Проклятие Ирода Великого - Владимир Меженков

Дальнейшие обвинения Цицерона Антоний слушал с каменным лицом. Цицерон припомнил, что уже в молодости Антоний предался безудержному пьянству – пороку, который с годами не только не проходит, а усиливается, что он развелся со своей первой женой и одновременно племянницей Антонией, обвинив ее в супружеской неверности вовсе не потому, что она действительно ему изменила, а только затем, чтобы сразу жениться на Фульвии – вдове своего друга и покровителя Гая Куриона, женой которого он сам некогда был, – а эта Фульвия в первом браке была женой Публия Клодия… Словом, говорил Цицерон под укоризненное покачивание головами сенаторов, будь на то воля богов, следовало бы вызвать сюда дух Цезаря и спросить у него: так кому же была выгодна его смерть – Цицерону, который с детских лет привык довольствоваться малым, или Антонию, которому неведомы никакие нормы благопристойности, а нужны лишь деньги, и который именно поэтому домогался у Цезаря назначения его своим преемником? Преемником, однако, Цезарь назначил не Антония, а девятнадцатилетнего Гая Октавия – своего внучатого племянника, которого он, к тому же, усыновил [86].

Иудеи, жившие в Риме, собрали все сплетни, какие только ходили о юном преемнике Цезаря, и отписали эти сплетни в письмах на родину. По одним сплетням выходило, будто прадед Октавия был вольноотпущенником, а дед ростовщиком, по другим – что его прадед был африканцем, а дед держал пекарню, так что мать его, как во всеуслышание заявлял Кассий, «выпечена из муки самого грубого помола, а замесил ее грязными от лихоимства руками меняла». Сплетни о Гае Октавии и его происхождении ходили разные и, как все сплетни, не отражали существа происходивших в Риме событий. А потом стражники Фасаила перехватили письмо, адресованное Малиху. Письмо это, подписанное инициалом «Р», заинтересовало как самого Фасаила, так и его отца Антипатра, а затем и Ирода, которого срочно вызвали в Иерусалим и ознакомили его с содержанием перехваченного письма. Отца и братьев насторожило не столько то, что у Малиха оказался шпион, внедренный в дом Антония, сколько то, что Малих, будучи командующим учрежденной Антипатром армии, утаил этот факт от наместника Иудеи и его сыновей.

Антипатр потребовал от Малиха объясненияй в затеянной им игре. Малих ни в чем не стал отпираться. Да, он по-прежнему придерживается той точки зрения, что иудеям не следует вмешиваться в дела, происходящие в Риме и в подвластных ему провинциях. Да, его не интересует борьба между популярами и оптиматами – не подобает овцам становиться судьями в грызне львов. Это, однако, не означает, что ему безразличен результатгрызни между львами (Малих с нажимом произнес слово «результат»), поскольку от этого результата зависит, на чью сторону следует перейти Иудее, чтобы продолжать считаться союзницей Рима. Победят оптиматы – Иудея станет другом оптиматов, возьмут верх популяры – Иудея станет лучшим другом популяров. Единственно с этой целью он и внедрил в ближайшее окружение Антония своего человека, который взялся информировать его обо всем, что происходит в высших сферах власти в Риме. Знает ли об этом Гиркан? Разумеется, знает, – у Малиха нет и не может быть тайн от первосвященника. Почему не был поставлен в известность Антипатр? Да просто Малих не успел сообщить ему о своем агенте. Собственно, перехваченное письмо было первой информацией агента. Не перехватили бы – сам бы сообщил, ну а коли перехватили… Что-то, значит, не до конца продумано со связью. Надо бы ее усовершенствовать. Малиху жутко представить, что сталось бы с его человеком, если бы письмо перехватили римляне. Кто именно этот «его человек» и можно ли ему доверять? Извольте, он и из этого не намерен делать тайны: это их соотечественница Ревекка, служанка жены Антония Фульвии. Доверять ей следует вполне, поскольку информация ее, как говорится, из первых рук. Ну а поскольку у него, Малиха, нет теперь никаких секретов от Антипатра и его сыновей, то не возьмутся ли и они оказать ему услугу? Для полноты представления о том, что реально происходит в Риме после убийства Цезаря, хорошо бы внедрить своего человека и в среду оптиматов. У Антипатра или у его сыновей такого надежного информатора на примете нет? Жаль, что нет, придется Малиху самому заняться поисками нужного человека. В конце концов, заключил Малих, в своих поступках он руководствуется не личными интересами, а интересами Иудеи, которой важно не опоздать к пиршественному столу победителя, кем бы этот победитель ни оказался.

Сколь бы ни выглядела позиция Малиха циничной, Антипатр и Фасаил признали, что в действиях командующего войсками есть определенный резон. С отцом и братом не согласился Ирод, который, вопреки уверениям Малиха, увидел в его поступке один лишь корыстный интерес. Дальнейшие события показали, что ближе к истине оказался Ирод, а не его отец и брат, поплатившиеся за свое легковерие жизнью. Но и Ирод не сразу разобрался во всей сложности затеянной Малихом игры, а когда, наконец, разобрался, было уже поздно что-либо исправлять.

