Звёзды, души и облака - Татьяна Шипошина

Я уложила Тоху на кушетку и сама присела рядом, на маленький стульчик.

Обезболила новокаином, обработала и зашила рану. Всего-то три шовчика.

Тоха — не пикнул.

Я мыла под раковиной руки, запачканные в Тохиной крови, и вдруг вспомнила надпись на стене, возле чёрного хода. Там было написано: «Тоха — мой брат».

Я усмехнулась про себя и подумала: «Теперь Тоха — и мой брат».

— Наталья, а ты знаешь, сколько времени? — спросила Надежда, когда мы уложили в кровать чистого, перевязанного, успокоенного и благостного Тоху.

— Сколько?

— Уже восьмой час. Уже ужин заканчивается.

— А ты изоляторских накормила?

— Давно! Вшивые — там домываются.

— Это — хорошо. А я хотела проверку сделать. Масло в кашу заложить. И взвесить масло порционное.

— Видно, не судьба! Но сегодня тебя на кухне ждали. Ты же сказала, что проверять придёшь.

— Ну, и что?

— А то. Сегодня тебе все воспитатели «спасибо» говорили. Кашу нахваливали. Сразу видно было, что каша с маслом. Я слышала, когда ходила еду брать на изолятор.

— Ну, и хорошо. Может, так буду ходить, проверять потихоньку, и всё наладится. Дай-то Бог. Я сегодня уже на кухню не пойду. Может, давай по кофейку? Мы сегодня заслужили!

— Давай.

И Надежда пошла ставить чайник.

Я зашла в свою «келью», включила свет, села на свой стул. Мою любимую икону, «Умиление», было отсюда видно. Я её специально так поставила, чтобы она всем входящим в глаза не бросалась, а мне — всегда видна была.

Спасибо, Господи. Спасибо Тебе за всё. За Надежду. За Тоху за кухню.

Спасибо, Господи.

Глава 8

Тоха поступил в наш интернат два года назад. Перевели его из детского дома, то есть, из сиротского интерната. Так это теперь называется.

Перевели — в порядке, так сказать, «культурного обмена». Это когда один интернат меняется с другим. Как, извините, в анекдоте про смену белья. Когда первая палата меняется со второй.

Как правило, передают из интерната в интернат народ особый, заслуженный. Становится администрации совсем невмоготу кого-нибудь воспитывать, она и передаёт объект воспитания в другие руки.

Передаёт в надежде, что на новом месте трудный воспитанник станет другим. Или просто, честно говоря, избавляется. Но, часто, взамен отправленных в другой интернат заслуженных кадров, получает — ещё кого и похлеще.

Куда же ещё девать этих сирот? Которые не вписываются в общую, коллективную жизнь?

Так вот и Тоху передали. Мы «получили» его два года назад.

Мать — лишена родительских прав, отца — не имеется. Типичный современный сирота.

В четыре года нашли его одного в квартире. Голодного, полуживого. И пошёл Тоха по инстанциям: дом ребёнка, дошкольный детдом. А потом — три, или четыре интерната, которые передавали его друг другу. По всей области прокатился. И везде выделялся, везде выпендривался, и нигде больше года-двух — задержаться не мог.

Теперь он осел у нас. Уже целых два года выдержал. Вернее, второй учебный год заканчивается.

И уже вполне созрел наш Тоха для дальнейшего перевода. Только куда? Он уже все областные интернаты обошёл. Кто его возьмёт теперь? В девятый класс вообще трудно кого-либо перевести, а уж такую известную личность, как Тоха — и подавно.

Дальше светила Тохе «спецуха», специнтернат для детей, совершивших правонарушения. Уже не раз ловили его на воровстве. Но пока прощали, только пугали. Конечно, жалко было его в «спецуху» отправлять.

Тоха, при всём своём хулиганском поведении, не был злобным, не был мстительным, а, скорее, был весёлым и мог рассмешить других.

Жалко, жалко. Основная воспитательница восьмого «Б», Елизавета Васильевна, прикрывала Тоху, как могла и когда могла. Правда, и она, в последнее время, стала выдыхаться.

Буквально два дня назад она ко мне приходила, как раз насчёт этого Протоки. Пришла, села…

Усталая, симпатичная женщина. Детей любит и умеет управляться с ними. Если бы не она — неизвестно, что было бы с этим восьмым «Б».

— Наталья, давай что-нибудь с Протокой делать! — сказала мне Елизавета Васильевна.

— Что? Что делать?

— Давай его психиатру, что ли, покажем. Не могу я с ним больше. Я ведь к нему — со всей душой. Сядем, поговорим — он всё понимает. Только выйдет — и опять что-нибудь сотворит. Выключатели сломал, чтобы света не было… Двери в палату разбил, двери в туалет — разбил. Подрался с Закутным, у того синяк во всю щёку. Родители За-кутного приходили, разбирались. И всё это — за одну неделю.

