Автобиография. Дневник. Избранные письма и деловые бумаги - Тарас Шевченко

Вчера праздновали именины милейшей бабушки Любовь Григорьевны Явленской. Сегодня празднуем день рождения ее милейшего внучка А. А. Сапожникова. А пока еще не грозит завтрак, то я по-вчерашнему воспользуюсь безмятежным утром и перепишу еще одно стихотворение из заветной портфели нашего обязательнейшего капитана.

РУССКОМУ НАРОДУ{190}1854 года.— Меня поставил бог над русскою землею, —Сказал нам русский царь:— Во имя божие склонитесь предо мною,Мой трон — его алтарь!Для русских не нужны заботы гражданина,Я думаю за вас!Усните. Сторожит глаз царский властелинаРоссию всякий час.Мой ум вас сторожит от чуждых нападений,От внутреннего зла,Пусть ваша жизнь течет вдали забот, в смиренье,Спокойна и светла!Советы не нужны помазаннику бога.Мне бог дает совет.[Народ идет за мной невидимой дорогой,Один я вижу свет.]Гордитесь, русские, быть царскими рабами,Закон ваш — мысль моя!Отечество вам — флаг над гордыми дворцами,Россия — это я.

Мы долго верили: в грязи восточной лениИ мелкой суетыПокорно целовал ряд русских поколенийПрах царственной пяты.Бездействие ума над нами тяготело За грудами бумаг,За перепискою мы забывали делоВ присутственных местах.В защиту воровства, в защиту нераденьяМы ставили закон;Под буквою скрывались преступленья,Но пункт был соблюден;Своим директорам, министрам мы служили,Россию позабыв,Пред ними ползали, чинов, у них просили,Крестов наперерыв;И стало воровство нам делом обыденным,Кто мог схватить — тот брал,И тот меж нами был всех более почтенный,Кто более украл.Развод определял познанье генерала —Глуп он или умен,Церемониальный марш и выправка решала,Чего достоин он.Бригадный командир был лучший губернатор,[Искуснейший стратег,]Отличный инженер, правдивейший сенатор,Честнейший человек.Начальник, низшие права не признавая,Был деспот, полубог;Бессмысленный сатрап был царский бич для края,Губил, вредил, где мог.Стал конюх цензором, шут царский адмиралом,Клейнмихель графом стал!Россия отдана в аренду обиралам…Что ж русский? Русский спал…Кряхтя, нес мужичок, как прежде, господинуПрадедовский оброк;Кряхтя, помещик нес вторую половинуИмения в залог.Кряхтя, попрежнему дань русские платилиПодьячим и властям,Качали головой, шептались, говорили,Что это стыд и срам,Что правды нет в суде, что тратят миллионы,России кровь и пот,—

На путешествия, киоски, павильоны,Что плохо все идет.Потом за ералаш садились по полтине;Косясь по сторонам,Рашели хлопали, бранили Фреццолини,Лорнировали дамИ низко кланялись продажному вельможе[И грызлись за чины,И спали, жизнь свою заботой не тревожа],Отечества сыны!Иль удалялись в глушь прадедовских именийВ бездействии жиреть,Мечтать о пироге, беседовать о сене,Животным умереть.А если кто-нибудь средь общей летаргии,Мечтою увлечен,Их призывал на брань за правду и Россию,—Как был бедняк смешон!Как ловко над его безумьем издевалсяЧиновный фарисей,Как быстро от него, бледнея, отрекалсяВчерашний круг друзей!И под анафемой общественного мненья,Средь смрада рудниковОн узнавал, что грех прервать оцепененье.Тяжелый сон рабов;И он был позабыт; порой лишь о безумцеШептали здесь и там:«Быть может, он и прав… да жалко вольнодумца,Но что за дело нам?»

Спасибо Ивану Никифоровичу Явленскому за то, что он отказался от завтрака и помог мне кончить превосходную прелюдию к превосходнейшему стихотворению, которое я, если бог поможет, перепишу завтра.

Не хвалися, йдучи на рать,

А хвалися, йдучи с рати.

