Истинная жизнь Себастьяна Найта - Владимир Набоков

Наконец дверь отворилась, и в комнату стала бочком пробираться вчерашняя дама — именно бочком, то и дело оборачиваясь к чему-то, что оказалось скулящим черным бульдогом с лягушачьей мордой, который, как видно, вовсе не хотел сюда идти.

— Сапфир, — предостерегла она, подавая маленькую холодную руку.

Она уселась на синий диванчик и подтащила тяжелого пса.

— Viens, mon vieux, viens.[21] — Дыхание у нее еще не успокоилось. — Совсем без Элен зачах, — добавила она, с удобством устраивая зверя в подушках. — Такая жалость, я считала, что она приезжает сегодня утром, но она позвонила из Дижона и сказала, что до субботы ее не будет. (Нынче был вторник.) Страшно сожалею, но я не знала, как вам сообщить. Вы очень разочарованы? — спросила она, глядя на меня. Она положила подбородок на сплетенные пальцы, ее острые локти в обтягивающем бархате упирались в колени.

— Что ж, — сказал я, — если вы мне еще что-нибудь расскажете про мадам Граун, я, может быть, утешусь.

Не знаю почему, но атмосфера этого места как-то настраивала на книжные обороты.

— Более того, — сказала она, поднимая палец с острым ноготком, — j'ai une petite surprise pour vous,[22] Но сначала чай.

Я понял, что чайной церемонии на сей раз не избежать — и действительно, горничная уже вкатывала столик со сверкающим сервизом.

— Сюда, пожалуйста, Жанна, — сказала мадам Лесерф. — Вот так. А теперь вы со всей откровенностью должны мне назвать, tout ce que vous croyez raisonnable de demander à une tasse de thé.[23] Наверное, раз вы жили в Англии, то хотите сливок. Знаете, вы похожи на англичанина.

— Я предпочитаю быть похожим на русского, — сказал я.

— У меня, боюсь, нет русских знакомых, кроме, понятно, Элен… Печенье, по-моему, довольно забавное…

— Так что же у вас за сюрприз? — спросил я. У нее была странная манера пристально на вас глядеть, но не в глаза, а ниже, словно у вас крошка на подбородке. Она была хрупковата для француженки, и я подумал, что ее черные волосы и прозрачная кожа очень привлекательны.

— Ах, — сказала она, — когда Элен звонила, я задала ей один вопрос, и… — Она остановилась, явно забавляясь моим нетерпением.

— И она ответила, — сказал я, — что никогда такого имени не слышала.

— Нет, — сказала мадам Лесерф, — она засмеялась, но я-то знаю этот ее смех.

Тут я, кажется, встал с места и заходил по комнате.

— Видите ли, — сказал я после паузы, — тут не совсем до смеха. Ей известно, что Себастьян Найт умер?

Мадам Лесерф прикрыла бархатные черные глаза в безмолвном «да» и снова поглядела на мой подбородок.

— Вы с ней виделись в последнее время — я имею в виду в январе, когда газеты писали о его смерти? Разве она не была опечалена?

— Мой друг, вы удивительно наивны, — сказала мадам Лесерф. — Любовь бывает разная, и печаль бывает разная. Допустим, Элен — та, кого вы ищете. Но из чего явствует, что она любила его настолько, чтобы горевать о его смерти? А может, она и впрямь его любила, но у нее свои взгляды на смерть, которые исключают всякую истерику? Что мы об этом знаем? Все это ее личное дело. Я думаю, что она сама вам все расскажет, а до этого не очень-то благородно так на нее нападать.

— Я вовсе не нападаю, — воскликнул я. — Очень жаль, если это прозвучало обидно. Но рассказывайте же. Как давно вы ее знаете?

— Да мы с ней до нынешнего года редко виделись — она, знаете, много путешествует, — а когда-то мы тут, в Париже, ходили в один лицей. Ее отец, по-моему, русский художник. Она была еще очень молода, когда вышла замуж за этого дурака.

— Какого дурака? — вопросил я.

— Своего мужа, конечно. Большинство мужей дураки, но тот был hors concours.[24] К счастью, длилось это недолго. Попробуйте мои. — Она протянула мне и зажигалку. Бульдог забурчал во сне. Она подвинулась и свернулась на софе калачиком, освобождая для меня место. — Вы, кажется, невеликий знаток женщин? — спросила она, поглаживая собственную пятку.

