Последний воин. Книга надежды - Анатолий Афанасьев

— Красивая машина, — проворковала Варя. — Ты мне купишь такую, Павел Данилович, если я буду хорошей девочкой?

— Две куплю, — сказал Пашута. — Зелёную и красную.

— А вы, значит, девушка, тоже к нам на жительство прибыли?

Варя не удивилась.

— Да вот так получилось. С детства мечтала стать дояркой. Уговорила Павла Даниловича, он меня и привёз… А вы, наверное, самый главный здешний начальник?

На пороге дома, как испуганная тень, мелькнула Урсула и тут же пропала.

— Не совсем главный, есть и поглавнее.

— Для нас главнее нету, — возразил Спирин с неожиданным подобострастием. — И для вас, Варя, тоже. Он может сегодня же на работу оформить, если пожелает.

— А зачем? — спросила Варя. — Зачем на работу?

— Зарплата будет начисляться, — пояснил Пашута.

Варя приняла озабоченный вид.

— Это меняет дело. Я действительно не поняла. Возьмите нас с Павлом на работу, товарищ начальник. Пожалуйста! Паша такой трудолюбивый. Он без работы минутки спокойно не сидит.

— А вы сами что умеете, девушка?

— Можете называть меня Варенькой. Какая я девушка… Уж не помню, когда ею была… Что прикажете, то и буду исполнять. Я старательная. Мне зарплата очень нужна. Я ведь вся в долгах. И родителям надо помогать. Они старенькие. Кушать хотят. Я рисовать умею.

— Вы это серьёзно?

— Что — серьёзно?

— Насчёт рисования.

Теперь они с Хабилой вроде как вдвоём остались в интимной обстановке, а Пашута и Спирин отступили, чтобы не мешать сговору. Пашута подумал, что если он сейчас умрёт, сию минуту, то Варенька не пропадёт на белом свете. Она никогда и нигде не пропадёт. Она прекрасна. Даже матёрый Хабило хоть и пыжится, а робеет перед ней. Всевластна над миром женская прелесть.

— Я художественное училище кончила, — кокетливо сообщила Варя. — Передо мной большое будущее открывалось. Эх, да что теперь вспоминать…

— Если не шутите, у меня действительно найдётся для вас дело. Вы когда-нибудь занимались наглядной агитацией?

— А чем же другим я занималась? Больше ничем. Это плакаты, что ли, рисовать?

— Плакаты, лозунги, да, конечно. Это очень ответственная работа и нужная людям.

— Я понимаю. Но у меня ничего нет. Ни красок, ни бумаги. Ну и прочее.

Хабило с сомнением поглядел на приятелей, переминавшихся с ноги на ногу. Варя доверчиво положила ему руку на перчатку.

— Что такое? Я что-нибудь не так сказала?

— Краски, кисти, бумага — это второстепенное. Это я вам доставлю… Ладно, рискну взять с испытательным сроком. Будете работать по эскизам. А там увидим. Но без всякого баловства.

Варя захлопала в ладоши, изображая девочку-отличницу.

— Ой, спасибо вам большое! Вы не раскаетесь за свою доброту. А что будет делать Павел Данилович? Ему вы что-нибудь подберёте? Ну, что-нибудь такое, где ума не надо. Он физически очень крепкий мужчина.

— И о нём подумаем, раз вы просите. Пристроим к месту. — Благо душная улыбка Хабилы, казалось, растопит окрестные снега. «Знал бы ты её поближе», — позлорадствовал Пашута. Но в душе он сочувствовал деятелю мелиорации. Отчасти они оба перед Варенькой в одинаковом положении-. Это такое положение, когда невозможно разобрать: надувают ли тебя или фарт к тебе прёт необыкновенный.

Уехал Хабило ещё через час, обнадёженный. С собой увёз два заявления, паспорта и трудовую книжку Пашуты.

— Прямо не знаю, что думать, — развёл руками Спирин, когда они его окончательно отправили. — Переродился на глазах Хабило. Что ты с ним сделала, Варенька? Он же натурально чокнулся.

— Это она умеет, — вздохнул Пашута.

Три долгих дня они шли на север и наконец разомкнули круг, где могло нагнать их родное племя. Со слов Колода Улен знал, через пять-шесть переходов они должны выйти к большой реке. По ночам они спали в снегу, но не испытывали от этого больших неудобств. Другое их мучило. Прошлая жизнь со всеми заботами уже далеко отодвинулась, подёрнулась туманом, а будущее было вовсе темно. Впервые так остро они ощутили огромность подлунного мира и свою горькую затерянность в нём.

