Огненное лето 41-го - Александр Авраменко

Наконец всё затихает и наступает благословенная, столь редкая на фронте тишина. Дым и пыль начинают потихоньку развеиваться, и я обращаюсь к пехотинцу:

— Командир где?

Он вызывается меня проводить и мы ползком пробираемся между стрелковых ячеек. Вот и ещё одна дурость. Финны, например, всегда сплошные окопы отрывали. Хоть работы, конечно, больше, зато манёвр безопаснее, да и друга видишь, в случае чего — знаешь, что он рядом. А в индивидуальной ячейке сидишь, и кажется, что один-одинёшенек на белом свете, всё в три раза страшнее, чем на самом деле. Да и вообще, уж больно она на могилу похожа…

Разживаюсь у лейтенанта биноклем и начинаю осматривать свои подбитые танки. Так… Если удержим немцев за этим полем, несколько машин наверняка сможем восстановить…

Связываюсь со штабом полка и докладываю, что атака захлебнулась. Комбриг сопит в трубку, затем приказывает явиться с донесением. Путь до штаба занимает почти четыре часа, а там уже целая компания, включая и особый отдел, и представителя от политработников. Начинается выяснение причин неудачи, но я смело сваливаю неуспех на то, что потеряна внезапность. Поэтому немцы имели время подготовиться и устроить артиллерийскую засаду. Крайним остаётся расстрелянный Рабинович, вчера давший команду на отход. Наконец политрук уходит, а мы остаёмся с командиром одни. Он наливает мне сто грамм:

— Выпьешь, капитан?

— А что делать, товарищ комбриг? Эх, зря такой батальон погубили из-за этой суки!

Глотаю тёплую водку и не чувствую её вкуса. Достаю из лежащей на столе пачки папиросу, щёлкаю самодельной зажигалкой.

— Я вот что, товарищ комбриг. Как стрельба закончилась, поле осмотрел. Правда, в бинокль, но думаю, что есть шанс несколько машин восстановить.

Он мгновенно загорается идеей:

— Серьёзно?

— Так точно! Там, позади пехоты, низина есть. Ночью туда можно один «КВ» подогнать и пару ремонтных летучек. Взять трос подлиннее, и втихаря машины выдёргивать, потом смотреть, что с ними сделать можно. А у двух, я сам видел, просто ленивец разбит. Даже не загорелись!

Ещё часа два обсуждаем, что и как лучше организовать, затем, когда уже темнеет, я направляюсь к линии фронта в сопровождении целой ремроты и двух танков…

…Утром у меня уже шесть «коробок» с экипажами! Поменяли катки, натянули перебитые гусеницы, на трёх сменили пробитые башни, тут же снятые с машин, не подлежащих восстановлению. Ещё пять, думается, войдут в строй к вечеру, о чём я и докладываю в полк. Взамен оттуда следует приказание: немедленно явится снова в штаб. Сволочи! Другого дела мне нет, как шляться туда-сюда! И всё для того, чтобы вновь от очередного поклёпа отбиваться…

Оказывается, нет. Когда я грязный, заросший, с краснющими от двух бессонных ночей глазами вваливаюсь в штабную землянку, там меня ждёт целая делегация во главе с каким-то лощёным подполковником из штаба фронта, и мне вручают Орден Красной Звезды. Комбриг поздравляет и шепчет на ухо: «за находчивость, по личному приказанию Тимошенк».

Новость, конечно, приятная, но жутко хочется спать. Хорошо, хоть обратно меня доставляют на попутной машине рембата, едущей к нам с запчастями. Там я залезаю под отремонтированный танк, накрываюсь одолженной у пехоты шинелью и мигом проваливаюсь в сон…

Утром просыпаюсь свеженький, как огурчик… в своей старой землянке. Ничего себе, даже не почувствовал, как ночью меня вытащили и отнесли в расположение! Туда же пригнали и все танки. Полным ходом продолжается ремонт: вспыхивают огни сварки, гудят дизеля, торопливо грузятся боеприпасы и заправляется солярка.

К обеду доводим численность машин до тринадцати штук, плюс еще одну обещают поставить на ход вечером. Нас не трогают, дают отдохнуть, хотя немцы и напирают изо всех сил — канонада гремит, почти не переставая…

Так проходит еще один день, и в батальон приезжает комбриг. Собрав всех офицеров, склоняемся над картой. Сменивший нас танковый полк, прибывший из Забайкалья, смог пробить коридор к Починку, но потерял почти всю технику. Зато мы уже на расстоянии почти двадцати пяти километров от линии боёв — это радует.

Но, с другой стороны, слева от нас стоят танковые дивизии Лангермана и фон Лепера. Оба — опытные вояки, моментально находящие слабые места в обороне, умеющие в нужный момент сконцентрировать мощный кулак и ударить внезапно. Надо что-то придумать, но что? Пока ничего не приходит в голову, особенно после такого, что было два дня назад.