— Меня интересует одна, — сказал я.

— А сколько вам лет? — продолжала она. — Двадцать восемь? Я угадала? Нет? Значит, вы старше меня. Ну, неважно. Так что я говорила?.. Да, знаю я о ней немало — кое-что от нее самой, кое-что от других. Она в своей жизни любила одного-единственного человека, да и то женатого, причем еще до своего замужества, когда она была, заметьте, совсем подростком, и он от нее, кажется, просто устал. Потом у нее было несколько романов, но они уже не имели значения. Un ceur de femme ne ressuscite jamais.[25] Потом случилась еще одна история — она мне всю ее рассказала от начала до конца, — история довольно грустная.

Она засмеялась. Зубы ее казались великоватыми для маленького бледного рта.

— У вас такой вид, будто вы сами влюблены в мою подругу, — заметила она с издевкой. — Я вас, кстати, хотела спросить: как вы раздобыли этот адрес, вернее, что побудило вас искать Элен?

Я рассказал ей про четыре адреса, полученные в Блауберге, и назвал имена.

— Вот это да! — воскликнула она. — Вот это энергия! Voyez-vous ça![26] И в Берлин ездили? Она еврейка? Какая прелесть? И других вы тоже нашли?

— Одну я повидал, — сказал я, — и с меня хватило.

— Которую? — заходясь от смеха, спросила она. — Которую? Речную?

— Нет. Ее бывший муж женат на другой женщине, а той и след простыл.

— Вы прелесть, прелесть, — сказала мадам Лесерф, утирая глаза платком и снова заливаясь смехом. — Так и вижу, как вы вламываетесь к невинной чете. Нет, ничего забавнее я никогда не слышала. И как его жена? Спустила вас с лестницы?

— Давайте оставим эту тему, — сказал я довольно решительно.

Ее веселье начинало меня раздражать. У нее, похоже, было присущее французам юмористическое отношение к матримониальной сфере, в другую минуту и я бы его разделил, но тут мне почудилось, что такое игриво-развязное отношение к моему расследованию как-то принижает память Себастьяна. Это чувство росло, мне стало казаться, что и вся моя затея такова, что своей неловкой ловлей призрака я каким-то образом сгубил самую возможность составить представление о последней любви Себастьяна. А может, его как раз бы позабавила гротескная сторона исследования его собственной жизни? Может быть, объект биографии усмотрел бы в них особый найтовский выверт, вполне искупающий промахи биографа?

— Пожалуйста, простите, — сказала она, кладя свою ледяную руку на мою и глядя исподлобья. — Не будьте таким недотрогой.

Она поспешно встала и направилась к этой штуковине из красного дерева в углу. Она склонилась к ней, и не успел я полюбоваться ее тонким, как у девочки, станом, как понял, что она собирается делать.

— Умоляю, только не это! — воскликнул я.

— Вот как? — сказала она. — А я думала, музыка вас умиротворит. Да и просто создаст атмосферу для беседы. Нет? Ну, как хотите.

Бульдог встал, встряхнулся и снова лег на место.

— Умница моя, — протянула она вкрадчивым голосом.

— Вы хотели что-то рассказать, — напомнил я.

— Да, — отозвалась она и снова уселась со мною рядом, одну ногу подсунув под себя и расправляя юбку. — Видите ли, я не знаю, кто был этот человек, но, как я поняла, был он не из легких. По словам Элен, ей нравилась его внешность, руки и манера речи. И она решила, что это будет потеха — сделать его своим любовником. Потому что, понимаете, он выглядел таким высоколобым, а ведь так, знаете, забавно, когда эдакий вот утонченный холодный умник вдруг опускается на все четыре лапы и виляет хвостиком. Чем вы опять недовольны, cher Monsieur?[27]

— Бога ради, что это вы такое рассказываете? — вскричал я. — Когда… где и когда это могло быть?

