Когда диктует ночь - Монтеро Глес

Луисардо пил из горлышка. Время от времени он доставал откуда-то из-под мышки бинокль с заляпанными стеклами. И, прищурившись, что делало его похожим на китайца, вглядывался в какую-то далекую точку за маяком. Словно чего-то или кого-то ждал. И так, будто не мог поделиться со мной своим ожиданием, продолжал рассказывать, как путешественник проснулся на рассвете нового дня. Он не заметил, как пролетела ночь, малявка, и одежда его насквозь пропиталась росой. Зато он заметил, что дышится ему теперь намного легче и некая энергия, которая циркулирует вокруг его тела, назовем ее космической, малявка, увлекает его к тому месту, где спрятано сокровище. Сказав это, Луисардо снова смотрит в бинокль. И только погодя он поведал мне, что наблюдал за автостоянкой рядом с бараками для топляков, переплывающих Пролив. Но это только погодя, когда уже ничего нельзя было сделать для путешественника, который, по словам Луисардо, проснулся, охваченный неистовым счастьем. Видишь, малявка, раннее утро, путешественник трет глаза, ему хочется пить, и, словно подталкиваемый космической энергией, про которую я тебе уже говорил, словно влекомый колдовским чутьем, он находит бьющий среди сосен источник. Путешественник приникает к воде и жадно пьет. Снимает фуражку и набирает в нее воды. Потом надевает. Он проделывает это несколько раз, чудила, словно совершает какой-то религиозный обряд. Он доволен, и не только потому, что утолил жажду; еще он счастлив знанием того, что сокровище близко. Не забывай, малявка, он хорошо запомнил карту и знает, что рядом с сокровищем, среди сосен, находится источник. Еще несколько шагов на юг по течению ручья, и рядом с кактусами будет крестик, указывающий точное место. Путешественник закрывает глаза и снова видит карту, развернутую на диване его чердака в Мадриде. Прошел всего лишь день, но кажется, что прошло гораздо больше — гораздо больше запечатлелось в его податливом, как глина, мозгу. Присев на корточки рядом с кактусом, он начинает рыть землю руками. Солнце припекает, ногти болят, но путешественник не отступается. Докопавшись до корней кактуса, он из последних сил, уф-ф-ф, вытаскивает сундучок, маленький сундучок, малявка, такой маленький, что путешественнику не верится, что внутри может быть сокровище.

Луисардо курит и рассказывает. Рассказывает, как путешественник с тысячью предосторожностей достает сундучок и держит его в руках. А руки у него все ободранные, и потные ладони перепачканы в песке, малявка. Но он спокойно пытается поддеть заржавевшие от времени петли.

— И? — спрашиваю я, сгорая от любопытства и желая поскорее узнать, чем кончилось дело.

Наконец он его открывает, малявка. Тут Луисардо снова берет бинокль и щурит хитрые глазки. Хочет меня еще больше заинтриговать, сучонок. Если бы ты увидел, малявка, какое лицо у него стало, когда он понял, что там внутри, ты бы от души посмеялся, потому что внутри лежала пробирка, какие используют в лабораториях, говорит Луисардо, не отрываясь от бинокля. Путешественнику чуть дурно не стало, когда он увидел, что сокровище — это невзрачная стеклянная трубочка, и он вытаскивает пробку. Чпок. Всего-то негромкий хлопок, малявка, однако зловонный дым, вырвавшийся из вакуумного плена, заставляет его отшатнуться. В ярости путешественник отшвыривает пробирку и видит, как ее содержимое растекается по песку и камням. И — тут Луисардо прячет бинокль под мышку и пристально смотрит на меня. Вот когда начинается самое интересное, малявка, потому что путешественнику вдруг захотелось помочиться. Это все от нервов, отражается на мочевом пузыре. И недолго думая он достает свой шланг и начинает писать. Сначала он целит струей в смоковницу. Метко, думает он и направляет узловатую струю на камни, а заодно — почему бы и нет — злобно мочится на содержимое пробирки.