Поначалу, однако, и Антипатр, и его сыновья решили, что сведения, которые стал регулярно получать из Рима Малих, не лишние, и что это как раз тот случай, когда лучше знать, чем не знать. Благо это хорошо согласуется с давними словами Антипатра, когда тот, выговаривая Ироду, явившемуся во главе войска под стены Иерусалима, чтобы поквитаться с оскорбившими его Гирканом и судьями, сказал ему: «Прежде, чем что-то предпринять, обращайся за содействием к знающим людям. Их знание станет и твоим знанием, а это поможет тебе избежать многих ошибок».

События, стремительно развивавшиеся в Риме, и в самом деле необходимо было знать во всех деталях, дабы избежать возможных ошибок со стороны Антипатра и его сыновей, ответственных за судьбу Иудеи. Благодаря письмам агента Малиха постепенно стала вырисовываться картина отчаянной борьбы за власть, развернувшаяся между популярами и оптиматами с неясными ни для одной из враждующих сторон перспективами.

Начать с того, что завещание Цезаря было вскрыто и оглашено не в сенате, как того требовал протокол, а в доме Антония. Этим завещанием Цезарь не только вверял верховную власть в Риме Октавию, который в это время заканчивал свое образование в Греции, но и распоряжался передать в общественное пользование свои сады над Тибром и вручить каждому римскому гражданину из своих личных средств по триста сестерциев. Деньги эти, однако, присвоил Антоний и ни с кем не пожелал делиться. Вдова Цезаря Кальпурния, переехавшая после гибели мужа жить в дом Антония, считала, что деньги эти должны послужить средством отмщения убийцам и присовокупила к ним все свои драгоценности, не оставив себе решительно ничего. Что касается преемника Цезаря, то Фульвия настаивала, чтобы ее муж, не дожидаясь, когда о содержании завещания узнает Октавий, немедленно взял власть в свои руки. «Как ты себе это представляешь?» – спросил Антоний жену. «Ты должен убить Цицерона, – ответила Фульвия. – Убийство нашего злейшего врага лишит оптиматов опоры в римском народе, – без поддержки Цицерона за Кассием и Брутом никто не пойдет». «Можно подумать, народ побежит за мной», – проворчал Антоний. «За тобой народ пойдет, – заверила его Фульвия. – Ты всегда поддерживал Цезаря, был одним из лучших его полководцев, отстаивал его интересы в сенате. Если ты считаешь, что всего этого недостаточно, чтобы стать преемником Цезаря, возьми себе в союзники Лепида [87]и объяви его Великим понтификом [88]».

Антоний последовал совету Фульвии и добился провозглашения Лепида Великим понтификом. Но вот взять власть в свои руки ему не удалось. Октавий, несмотря на отчаянные просьбы своей матери не приезжать в Рим, где его жизни угрожала опасность, вернулся на родину и вступил в правление страной, завещанной ему Цезарем. Этот молодой человек, на лице которого едва наметился пушок, сразу же проявил характер. Поговаривали, что его действиями руководит прибывший с ним в Рим наставник Арей, родом грек, слывущий докой в делах государственного управления. Обожатель Александра Македонского, Арей настоял, чтобы Октавий потребовал у Антония отчета, куда тот дел двадцать пять миллионов сестерциев, принадлежавших покойному. Антоний ответил, что не намерен отчитываться перед школяром, у которого на губах еще молоко не обсохло. Октавий вместо того, чтобы признать над собой главенство человека, куда как более многоопытного в политике и военных делах, чем он сам, и сделать все от него зависящее, чтобы снискать его благоволение, по совету Арея совершил ряд поступков, которые загнали Антония в тупик. Во-первых, Октавий принял на себя командование легионами, сохранившими верность Цезарю. Во-вторых, он нейтрализовал щедрыми дарами Лепида, который, став Великим понтификом, не успел еще сложить с себя обязанности магистра [89]конницы, составленной из союзных Риму племен. В-третьих, он посетил Цицерона и договорился с ним о том, что тот своим красноречием и влиянием на оптиматов станет поддерживать его в сенате и народных собраниях, за что Октавий позаботится о его личной безопасности. Растроганный Цицерон, вконец затравленный Антонием и его мегерой-женой, грозившимися убить его, принял руку дружбы, протянутую ему молодым человеком, и поведал ему о своем давнем провидческом сне [90]. Наконец, в-четвертых, Октавий совершил поступок, следствием чего стала всенародная любовь народа к мальчишке, по всем статьям переигравшем Антония: он распродал все имущество и земли, принадлежавшие Цезарю, и выполнил последнюю волю покойного: выплатил каждому римскому гражданину, включая глубоких старцев и только что родившихся младенцев, по триста сестерциев. Об Антонии, больше других на всех углах осуждавшего убийц Цезаря, народ тут же забыл.