Единственное, что радует, так это орден на груди, а также то, что уцелели мои ребята. Решаем дождаться горючего и завтра выдвинуться к месту нашего разгрома, посмотреть, может, удастся поставить ещё что-нибудь на ход…

Но с утра нас срочно кидают в бой: немцы сбросили десант, сейчас в тылу идут бои. Появление наших танков решает ход схватки, и немцы вначале бегут, а потом начинают сдаваться. Можно сказать, что пострелять практически не пришлось…

Пленных сгоняют в кучу. Мои орлы оживают прямо на глазах, глядя на задравших руки фрицев, разом растерявших всю былую спесь и наглость. Откровенно говоря, руки чешутся расстрелять их прямо на месте, но нельзя. Мы же гуманные, да и с особистами разговор тот еще будет…

Невольно вспоминаю виденные в тылу картины, и кулаки сами собой сжимаются, а взгляд становится свинцово тяжёлым. Но бойцы истребительного батальона уводят пленных в тыл, и к нам подъезжают заправщики. Начинается работа. «Лягушкой» заполняем баки, чтобы дело шло быстрее, качаем по очереди. Наконец все готовы и мы маршем возвращаемся к фронту…

— Воздух!

Торопливо ныряем в люки, увеличивая скорость, но к счастью, это наши истребители. Мчимся дальше, в сторону сплошной стены дыма от горящего города, по дороге разглядывая следы недавних боёв. Стоят изуродованные и сожженные танки, перевёрнутые пушки и тягачи. Да, досталось ребятам…

Мои орлы притихают, а я стараюсь понять причину потерь. Пока вижу только одно — пёрли, как обычно, в лоб, а немцы выкатили пушки на прямую наводку и били на выбор. Как, собственно, и нас несколько дней назад. Нет, чтобы обойти с фланга или тыла — понадеялись на скорость и манёвр жестяных «БТ» — вот и сожгли почти весь полк… Эх… Со злости сплёвываю и бью кулаком по броне…

За два километра до позиций спускаюсь в люк и приникаю к перископной панораме, пытаясь ухватить происходящее впереди. Внезапно рядом вырастает столб взрыва. Ого! Уже засекли! Увожу колонну левее, к небольшой рощице, с несколькими скирдами сена на опушке. Очередной разрыв зажигает одну из громадных куч сухой травы, слой густого молочно-белого дыма стелется над землёй. Повезло, если успеем, то он нас и прикроет… Есть, успели!

— Помучайтесь, ребята, — мысленно усмехаюсь я в адрес немецких артиллеристов: такие бандуры, что расстреливали нас в прошлый раз, вручную особо не поворочаешь! Так что, пусть попотеют, перенацеливая батарею, а мы пока… Миновав дым резко меняю направление движения, и немцы бьют наугад, по пустому месту…

Вот и район сосредоточения, где нас уже ждут для постановки задачи. Хреновые дела! Враг ввёл в бой новые силы и прорывается к городу, так что надо перекрыть дорогу. Даем полный газ и мчимся в указанный квадрат, благо, недалеко. Сгоняю ребят с дороги и приказываю укрыться в лесу… ждем…

Первыми появляются разведчики на мотоциклах… и я радуюсь, что догадался строжайше запретить стрелять без команды! Моторазведка проскакивает немного вперёд, затем один разворачивается и возвращается. Через некоторое время слышится нарастающий гул приближающейся колонны. Впереди идут более тяжёлые танки, за ними всякая мелюзга и бронетранспортёры вперемежку с пехотой на грузовиках. В открытых кузовах плотно, плечом к плечу сидят фашисты, одинаково покачивая на ухабах и рытвинах головами в своих уродливых касках. Навожу орудие на головной «Pz-IV», одновременно приказывая соседям взять на прицел последний в колонне. Срывающимся от волнения голосом командую:

— По фашистским оккупантам… ОГОНЬ!

Глухо рявкает пушка. Передняя квадратная коробка словно споткнувшись, замирает на месте. Мгновение ничего не происходит, затем к небу взмывает столб огня и обломков — сдетонировал боезапас. Замыкающая «тройка» вспыхивает свечой, перегораживая сужающуюся в этом месте дорогу. Одновременно открывают огонь и остальные танки моего батальона.

Взлетают к небу столбы огня, осколки хлещут по серым мундирам. Вижу, как кто-то пытается развернуть ПТО. Ну-ну! Взрыв раскидывает смельчаков в разные стороны, катится оторванное колесо. Добиваем танки и я ору:

— Вперёд! За Родину!

Вид наших громадин, выползающих из леса, вгоняет немцев в панику: они что-то кричат, падают на колени, кое-кто начинает поднимать руки, но поздно! Сегодня пленных не будет — лимит милосердия выбрали давешние парашютисты. Широченные гусеницы размазывают врага по земле, бьют пулемёты, словно им передалась наша злоба и ненависть. Кое-кто пытается от страха забраться на наши танки, и мы благодарим Климента Ефремовича за приказ об установке кормовых пулемётов. Не очень, конечно, приятно, стрелять по своим, но зато на душе становится очень хорошо при виде валящихся на землю убитых немцах.