— Да… Не мало.

— Я его спрашиваю: за что ты Закутного бил? Почему? А он: так надо, Елизавета Васильевна! И всё! И врёт, постоянно врёт! О чём ни спросишь — на всё у него десять ответов, и все — враньё, враньё.

— А что психиатр-то сделает?

— Ну, может, пропишет что-нибудь. Успокоительное…

— Это вам, Елизавета Васильевна, надо успокоительное. А у психиатров, как правило, методики другие.

Ну, есть же у них отделения для нервных. Мы ведь туда детей отправляли, и не раз. Давай, поведём его к психиатру, и отправим его в это отделение. Пусть там полечится… А то уж я и не знаю, куда мы его будем летом де вать. Его уже ни один интернат не возьмёт. И ни один детский лагерь.

— А сиротский лагерь будет на лето?

— Директор говорила, что сиротского лагеря не будет. Денег нет в области, на лагерь этот. А в обычный, детский лагерь — разве можно такого послать? Ты бы хотела, чтобы твои дети отдыхали с таким? Ему в мае пятнадцать лет исполняется. Уже — не дитя. Уже юридически его нельзя посылать в детский лагерь. Был бы тихий — ещё было бы можно директора уговорить. А так… Нет, никто его не возьмёт.

— Да, я знаю. Знаю, что пятнадцать лет.

— Давай, давай, действуй. Сейчас — конец апреля. Сколько там осталось. Чтобы мы его, где-то в конце мая, и отправили. Я буду с директором говорить. Или в «спецуху», или в отделение это… Лучше уж в отделение, согласись.

— Пожалуй, — ответила я. — Ладно, я психиатру позвоню, и посоветуюсь, как лучше сделать. Однако, альтер-нативочка у него! Или в «спецуху», или в психушку. А? Вы бы сами — что выбрали?

— Ладно, не нагнетай, — сказала Елизавете Васильевна. — Он уже в этом отделении лежал два раза. У тебя, в твоей медкарте, разве не написано?

— Написано. Лежал, два раза, а толку?

— Нет, ну мы с тобой договорились?

— Договорились, договорились.

Что тут возразишь? Что тут непонятного? Всё, человек больше не может. До предела дошёл. Это я о Елизавете Васильевне.

Бывали у нас случаи и похлеще. Есть у меня уже опыт, по отправке больных в психиатрические отделения. За те четыре года, что я работаю в этом интернате.

Но те дети, которых мы отправляли, были действительно больными.

Были и больные, были и умственно неполноценные, дебилы, и даже имбецилы, как-то застрявшие в общих, «нормальных» интернатах. Бывало, мы отправляли лечиться детей с психозами, с антисоциальным поведением. С половыми извращениями, наконец.

Но данный случай был-пограничным. Личность Тохи, конечно, была далека от совершенства. Это, несомненно, была психопатическая личность. «Социально запущенная» личность.

Но и то несомненно, что черты этой психопатической личности совершенно не утратили свей симпатичности. Развязное, с трудом входящее в рамки поведение — это да. Но не болезнь, в чистом виде. Не болезнь.

А сколько вокруг личностей таких? Таких вот, пограничных? Не больных, но и не здоровых? Можно и к зеркалу подойти…

И что, всех надо в психбольницу? Почему же Тоху этого надо посылать туда? В чём же тут разница?

Разница была только в том, что личность Тохи была… ничья. Интернатская…

Попал, попал Тоха сегодня. Добавил ещё одну славную страницу в своё личное дело. Это ещё директор ничего не знает, и Елизавета Васильевна ничего не знает…

Мы с Надеждой допили кофе, и Надежда стала собираться домой. Я вышла её проводить. В дверях мы столкнулись со «старшей».

— А я вас ищу, Наташа. Ну, как там Протока?

— Ничего, спит. Я его уколола.

— Перелом есть?

— Наверно, есть. Завтра скажу.

— Ну, не сообщай пока никуда…

— Не волнуйтесь. Всё в порядке. Идите спокойно домой, сегодня моя очередь проверять отбой. Я проверю. А завтра — приду часов в семь, и кухню проверю.

В это время с кухонного крыльца спустилась Надежди-на родственница. Заметив меня и «старшую», она быстро пошла прочь, чтобы повернуть за угол. Надя попрощалась и побежала за ней.

Сумка у родственницы была тяжёлой и она шла, склоняясь на один бок.

Мы со «старшей» невольно проводили глазами уходящих, пока они не скрылись за углом.

— М-да… — сказала «старшая». — Какой груз тащит, с кухни-то. Чуть не перегибается. Не знала, небось, что мы тут стоим.

— М-да… — сказала и я. — Надя говорит, что это она отходы забирает, для свиньи.