Красное и черное - Стендаль

— Ах, боже мой! Ведь я на десять лет старше вас! Может ли это быть, чтобы вы меня любили? — твердила она ему без всякого умысла, просто потому, что эта мысль угнетала ее.

Жюльен не понимал, чем она так огорчается, но видел, что она огорчается искренне, и почти совсем забыл свой страх показаться смешным.

Нелепое опасение, что к нему из-за его низкого происхождения относятся как к любовнику-слуге, тоже рассеялось. По мере того как пылкость Жюльена вливала успокоение в сердце его робкой возлюбленной, она понемногу отходила душой и обретала способность приглядываться к своему милому. К счастью, у него нынче ночью почти не замечалось той озабоченности, из-за которой вчерашнее свидание было для него только победой, а отнюдь не наслаждением. Если бы только она заметила его старания выдержать роль, это печальное открытие навсегда отравило бы ей все счастье. Она бы сказала себе, что это не что иное, как плачевное следствие огромной разницы лет.

Хотя г-жа де Реналь никогда не задумывалась над вопросами любви, неравенство лет, вслед за неравенством состояний, — одна из неисчерпаемых тем, излюбленный конек провинциального зубоскальства всякий раз, когда речь заходит о любви.

Прошло несколько дней, и Жюльен со всем пылом юности влюбился без памяти.

«Нет, надо признаться, — рассуждал он сам с собой, — она так добра, ну просто ангельская душа, а по красоте может ли кто с ней сравниться?»

Он уже почти выкинул из головы мысль о необходимости выдерживать роль. Как-то в минуту откровенности он даже признался ей во всех своих опасениях. Каким бурным проявлением любви было встречено это признание! «Так, значит, у меня не было счастливой соперницы!» — в восторге повторяла себе г-жа де Реналь. Она даже решилась спросить его, что это был за портрет, над которым он так дрожал. Жюльен поклялся, что это был портрет мужчины.

В редкие минуты относительного хладнокровия, когда к г-же де Реналь возвращалась способность размышлять, ее охватывало чувство бесконечного удивления: как это на свете существует такое счастье, о котором она никогда даже не подозревала?!

«Ах! Почему я не встретилась с Жюльеном лет десять тому назад, — мысленно восклицала она, — когда я еще могла считаться хорошенькой!»

Жюльену, разумеется, не приходили в голову подобные мысли. Любовь его в значительной мере все еще питалась тщеславием: его радовало, что он, нищий, ничтожное, презренное существо, обладает такой красивой женщиной. Его бурные восторги, его пламенное преклонение перед красотой своей возлюбленной в конце концов несколько рассеяли ее опасения относительно разницы лет. Будь у нее хоть сколько-нибудь житейского опыта, который у тридцатилетней женщины в более просвещенной среде накопился бы уже давно, она бы беспрестанно мучилась страхом, долго ли продлится такая любовь, ибо, казалось, любовь эта только и держится тем, что все ей ново, все изумляет и сладостно льстит самолюбию.

Когда Жюльен забывал о своих честолюбивых стремлениях, он способен был искренне восхищаться даже шляпками, даже платьями г-жи де Реналь. Он таял от блаженства, вдыхая их аромат. Он раскрывал дверцы ее зеркального шкафа и часами стоял перед ним, любуясь красотой и порядком, который там царил. Его подруга стояла, прижавшись к нему, и смотрела на него, а он — он глядел на все эти драгоценные безделушки и наряды, которые накануне венчания кладут в свадебную корзинку невесты.

«Ведь я могла бы выйти замуж за такого человека! — думала иногда г-жа де Реналь. — Такая пламенная душа! Какое это было бы блаженство — жить с ним!»

Что же касается Жюльена, ему еще никогда в жизни не случалось подходить так близко ко всем этим сокрушительным орудиям женской артиллерии. «Мыслимо ли, чтобы в Париже можно было найти что-нибудь более прекрасное?» — восклицал он про себя. И в такие минуты он уже ни в чем не видел никаких помех своему счастью. Искреннее восхищение его возлюбленной, ее восторги часто заставляли его совершенно забывать жалкие рассуждения, которые делали его таким расчетливым и таким нелепым в первые дни их связи. Бывали минуты, когда, несмотря на его привычку вечно притворяться, ему доставляло неизъяснимую отраду чистосердечно признаваться этой обожавшей его знатной даме в полном своем неведении всяких житейских правил. Высокое положение его возлюбленной невольно возвышало его. Г-жа де Реналь, в свою очередь, находила истинно духовное наслаждение в том, чтобы наставлять во всяческих мелочах этого даровитого юношу, который, как все считали, далеко пойдет. Даже помощник префекта и сам г-н Вально, и те не могли не восхищаться им; и она теперь уже думала, что они вовсе не так глупы. Только одна г-жа Дервиль отнюдь не была склонна высказывать подобные мысли. В отчаянии от того, о чем она догадывалась, и видя, что ее добрые советы только раздражают молодую женщину, которая в буквальном смысле слова совсем потеряла голову, она внезапно уехала из Вержи без всяких объяснений; впрочем, ее остереглись допрашивать на этот счет. Г-жа де Реналь немножко всплакнула, но очень скоро почувствовала, что стала во много раз счастливее прежнего. После отъезда подруги она чуть ли не целый день проводила с глазу на глаз со своим любовником.