Ещё в большем недоумении был Анар. Возможно, поначалу он предполагал, что они отправились на какую-то долгую охоту, но по мере того, как удалялись от сельбища, не сворачивая, не соблазняясь аппетитными следами, мысль об охоте становилась сомнительнее. Анар начал нервничать. Он поскуливал, отставал или, напротив, забегал вперёд и с укоризной заглядывал в глаза Улену. Несколько раз прихватывал зубами за одежду, дёргал, напоминая, что дома остался раненый друг. Улен и Млава делали вид, что не понимают его знаков, и это Анара злило. Он вернулся бы один, но не решался нарушить волю Колода, который велел ему сопровождать безумную пару. Его задел нелепый приказ, но, согласившись, он не мог пойти на попятную. Однажды, измучившись в сомнениях, Анар опустился в снег и тяжко, безнадёжно завыл, отгоняя предчувствие неминуемой беды. Улен спросил с участием:

— Что, пёс? Кого зовёшь?

Анар угрюмо отвернулся. Но всё-таки ему полегчало. В близости людей, как он ни боролся с этим всю жизнь, таилось для него неизъяснимое очарование. Человеческие слова, когда в них не было угрозы, томили его душу, подобно мимолётному нежному воспоминанию. Он знал, что людей следует опасаться, они все коварны, кроме Колода и, пожалуй, этих двух, но всё равно звуки человеческих голосов имели над ним неодолимую власть. Он стыдился своей зависимости от людей, в юные годы пытался уйти от них, но всякий раз смутная сердечная тоска гнала его обратно к сельбищу. Позже, когда подружился с Колодом, желание жить отдельной, самостоятельной жизнью уже не возвращалось к нему. Старый охотник стал для него тем, что даёт смысл бытию. Это сошло на него как благодать. Вдруг он осознал всем существом, что для него проще раствориться навеки в зелёных травах, чем не видеть этого человека. Как же случилось, что им пришлось расстаться, и какую неведомую добычу они преследуют с таким медлительным упорством? Когда, когда услышит он вновь любимый голос?

— Собака устала? — спросила Млава с улыбкой безразличия. — Что ж, день на исходе, заночуем здесь. Мне тоже надоело продираться сквозь заросли.

Улен поглядел на неё с упрёком.

— Анар никогда не устаёт. Он просит нас вернуться. Ему жаль Колода. Мне тоже жаль учителя, он болен и слаб. А ты скучаешь по отцу?

— Зачем говорить об этом? — Млава в досаде повела плечами. — Нам никогда не простят крови Олла.

Улен задумался. Она права, но не совсем. Кто знает, что легче: принять смерть или превратить свою жизнь в бесконечное бегство.

— Тебя они могут пощадить.

Млава вспыхнула: не издевается ли он над ней? Но нет, взгляд его как всегда ясен.

— Ты не первый раз повторяешь эти слова, Улен, — заметила она строго. — Ты обижаешь меня.

Он прикоснулся губами к её холодной щеке.

— Нам не всегда будет плохо, поверь.

— Ты глуп, Улен, — она взглянула на него с вызовом. — Уговариваешь женщину, а ей нужно приказывать. Чему только учил тебя Колод?

— Он учил меня не этому. Мы не говорили о женщинах.

Анар понимал, люди не собираются возвращаться. Раздражённо фыркнув, помчался вперёд. Он слышал, как люди смеялись, возможно, и над ним, потом начали гоняться друг за другом и с криками попадали в снег. Такое легкомыслие было выше его понимания. Если бы Колод был с ними, он бы их угомонил, Анар вдруг почувствовал противоестественное желание ввязаться в человеческую игру, завизжать, повалиться на спину, задрыгать лапами в воздухе. Сердце его неистово заколотилось. Конечно, ему нет возврата в сельбище. Без него эти двое пропадут. Сзади всё стихло, и он как бы невзначай оглянулся. Люди сидели в снегу и целовались. Небо над ними нависло серой плитой. Они будто уснули. Анар не справился с собой. Вздыхая и покряхтывая, приблизился к ним и ткнулся головой Улену в бок. В эту минуту он понимал, что предаёт Колода. Но ему не было стыдно. Новое чувство не вытеснило в нём прежнюю любовь, как это бывает у людей, но дало ему ощущение собственной эначительности.

— Он ищет ласки, ты видишь? — изумлённо проговорил Улен.

— В сельбище пугают: Анар — оборотень. Я никогда не верила.

— Теперь удача с нами.

Девушка испугалась:

— Не говори так, Улен! Духи слышат. Они ревнивы.

Пёс почувствовал её испуг, сторожко поднял голову. Но лес был тих вокруг. Предвечернее молчание погасило все звуки.

— Пусть слышат, — отозвался Улен. — Всё равно не схорониться от тех, кто нами правит.

Через семь восходов они добрались до реки и, поражённые, замерли. Это было устрашающее, великолепное зрелище. Река открылась сизо-белым простором, где не было ничего, на чём мог бы задержаться, успокоиться взгляд. Лишь на далёком противоположном берегу чёрная кайма леса обозначала, что у распростёртого, безголового чудища есть граница. Люди замерли в нерешительности на краю крутого снежного спуска. Большую ловушку приготовила им судьба, в этом не было сомнений, и они пытались угадать, каким образом она захлопнется за ними. Бледное солнце качалось высоко, пронзив лёд жёлтыми щупальцами. Кружило головы видение вечного покоя, обременительного для юных сердец. Могучие стоны земные достигли их слуха.