Вокруг пальца - Йон Колфер

А теперь полюбуйтесь на нас обоих: алкоголичка и беглец. Где же это все пошло наперекосяк? У Зеба есть высказывание на все случаи жизни, в данный момент чрезвычайно уместное: «Порой гадкий утенок не становится лебедем, потому как он долбаный утенок. А знаешь, что бывает с утками? Их перят».

Вот это мы с Эв и есть – пара гадких утят. А я знаю, что бывает с утками.

Мне нравятся симпатичные четырехзвездочные отели, что-нибудь минималистское и модерновое, где канализация ни за что не сдаст под напором. Пятизвездочные навороченные заведения обычно навлекают на себя наплыв ничтожеств. Особенно вроде «Бродвей Парк Хаус», старосветского шикарного заведения на Сентрал-Парк-Саут со швейцарами в ливреях, давящими на меня косяка, когда вертящаяся дверь извергает нас с Эвелин в вестибюль. Пахнет здесь деньгами, мастикой и парами виски. Эвелин поводит носом, будто ищейка.

– Эй, Дэн, ты чуешь? – говорит она. – Почему бы нам…

– Нет, – решительно отрезаю я. Какую бы версию «всего одного глотка» она сейчас ни воспроизвела, я ее уже слышал. Я слышал их все.

Мимо обслуги в вестибюле проходит Эдит, и это хорошо, потому что швейцары образовали вокруг нас ненавязчивый кордон и понемногу затягивают петлю. Заметив Эвелин, она застывает, будто у нее вилку выдернули из розетки. На перезагрузку системы уходит пара секунд, а затем она по сверкающим полам несется к моей тете. Крепко обнимает ее, целует в лоб. Эвелин ухмыляется и поводит локтями, будто отбивается от щенка.

– Я даже толком не знаю эту суку, – хихикая, шепчет она мне.

Если Эдит и слышит этот комментарий, то не подает виду, но еще через две-три секунды суматошных объятий и поцелуев она отступает, поправляя юбку своего платья с запа́хом; по случаю, благодаря просмотру «Полиции моды», где безжалостная Джоан Риверз выпускает кишки знаменитостям с красной дорожки, я знаю, что это творение Дианы фон Фюрстенберг.

– Последний крик, – не к месту замечаю я. – Но мгновенно вошло в анналы классики.

– Спасибо, Дэниел, – отвечает Эдит, клянусь, чуточку зардевшись – не потому, что я обратил внимание на ее платье, но потому, что позволяет своим эмоциям проявляться на публике. Эмоции – анафема для верхнего 1 процента. Никому не дано обогатиться, нося сердце на ладони, – если только оно не чужое. И в первую голову это касается Пэдди Костелло, в доску расшибавшегося, чтобы превратить своих детей в Вулканов, а вместо того пихнувшего их куда-то слева от Чича и Чонга[40].

«Твоя мать – шлюха», – комментарий моего собственного отца о маминой политике хиппи. Помнится, в баре перед всеми его собутыльниками. «Она трахнулась с такой уймой мужиков, прежде чем ты выскочил, что я даже не уверен, что ты мой». А потом торжественно прошествовал вдоль всего бара, собирая фунтовые купюры у всех забулдыг, ставивших на то, что он не сумеет довести стойкого маленького терьера вроде меня до слез. Папаша был в таком восторге от себя, что даже поделился со мной одной из купюр. И я взял ее – для своего вертельного фонда. Пошел он в жопу.

«Терьеры». Какой шикарный сериал. Что за олух снял «Терьеров» с эфира?

Эдит успокаивает себя каким-то йоговским дыханием и буквально озаряет меня улыбкой. Зубы у нее белые и ровные, как шеренги мятного «Орбита», не считая чуть искривленного клыка. Я где-то читал, что в наши дни ортодонты ради более натурального вида оставляют какой-нибудь изъянчик.

– Дэниел, – говорит она, покачивая головой. – Прямо не верится, что это происходит. Ты мой спаситель!

Я и сам чуть ли не заливаюсь краской. Эдит откровенно на седьмом небе. Тут никакой липы. Я неплохо разбираюсь в людях, а с этой женщиной все мои уровни фейс-контроля дают зеленый свет. Может, она и не режет правду-матку, но один на один с Эвелин и со мной довольно откровенна.

– Я ничего и не делал, – отвечаю я, разыгрывая карту «ерунда, мэм». – Просто подвез свою тетю домой.

Домой. Это слово заводит Эдит по новой.

– Да, домой. Ты дома, Эвелин. Пожалуйста, останься. Умоляю. Кроме тебя, у меня никого нет. И ты тоже, Дэн.

А я-то уж думал, меня она так и не пригласит.

– Вообще-то я бы не отказался от убежища на несколько дней. В настоящий момент мои обстоятельства несколько осложнились.

– Конечно. Конечно. У меня масса места. Оставайся, сколько потребуется. У тебя есть багаж, Эвелин?

Та хмурит брови.