И Жюльен тоже наслаждался обществом своей возлюбленной, тем более, что, когда ему случалось надолго оставаться наедине с самим собой, злосчастное предложение Фуке по-прежнему не давало ему покоя. В первые дни этой новой для него жизни бывали минуты, когда он, до сих пор еще не знавший чувства любви, никогда никем не любимый, испытывал такое блаженство быть самим собой, что не раз готов был признаться г-же де Реналь в своем честолюбии, которое до сей поры было истинной сутью его жизни. Ему хотелось посоветоваться с нею относительно предложения Фуке, которое все еще как-то странно привлекало его, но одно незначительное происшествие внезапно положило конец всякой откровенности.

XVII

Старший помощник мэра

О, how this spring of love ressembleth

The uncertain glory of an April day,

Which now shows all the beauty of the sun, And by and by a cloud takes all away!

Как-то раз к вечеру, на закате, сидя возле своей подруги в укромном уголке фруктового сада, вдалеке от докучных свидетелей, Жюльен впал в глубокую задумчивость. «Эти счастливые минуты, — думал он, — долго ли они еще продлятся?» Его неотступно преследовала мысль о том, как трудно принять какое-то решение, когда так мало возможностей, и он с горечью сознавал, что это и есть то великое зло, которое неминуемо завершает пору детства и отравляет первые годы юности неимущего человека.

— Ах, — вырвалось у него, — Наполеона, можно сказать, сам бог послал молодым французам! Кто нам его заменит, что станут без него делать все эти несчастные, даже побогаче меня, у которых всего несколько экю в кармане, только-только на образование, а нет денег, чтобы подкупить кого надо, в двадцать лет заручиться местом и пробивать себе дорогу в жизни! И что бы там ни делали, — прибавил он, глубоко вздохнув, — вечно нас будет преследовать это роковое воспоминание: никогда уж мы не будем чувствовать себя счастливыми.

Вдруг он заметил, что г-жа де Реналь нахмурилась и у нее сделалось такое холодное и надменное лицо, — подобный образ мыслей, на ее взгляд, годился только для слуги. Ей с детства внушили, что она очень богата, и она считала, как нечто само собой разумеющееся, что и Жюльен так же богат, как она. Она любила его в тысячу раз больше жизни, она любила бы его, даже если бы он оказался неблагодарным, обманщиком, и деньги в ее глазах ровно ничего не значили.

Но Жюльен, разумеется, и не догадывался об этом. Он точно с облаков на землю упал, увидев вдруг ее нахмуренные брови. Однако он все-таки не растерялся и, тут же присочинив что-то, дал понять этой знатной даме, сидевшей рядом с ним на дерновой скамье, что эти слова, которые он ей сейчас нарочно повторил, он слышал еще в тот раз, когда ходил в горы к своему приятелю лесоторговцу. Вот как они, мол, рассуждают, эти нечестивцы!

— Не надо вам водиться с такими людьми, — сказала г-жа де Реналь, все еще сохраняя на своем лице, только что дышавшем самой глубокой нежностью, холодновато-брезгливое выражение.

Эти нахмуренные брови г-жи де Реналь или, вернее, раскаяние в собственной неосторожности нанесли первый удар иллюзиям Жюльена. «Она добрая и милая, — говорил он себе, — и она действительно меня любит, но она выросла в неприятельском лагере. Разумеется, они должны бояться смелых, честных людей, которые, получив хорошее образование, никуда не могут пробиться из-за отсутствия средств. Что сталось бы со всеми этими дворянчиками, если бы нам только позволили сразиться с ними равным оружием! Вот, предположим, я мэр города Верьера, человек благонамеренный, честный, — таков ведь, в сущности, и г-н де Реналь. Но ах, как бы они у меня все полетели — и этот викарий, и господин Вально со всеми их плутнями! Вот когда справедливость восторжествовала бы в Верьере! Уж не таланты же их помешали бы мне. Ведь сами-то они словно впотьмах ходят».