Сегодня я с тобой - Мередит Блэкстоун

— А вас я тут раньше не видел, — говорит мне немолодой мужчина в ковбойской шляпе.

— А ее тут раньше и не было, — отвечает за меня Джонни-Джейсон Принц, сияя от неподдельной радости. Видно, победа в пейнтбольной схватке, пусть и не совсем честная, много для него значила. — Всю жизнь она прожила в заточении, но мы ее вызволили, и теперь она с нами.

— Со всеми вами? — прищуривается бармен, и я тут же узнаю этот презрительный взгляд. — Мисс, вам полицию вызвать?

— Сама справлюсь, спасибо, — говорю я, беру бокал с пивом и несу к нашим сдвинутым столикам, попутно скидывая уже десятый вызов от родителей. Кажется, я наконец-то понимаю, почему подростки сбегают из дома. Это свобода. Она манит. Возможность делать то, что хочется, бесценна. И даже если этот вечер закончится плохо, это мой выбор, я готова принять любые последствия.

Так я говорю себе, когда внимание парней окружает меня со всех сторон. Слишком пристальное и навязчивое. Но Джонни рядом, он кладет руку мне на плечо, заявляет на меня свои права, и давление со стороны других ухажеров слабнет. Я за ним, как за каменной стеной, и в полночь, словно Золушка, оказываюсь дома пьяная, наплясавшаяся, навеселившаяся, но совершенно целая и невредимая.

— Спокойной ночи, принцесса, — говорит мне Джонни и целует в губы на прощание.

Мы стоим на дороге перед въездом в сад моих родителей прямо перед камерой видеонаблюдения. Я слышу тихое жужжание, когда она поворачивается в нашу сторону, и почти чувствую злобный взгляд отца, но не разрываю поцелуй. Напротив, крепче прижимаюсь к своему принцу. Я, кажется, сделала выбор. Я готова обсудить это со своей семьей. Но сначала с мамой.

Едва ступив на территорию сада, я слышу ее истеричный визгливый голос:

— Ах ты, мерзкая девчонка! — кричит она и несется ко мне на всех парах из домика для охраны. — Как ты могла так поступить? Ты мне обещала! Ты слово дала!

В руках у мамы сумка-клатч, и она на бегу ей замахивается. Я на автомате прикрываю голову руками и тут же получаю удар. Не сильный, скорее шлепок, но этого достаточно, чтобы на глаза навернулись слезы. Я не привыкла к такому обращению. За всю свою жизнь я ни разу не доводила так маму, а она в свою очередь никогда не поднимала на меня руку. Но такова цена свободы, и я загоняю слезы обратно.

— И давно ты с ним встречаешься? — требовательно спрашивает мама. — Ты знаешь, кто он такой?

Я молчу, пожимаю плечами и не знаю, что сказать. Нет, ничего я о нем не знаю, но мне кажется, что я отлично его чувствую. И вдруг мама говорит:

— Думаешь, ты у него такая первая? Никогда не слышала про охотников за глупыми малолетками?

Я раскрываю рот и снова закрываю, словно рыба на суше. То, что я не первая его девушка, меня не смущает. Но что значит, охотник за глупыми малолетками?

— Что ты ему позволила? — требовательно спрашивает мама.

Я хочу сказать, что это не ее дело. Что я взрослая женщина и сама в состоянии справиться с ситуацией, но вместо этого молчу, словно воды в рот набрала. Внутри все мерзко сжимается, и треклятый мозг принимается додумывать и строить предположения.

— Адель, что ты ему позволила с собой сделать? — повторяет мама, еще больше повышая голос.

— Ничего! — выпаливаю я. — Мы только целовались!

Она сверлит меня взглядом, отыскивая фальшь, щурится, сканируя на предмет лжи, и добавляет:

— И мне не надо вести тебя к врачу, чтобы это проверить?

— Мама! — я задыхаюсь от негодования, окончательно путаясь во временах. Почему все вокруг развиваются и идут вперед, а моя семья со своим занудным окружением упрямо цепляется за старые традиции? Я не считаю, что распутство — это хорошо, но мне, черт возьми, двадцать два года. Никто, вообще никто не держится так долго, как я. А она мне не верит.

— Отец обещал ему девственницу, — поясняет она свои опасения. — Если ты… я не знаю, что делать.

— Я не спала с ним, — заверяю я ее, хоть внутри все негодует. — Мы только целовались. Но знаешь, он мне нравится, и может быть…

— Адель!

— Нет, дай мне сказать, — настаиваю я. — Может быть, я откажусь от свадьбы. Он мне нравится, и я хочу узнать, каково это иметь настоящие отношения, а не контракт по передаче наследства. Неужели тебе перед свадьбой с папой этого не хотелось?

— Нет! — еще сильнее злится мама. — Желания не имеют никакого отношения к реальности. Я вышла замуж за того, кого выбрал для меня отец, и прожила долгую и достойную жизнь. И я не позволю тебе испортить свою.

— Долгую и достойную или долгую и счастливую? — спрашиваю я.

Мама на мгновение заминается. Хватается рукой за грудь и медленно выдыхает, а потом качает головой.

— Счастье — это принятие своей судьбы. Хотеть большего нормально, но нормально и не иметь большего. Оглянись вокруг, — она обводит рукой папин особняк. — Этот дом, твое образование, наряды, еда, которую ты ешь, — это все деньги твоего отца. Это все заслуга твоего отца. Если бы я не вышла за него замуж, что из этого было бы у тебя? Я не прошу тебя думать обо мне, Адель, не прошу думать о твоем отце. Подумай о своих детях. Однажды ты станешь матерью. И что у них будет, если сейчас ты откажешься от свадьбы? Думаешь, этот человек на тебе женится?

— Не знаю, я об этом не думала, — признаюсь я.

— Вот именно, — говорит мама. — Не будь эгоисткой и не останешься с носом.

— А если женится? — делаю я еще одну попытку склонить маму на свою сторону.

— Кто угодно, Эдди, но только не этот парень, — заявляет мама, грозя мне пальцем, словно сварливая старушка.

Внутри все падает. «Этот парень» из ее уст звучит, как оскорбление.

— Ты его знаешь?

— Его все знают. И Саммерсы, и Хофманны, и Голды, — перечисляет она имена наших соседей и друзей, — и твоя сестра Николь. И все, абсолютно все берегут своих дочерей от этого человека. Ты не особенная. Нет… — поправляется мама, — особенная, но не для него.

В горле сухо, как в пустыне. Я сглатываю, расстегиваю верхнюю пуговицу рубашки и ослабляю нашейный платок. А потом говорю не своим голосом:

— Николь его знает? Они встречались?

— Твоя сестра — умная девушка. Но он старался произвести на нее впечатление. Он и для тебя очень старается, так ведь? Так старается,