— Ah non merci, je ne suis pas le calendrier de mon amie. Vous ne voudriez pas?[28] Я же не выпытываю у вас имена и даты. Да если б она их и называла, я бы сразу забыла. Пожалуйста, больше не задавайте вопросов — я рассказываю, что знаю, а не то, что вам хочется узнать. По-моему, он вам не родственник, потому что вы на него совсем не похожи — насколько, можно, конечно, судить по ее рассказам и по тому, что я вижу перед собой. Вы живой, хороший мальчик, а про него уж никак не скажешь «хороший». Когда же он почувствовал, что влюбляется в Элен, то сделался совершенно несносен. Нет, ни в какого сентиментального щенка он, против ожидания, не превратился. Он ей злобно говорил, что она никудышная дрянь, а потом целовал ее, дабы убедиться, что она не фарфоровая статуэтка. А она ею никогда и не была. И тут он понял, что жить без нее не может, а она поняла, что довольно наслушалась рассказов о его снах, снах во снах и снах во снах его снов. Заметьте, я никого не осуждаю. Может, оба правы, а может, ни один, но понимаете, моя подруга совсем не та заурядная женщина, какой он ее считал, это абсолютно другой случай. Она о людях, о жизни и смерти знает капельку больше, чем он, по его убеждению, знал сам. Он был из тех, кто считает, что современные книги — чушь, молодежь — сплошь дураки, а все оттого, что слишком был поглощен своими чувствами и мыслями, чтобы понимать чувства и мысли других людей. Нельзя даже себе представить, говорила она, что у него за вкусы и причуды, а как он высказывался о религии… думаю, просто возмутительно. "А моя подруга такая жизнерадостная, вернее, была, — très vive,[29] ну, вы понимаете. Но стоило ему появиться — и она чувствовала, как превращается в прокисшую старуху. Дело еще в том, что он с ней никогда подолгу не оставался. Придет à l'improviste,[30] плюхнется на пуф, руки положит на набалдашник трости, даже перчаток не снимет, сидит и мрачно смотрит. Вскоре она подружилась с другим человеком, который ее боготворил и был к ней бесконечно внимательнее, добрее и отзывчивее, чем тот, кого вы ошибочно считаете братом, не злитесь, пожалуйста. Оба они были ей, в общем, безразличны, и она рассказывала, как уморительно вежливы были эти двое друг с другом, когда встречались. Она любит путешествовать, но только она найдет хорошее местечко, чтобы отдохнуть от забот, как он опять ей застит пейзаж — усядется за стол у нее на веранде и твердит, что она никудышная дрянь и что он жить без нее не может. А то еще пустится в рассуждения перед ее друзьями — les jeunes gens qui aiment à rigoler,[31] — такие, знаете, длинные и непонятные, насчет формы пепельницы или про окраску времени, и вот, смотришь, все разошлись, а он сидит на стуле один-одинешенек, сам себе глупо улыбается или считает себе пульс. Жаль, если он и впрямь ваш родственник, потому что вряд ли у нее от этих дней остались приятные воспоминания. Под конец это стало для нее сущим наказанием, и она ему запретила даже прикасаться к себе, потому что его мог от возбуждения хватить удар. И вот раз она узнает, что он приезжает ночным поездом, и тогда она просит молодого человека, который на все готов ради нее, встретить его и передать, что она его больше не хочет видеть, а если он станет добиваться встречи, то ее друзья расценят это как назойливое домогательство и поступят с ним соответственно. Наверное, это не очень красивый поступок, но она сочла, что в конечном счете для него так будет лучше. И это сработало. Он даже перестал посылать ей свои обычные умоляющие письма, которых она, впрочем, все равно не читала. Да нет же, речь явно идет совсем о другом человеке, и если я вам все это рассказываю, так это исключительно для того, чтобы дать вам представление о самой Элен, не о ее любовниках. Она была такая жизнелюбивая, всех готовая приветить, прямо лучилась этой vitalité joyeuse qui est, d'ailleurs, tout-à-tait conforme à une philosophie innée, à un sens quasi-réligieux des phénomènes de la vie.[32] И что получилось в итоге? Все мужчины, которых она любила, приносили ей тягостное разочарование, все женщины, за редким исключением, оказывались попросту кошками, а лучшие годы прошли в попытках найти счастье в мире, который делал все, чтобы ее сломить. Впрочем, познакомитесь с ней — сами увидите, преуспел ли мир.