Если я еще не говорил этого, малявка, то в пробирке была густая, металлоподобная жидкость вроде той, которую используют зубные врачи, когда ставят пломбы. Это ртуть. Тут Луисардо в очередной раз демонстрирует свою изобретательность и рассказывает мне, что данный элемент известен с самой древности. Если тебе это неизвестно, малявка, то это серебристый металл и единственный элемент кроме брома, который находится в жидком состоянии при обычной температуре. В отдельных случаях он встречается в чистом виде, но чаще в комбинации с серой, то есть в виде киновари, из которой извлекается путем кальцинации или возгонки. Это высокотоксичный металл, опасный даже при попадании на кожу или вдыхании его паров. Он обладает повышенной плотностью, хорошей термо- и электропроводностью и повышенной силой поверхностного натяжения. При высоких температурах он вступает в реакцию с кислородом, а также с галогенами, серой и фосфором. С металлами он образует сплавы, известные под названием амальгамы, а с соединениями углерода — так называемые органометаллические соединения. Используется при изготовлении термометров, барометров и ртутных ламп. Ну этих, малявка, которыми по ночам освещается порт. Но от всего этого нам не было бы ни жарко, ни холодно, малявка, если бы во времена Филиппа III один мавр по имени Али Тарик не использовал бы ртуть в холодном состоянии для амальгамирования зеркал. Да, да, малявка, именно для этого. Затем Луисардо пустился в философские рассуждения о пользе зеркал, так как, по его словам, с тех пор как их изобрели, они помогают людям скостить себе годы. Объяснение этому самое простое, ведь если человек видит свое отражение каждый день, то ход времени становится незаметен. А теперь оставим предположения и догадки и займемся Али Тариком.

Речь пойдет о мавре, сосланном в эти земли благодаря лихорадочному желанию наших правителей изгнать из наших пределов любого человека с обрезанным концом. Так вот, Али Тарик тоже был обрезанцем и не переставал использовать свой член с тех самых пор, как осознал его полезность, почему и стал главой многочисленного семейства. Безумное время, малявка. Ты бы видел, как жили люди в ту черную пору истории. Ты бы видел веревки для сушки белья, протянутые на трех фанегах земли в Бетисе, у подножия черной вершины. Сушилка, битком набитая исподним бельем того времени. Ты только представь, малявка. Солнце шпарит, земля влажная, как женщина, и пар горячим облаком стоит над поселением. Так вот, малявка, два года, проведенных в Бетисе, Али Тарик, помимо добывания хлеба насущного, занимался алхимией. Недалеко от ручья этот тип разбил шатер и оборудовал в нем лабораторию, в которой, когда жизнь кругом стихала, предавался изобретательству. Постясь, куря благовония и заклиная луну, Али Тарик импровизировал. В особой ступке он толок кости цыпленка, которые использовал, чтобы сгустить менструальную кровь одной из своих дочерей. Потом на своей алхимической кухне, раздувая мехами горящие в печи угли, он сливал смесь в горшок и произносил магические слова. И — буль-буль-буль — закипало зловонное зелье. Затем он выносил его наружу, подставляя свету растущего месяца, и давал отстояться. Оно напоминало мутную подливку вроде эскабече, в которое переложили помидоров. И, не переведя дух, не давая себе ни малейшей поблажки, Али Тарик залпом выпивал его. Кажется, это было какое-то волшебное средство от простатита. Однако, по словам Луисардо, это не было его главным изобретением, так как среди всего, измысленного Али Тариком, следует выделить три вещи. Луисардо знает их назубок, как будто эти вдохновенные выдумки не плод трудов Али Тарика и авторство принадлежит ему самому. Первое — это снадобье для задержки оргазма, которое готовится из жареных коровьих лепешек и кусочков черного камня плюс отвар из серого янтаря, рецепт которого хранился в строжайшем секрете. Второй препарат способен растянуть ночь и продлить сон, для него Али Тарик использовал красных муравьев и совиный глаз. Третье изобретение — это волшебное зеркало, малявка. Тут Луисардо умолк — не столько для того, чтобы перевести дух, сколько чтобы услышать, как звенит воздух. Помню, как ветер хлопал дверьми и бился в окна призрачной казармы, а вдалеке на бортах приближавшихся лодок темным блеском переливалась ночь. И еще помню, как луна плыла по небу чернее китайской туши — слишком реальному, чтобы в него можно было поверить.

Случается, что ветер угрожающе свистит у него в ушах. И вот случается, что на Танжер уходит последняя лодка, и путешественник различает след за ее кормой — пенную борозду, яростно перечеркивающую белые барашки, забрызгавшие море.

Путешественнику так и не удается коснуться края африканских небес, пурпурных и сладких, как написано в романах, и он блуждает по прихотливой путанице улиц Тарифы. Он огибает углы и пересекает крохотные квадратные площади, где иностранцы выблевывают из себя ночь, пропитанную сангрией, оставляя богатую палитру оттенков на стенах. Путешественник проходит по внутренностям и сосудам города, пропахшего ветром, солью и жарким, которое подают в тавернах. Но только переступив порог «Воробушков», когда Милагрос накидывается на него, путешественник понимает, что Тарифа всегда ожидала его в конце любого из маршрутов.