Вчера вечером путешественник и путешественницы сыграли по последней пульке преферанса в кают-компании «Кн. Пожарского», рассчиталися и расплатился до денежки за все пульки, сыгранные в продолжение рейса, то есть от 22 августа. Покончивши эту статью, сели за ужин, приготовленный из последней провизии. Поужинали, — разумеется, в последний раз, — в кают-компании. Выпили последний херес, мадеру и, кажется, шампанское. Составили проект завтрашнего обеда в Нижнем-Новеграде и разошлись спать. Хорошо. С рассветом «Кн. Пожарский» поднял якорь, свистнул, фыркнул и весело захлопал своими огромными колесами. Хорошо. Берега быстро меняют свои контуры. Пролетаем мы мимо красивого по местоположению села Зименки помещика Дадьянова и замечательного по следующему происшествию. Прошедшего лета, когда поспели жито и пшеница, мужичков выгнали жать, а они, чтобы покончить барщину за один раз, зажгли его со всех концов при благополучном ветре. Жаль, что яровое не поспело, а то и его бы за один раз покончили бы. Отрадное происшествие! Так вот, летим мы во весь дух мимо этого замечательного села, как вдруг левое колесо перестало вертеться, и из «Кн. Пожарского» — дельфина сделалась черепаха.

— Что случилось? — раздался общий голос.

— Шатун лопнул, — раздался в ответ одинокий голос машиниста.

Я смекнул, что прежде вечера мы не будем в Нижнем-Новгороде, то есть прежде вечера не будем обедать; смекнувши делом, я пошел в капитанскую светелку, выпил добрую чару лимоновки, закусил остатком новопетровской ветчины, взял какую-то газету, лег да и заснул себе с богом. Просыпаюсь, а наш «Кн. Пожарский» стоит себе, тоже с богом, на Телячьем броде; Собачий брод кое-как переполз, а Телячий невмоготу стало. Что делать? Паузиться, то есть перегружаться. Пауза эта длится до сих пор, то есть до первого часу кочи. А путешественницы и путешественники пробавляются натощак в ералаш в ожидании нижегородского обеда.

Пауза продолжалась за полночь. С рассветом «Кн. Пожарский» поднял якорь и, как подстреленный орел, захлопал одним колесом своим. Взошло солнце и осветило очаровательные окрестности Нижнего-Новгорода. Я хотел было хоть что-нибудь начертить, но увы, дрожание палубы при одном колесе еще ощутительнее, а серые сырые тучки не замедлили закрыть животворящее светило и задернуть прозрачным серым туманом живую декорацию. Декорация от тумана сделалась еще очаровательнее, но рисовать ее решительно невозможно. Тучки небесные, вечные странницы, пустили из себя такую мерзость, что я укрылся в капитанскую светелку и принялся за свои чувалы (торбы).

В 11 часов утра «Кн. Пожарский» положил якорь против Нижнего-Новгорода. Тучки разошлися, и солнышко приветливо осветило город и его прекрасные окрестности. Я вышел на берег и без помощи извозчика, мимо красавицы XVII столетия, церкви св. Георгия, поднялся на гору. Зашел в гимназию к Бобржицкому{191}, бывшему студенту Киевского университета, не нашел его дома, я пошел в кремль. Новый собор — отвратительное здание. Это огромная квадратная ступа с пятью короткими толкачами. Неужели это дело рук Константина Тона? Невероятно. Скорее это произведение самого неудобозабываемого Тормоза. Далее. Приношение благородного потомства гражданину Минину и кн. Пожарскому{192} — копеечное, позорящее неблагодарное потомство, приношение! Утешительно, что этот грошовый обелиск уже переломился.

Из кремля зашел я опять к Бобржицкому и опять не застал его дома. Из гимназии пошел я искать в Покровской улице дом Сверчкова, квартиру А. А. Сапожникова. Нашел. И только что успел поздравить с временным новосельем хозяйку, хозяина и вообще сопутниц и сопутников, как является Николай Александрович Брылкин (главный управляющий компании пароходства «Меркурий») и по секрету от других объявляет сначала хозяину, а потом мне, что он имеет особенное предписание полицеймейстера дать знать ему о моем прибытии в город. Я хотя и тертый калач, но такая неожиданность меня сконфузила. Позавтракавши кое-как, я отправился на пароход, поблагодарил моего доброго друга капитана за его обязательности, взял свой паспорт и передал его вместе с вещами Н. А. Брылкину. Успокоившись немного, я в третий раз пошел к Бобржицкому и на сей раз нашел его дома с широко распростертыми объятиями. В 8 часов вечера я отправился к Н. А. Брылкину, провел у него часа два времени в дружеской беседе, взял у него для прочтения «Голос из России», лондонское издание{193}, и отправился к Павлу Абрамовичу Овсянникову{194}, на мою временную квартиру.