– У меня был мешок для мусора, полный вещей, пока этот тип, крутнувший мне динаму в Квинсе, не спер его, ублюдок. На кой черт ему колготки?

Эдит в замешательстве. В заявлении ее падчерицы слишком много элементов, взаимосвязь которых ей постичь не дано.

– Крутнувший тебя, как динамо? – чуть ли не с испугом переспрашивает она.

– Ага, – растолковывает Эвелин, – мне пришлось слегка покрутить подолом, чтобы насшибать на выпивку. – Она подмигивает. – Знаешь эту историю, праведная Эдит?

Один из маячащих поблизости коридорных хихикает, и я решаю, что настал идеальный момент увлечь мою тетю прочь, пока по ее милости нас обоих не вышвырнули прочь.

Я крепко беру Эвелин за пояс и конвоирую мимо хохотунчика.

– Лифты там позади, Эдит?

«Лабутены» Эдит («Полиция моды») цок-цокают по мрамору, пока она изо всех сил старается не отставать от моей маршевой поступи.

– Да. Большие золотые двери. Их не прозеваешь.

Это неправда. Прозевать их можно запросто. Все двери в этом здании большие и золотые, даже двери туалетов. Я делаю грамотную прикидку и выбираю набор золотых дверей с кнопками вызова.

Теперь, когда веревочки штор дергает Эдит, пентхауз Костелло стал более изысканным. Я помню, как был тут как-то раз, за год до того, как папа познакомил семейный автомобиль с бетонной стеной. Мне было пятнадцать, и мама привезла меня ради попытки примирения. Логика заключалась в том, что я был вылитый Пэдди в молодости, а взгляд в зеркало времени мог бы растопить сердце старика Костелло. Вообще-то мама не хотела быть здесь, но вообще-то не хотела она быть и где обычно, так что позволила Эвелин уговорить ее приехать.

«Отец хочет увидеть Дэна, – сказала ей Эвелин во время последнего визита к нам. – Дэн задира, а ты знаешь, что папа западает на лихих парней».

Помню, как сидел в передней, дожидаясь аудиенции и чувствуя себя немного не в своей тарелке из-за выражения «лихой парень».

В те дни апартаменты Костелло в пентхаузе напоминали кусочек Акрополя с самыми что ни на есть настоящими греческими колоннами и парой бюстов на постаментах. Декор был целиком тестостероновой школы, включая голову благородного оленя на стене и чучело горной гориллы, пугавшее меня до потери штанов немигающим взором, хоть я и знал, что глаза стеклянные. Помню, мама обняла гориллу и звала ее Кнопкой, но это сделало ее только более жуткой. Если б она в тот момент ожила и раздавила мою маму могучими черными пальцами, я бы ничуточки не удивился.

Нас заставили прождать полчаса, после чего лампочка над дверью кабинета мигнула зеленым, сигнализируя маме, что она может войти.

Пожав мне руку, она сказала: «Ладно, Дэн, я иду в логово льва. Не волнуйся, если услышишь крики. Просто Пэдди Костелло так общается».

Мама скользнула внутрь, перед высокими дверями выглядя совсем крохотной, и почти тотчас поднялся невероятный ор. Я ухитрился держать себя в руках, пока слышался музыкальный перезвон бьющегося стекла, потом подумал: «А ну его к чертям» – и вломился в святилище.

Роль защитника мне была очень по душе. Только на прошлой неделе я толкнул папочку так крепко, что тот треснулся спиной о стол; да еще я регулярно цапался с парнями куда старше себя. Уж со стариком-то я наверняка управлюсь.

Пэдди Костелло оказался вовсе не таким великаном, каким мне рисовался, на деле даже на полфута ниже меня, но энергия исходила от этого типа волнами, окружая аурой жесткого устрашения. Он напомнил мне козла своей бородой клинышком, жилистым телосложением и диким взглядом бегающих глаз. Этот взгляд метался от шкафа для трофеев, стеклянная дверца которого разлетелась вдребезги от брошенной книги, к моей матери, испуганно съежившейся в низком деревянном кресле, и наконец упал на меня. Мальчишку, посмевшего прийти на выручку матери.

Плюнув на собственный пол, дед указал костлявым пальцем на меня, будто возлагая вину за брошенную книгу. Я не знал, что сказать этому старику – я говорю «старик», хотя, по-моему, ему было лет пятьдесят, – но мне требовалось что-нибудь покрепче. Мой язык выступил по собственной воле, бросив: «Пошел в балду, старик!»

Адрес отправки Пэдди ничуть не побеспокоил. А вот обращение «старик» заставило взвиться.

– Старик?! Да я тебе башку снесу с одного удара.

На этот вызов отвечать я не потрудился. Я просто поставил ноги, как учил школьный тренер по боксу. Теперь ему оставалось или драться со мной, или заткнуться к чертям собачьим.

Пэдди не сделал ни того ни другого. Вместо того он хохотнул, показав полный рот кривых зубов, и позади стола прошел к шкафу для трофеев.