Тайны и герои 1812 года - Арсений Александрович Замостьянов
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Алексей Петрович Ермолов дал глубокую, по-ермоловски откровенную характеристику полководца: «Князь Багратион. Ума тонкого и гибкого, он сделал при дворе сильные связи. Обязательный и приветливый в обращении, он удерживал равных в хороших отношениях, сохранил расположение прежних приятелей. Подчиненный награждался достойно, почитал за счастие служить с ним, всегда боготворил его. Никто из начальников не давал менее чувствовать власть свою; никогда подчиненный не повиновался с большею приятностию. Обхождение его очаровательное! Нетрудно воспользоваться его доверенностию, но только в делах, мало ему известных. Во всяком другом случае характер его самостоятельный. Недостаток познаний или слабая сторона способностей может быть замечаема только людьми, особенно приближенными к нему.
С самых молодых лет без наставника, совершенно без состояния, князь Багратион не имел средств получить воспитание. Одаренный от природы счастливыми способностями, остался он без образования и определился в военную службу. Все понятия о военном ремесле извлекал он из опытов, все суждения о нем из происшествий, по мере сходства их между собою, не будучи руководим правилами и наукою и впадая в погрешности; нередко однако же мнение его было основательным. Неустрашим в сражении, равнодушен в опасности. Утонченной ловкости пред государем, увлекательно лестного обращения с приближенными к нему. Нравом кроток, несвоеобычлив, щедр до расточительности. Не скор на гнев, всегда готов на примирение. Не помнит зла, вечно помнит благодеяния». Каждый биограф Багратиона опирается на эти слова Ермолова, как на верный посох в исследовании багратионовского феномена.
Великий московский пожар
Память об этом московском пожаре жива не только в московских городских легендах. Об этом помнит Россия, помнят французы, не забывают историки во всём мире.
Двести лет назад Москва пылала. Тот пожар незабываем: решалась судьба войны, судьба России. Для современников, для тех, кто прошёл с боями пути Отечественной войны, подвиг Москвы был главным событием 1812 года, метафорой будущей победы. Не Бородино, не Малоярославец, не изгнание врагов за пределы Отечества, а именно жертвенный подвиг Белокаменной мученицы.
Ты не гнула крепкой выи В бедовой своей судьбе: Разве пасынки России Не поклонятся тебе!..
Ты, как мученик, горела Белокаменная!
И река в тебе кипела Бурнопламенная!
И под пеплом ты лежала Полоненною,
И из пепла ты восстала Неизменною!..
Процветай же славой вечной, Город храмов и палат!
Град срединный, град сердечный, Коренной России град! —
Это Фёдор Глинка, несгибаемый офицер 1812 года, поэт неразменной любви к Отечеству. Подвиг Москвы в 1812-м можно сравнить с подвигом Ленинграда в Великую Отечественную — конечно, с поправкой на озверение и средства массового уничтожения, рождённые в ХХ веке.
Россия видела Первопрестольную мученицей за веру. Именно так воспринимался подвиг Москвы в первые послевоенные годы.
14 сентября через притихшую Москву шла армия — несломленная, но понурая. В журнале военных действий читаем горькие слова: «В 3 часа пополуночи армия, имея только один Драгомиловский мост к отступлению, выступила одною колонною и в самом большом порядке и тишине проходила Москву. Глубокая печаль написана была на лицах воинов, и казалось, что каждый из них питал в сердце мщение за обиду, как бы лично ему причиненную.
Между тем, пройдя Москву, армия взяла направление по Рязанской дороге и расположилась лагерем при деревне Панки. Когда неприятель приближился к Москве, тогда генерал Милорадович, командовавший ариергардом, заключа перемирие на несколько часов с начальником неприятельского авангарда королем неаполитанским, отступил не только без малейшей потери с своей стороны, но еще дал время многим из жителей выбраться из города. В арсенале оставшееся еще оружие тем временем было частью выбрано, частью истреблено. Наконец, оставя город, генерал Милорадович с ариергардом расположился в виду оного пред селением Карачаровым. Генерал-адъютант барон Винценгероде с отрядом своим отступил по Тверской дороге. Между тем главнокомандующий князь Кутузов отделил отряд из кавалерии и некоторой части пехоты по Нижегородской дороге, дабы прикрыть государственные сокровища и имущество многих московских жителей, по сей дороге отступивших. Главная квартира в сей день была в селе Жилине. В ночь начался пожар в городе…».
Нет, великий пожар ещё не начался, но первые очаги уже вспыхнули — не успел арьергард Милорадовича покинуть Москву. Первыми загорелись москательные и скобяные ряды, здания за Яузским мостом и на Солянке, вокруг Воспитательного дома, магазины, лавки, винный двор, барки с имуществом артиллерийского и комиссариатского департаментов. Сомнений нет: к решению поджечь стратегически важное хозяйство имели отношение и Кутузов, и Ростопчин. казаки на глазах французов подожгли Москворецкий мост. Когда в тот же день французские генералы и офицеры направились в Каретный ряд, чтобы выбрать себе роскошные экипажи, то вскоре вся улица оказалась во власти пламени.
Пушкин был исторически точен: «Напрасно ждал Наполеон, Последним счастьем упоенный, Москвы коленопреклоненной С ключами старого Кремля. Нет, не пошла Москва моя К нему с повинной головою.».
Ключей от города французы не получили. Чай, не в Германии и не в Италии. По первым впечатлениям, их ожидала несметная нажива. Великий пожар ещё не начался, и захватчики приглядывались к Белокаменной. С первого взгляда на Москву французов (а также поляков, немцев и прочих) поражало обилие храмов в русской столице. На каждом перекрёстке — по две-три церкви. Целый лес из куполов, чащоба! Казалось, русские только и делают, что молятся. К православию тогдашние французы относились презрительно: считалось, что православные не знают серьёзного богословия. В католических странах распространялись байки о невежестве православного духовенства: даже Священного Писания-де они не знают. Потом на эту пропаганду наслоилось революционное богоборчество. Если уж католическим храмам в Париже не поздоровилось — что говорить о «варварских» русских «мечетях». Слово «Азия» для просвещённых европейцев означало одно: здесь можно грабить, забыв о приличиях. Можно осквернять святыни. Азиаты достойны только одного: быть безропотными рабами.
Именно поэтому снова и снова наполеоновцы отмечали «азиатский» стиль московской архитектуры. Путали колокольни с минаретами, некоторые храмы принимали за мечети. «В отличие от устремленных к облакам колоколен наших городов Европы, здесь тысячи минаретов — одни зеленые, другие разноцветные — были закруглены и блестели под лучами солнца, похожие на множество светящихся шаров, разбросанных и плывущих над необъятным
