по вкусу. Никогда бы за собой такого не представил. Переходить с «Сент-Эмильона» на бормотуху и жидкость для очистки стекол — ломает, конечно.

Но можно ведь и в деревню вино привозить. Если дело нормально поставить, все Копалкино под себя положить — бабосы будут.

— И к разнообразным женщинам, — добавил Сергей.

И это правда. В «прошлой жизни» грубоватого Николая женщины своим вниманием шибко не баловали. Поэтому, когда на португальскую базу завозили телок, Николай предпочитал лучше впопыхах, но попробовать как можно больше. Очень уж его удивило, насколько многообразен мир женской анатомии…

— Обойдусь, — упрямился Николай. — Дом отцовский в порядок приведу. Пока деньги есть. Скотину куплю. Женюсь…

— На доярке, — уточнил Серов. — И начнете с ней на путевку в Турцию копить…

— Таблетки пора, — сказал Дима, косясь на дверь, за которой продолжалось уханье.

— Пора — так стучи! — скомандовал Серов. Уханье закончилось. Раздался непонятный звук. «Дзын-н-нь!»

Троицкий ухитрился разорвать эспандер.

Один жгут взвился к потолку, едва не полоснув по глазам.

Осторожнее надо, осторожнее. Во всем осторожнее.

Как это он так облажался ночью? Или не облажался? Кто-то был в коридоре?

Но ведь Димон выходил, искал. Не мог же Димон обмануть? Бред какой… Демьяныч сжал кулаки. Голова болела.

Нужно что-то делать. Ну понятно, заканчивать с виски. А еще что? Надо кончать с этой историей. Сегодня же. Хватит слушать ментов.

Один из них тут же проявился телефонным звонком.

— Слушаю, — недовольно буркнул Троицкий.

— Михаил Демьянович, это Плахов, — раздался уже знакомый (к сожалению) голос. — Посмотрите в окно. Только аккуратно.

Троицкий осторожно выглянул из-за тяжелой коричневой шторы и выругался. Что за фигня. Прямо под окнами шарахается туда-сюда Хомяк в идиотской шляпе. Ладно в шляпе — с ружьем в чехле. И с каким-то еще пакетом, как из продуктового магазина. Хрен знает, что там в пакете. Совсем оборзел.

— Черт! Как он пронюхал? — взревел Троицкий. — А вы где, Плахов, мать вашу?! Вы его пасти должны!

— Обижаете, Михаил Демьянович. Мы рядом.

Действительно: прямо у входа стояло такси с тонированными стеклами. Там, надо полагать, и находились питерские оперативники.

— Ладно, караульте…

Троицкий задумался. Значит, так. Пора принимать решение. Хорек… то есть Хомяк может не знать заказчика? Насрать пока с высокой колокольни. Кто ему ружье принес и «Олимпию» выдал — это он знает. И сегодня же расскажет. А через этого типа с оптикой и на заказчика выйдем.

Троицкий, толкнув сунувшегося в дверь Диму, выскочил в гостиную. Таблетки посыпались на пол.

— Хомяк под окном бродит, — сообщил Троицкий. — С волыной.

Серов и Николай подскочили к окну.

Дима собирал с ковра таблетки, соображая, вытереть их или вымыть под краном? Лекарств было наперечет, выбросить нельзя — во Франции такие не продавались.

Абеля Шмабеля разбудило солнце. Добралось до окна в его номере, ударило в глаза.

Он сладко потянулся, сделал пару утренних затяжек, повалялся расслабленно, вспоминая вчерашний день. Как нервничал перед премьерой, как боялся провала, как ловил во время сеанса дыхание зала, как почувствовал, что зал пленен и дышит в такт фильму… Как выступал потом на прессухе, не помня себя, как сбежал, отключив телефон, бродить анонимно по городу, как любовался на пляже огромной луной, как встретил Кристину…

Как увлекся ее рассказом о романе русского поэта с американской танцовщицей. Какая странная история: оба они погибли от удушения. Ее шарф намотался на колесо автомобиля, а поэт просто повесился. Абель сразу решил, что из этого может получиться неплохой сюжет для фильма. Только надо перенести действие в Палестину, а балерину сделать израильтянкой…

И самой Кристиной он тоже увлекся, ее взбалмошными жестами, певучими интонациями, идущей откуда-то изнутри знойной энергией. Как-то само собой они оказались в ее номере (Абель еще успел подумать о десятках журналистов, которые наверняка ждут нового героя у его отеля), и как все потом было хорошо и замечательно, и как он любовался Кристининой пластикой, и подумал, что она вполне могла бы сыграть в каком-нибудь эпизоде…

— Кристина, а ты не пробовала сниматься в кино?

— В смысле? — с какой-то странной интонацией спросила девушка, сбрасывая его ладонь со своего полного теплого бедра.

— Ну… видишь ли, в чем дело… Я тебе не сказал, но на самом деле я кинорежиссер…

Лицо Кристины исказила гримаса ярости, она отбросила одеяло, вскочила и стала осыпать Абеля ударами подушкой, приговаривая:

— Сволочь! Скотина! Все такие! Подлец! Вон! Все мужики!.. Вон! Вон!

И выгнала его на улицу среди ночи. Недаром говорят: загадочная русская душа.

Абелю раньше не приходилось с ней сталкиваться, с русской душой. Он читал Достоевского, и ему казалось, что все это несколько нарочито. Что так не бывает.

Теперь он понял: и впрямь загадочная.

Абель пожал плечами, еще раз попытавшись объяснить себе Кристинино поведение, потом подумал, что и это — неплохая тема для фильма.

О русской женщине, которая ненавидит кино. Потому что верит в Достоевского.