Прощание - Лотар-Гюнтер Буххайм

На лице первого помощника появляется выражение изумления и озабоченности. Это выражение усиливается, когда он видит мою софу. Он осматривает ее детально. И делает при этом шаг назад, чтобы сменить угол зрения. Он что — хочет сделать стереоскопический снимок моей софы?

Наконец он начинает говорить. Из его запинающегося, витиеватого заявления я понимаю, что каюту следовало бы отремонтировать. Эта обивка софы действительно никуда не годится! Звучит это так, как будто он вынужден высказать мне упрек по этому поводу. Но тут же следует утешение: он позаботится о приличной обивке.

После исчезновения первого помощника мне пришло в голову, что заодно я мог бы поведать ему, что одно окно не открывается, так его прихватила засохшая краска. И тут же я обозвал себя идиотом: какую бессмыслицу я несу. Лампочки наверняка не будет. Я поступлю проще — сопру ее, и сделаю это как раз в столовой.

Какое счастье: сегодня в обед из-за плохой погоды стюардесса отказалась от своей блузки без рукавов. Я облегченно вздыхаю, когда она появляется в столовой в блузке с длинными рукавами. Необходимость взирать на ее волосатое пятно меня миновала. Аппетит у меня сразу улучшился. Поразительно, что и старик заметил перемену. Он говорит:

— Испытываешь большое искушение пожелать плохую погоду на оставшуюся часть пути.

Четверть часа мы едим молча, затем старик говорит:

— Возможно, третья замена активной зоны реактора все же будет осуществлена.

Он вкладывает в эту фразу столько сомнения, что не остается ни малейшей надежды.

По бортовым громкоговорителям голосом первого помощника передается объявление: «Сегодня с девятнадцати часов в трюме номер пять состоится игра в волейбол». Я сразу же представляю себе пустой трюм пять. Сейчас, правда, все трюмы пустые, но трюм пять пустой всегда. Трюм пять — символ типичной неудачной конструкции.

— А не стало ли все это уже давно вопросом престижа? — спрашиваю я старика. — Государству ведь нужен моральный бантик. Возможно, они боятся, что будет поднят шум, если такое судно будет отправлено на переработку? Корабль, в который вложено столько денег, просто пустить на металлолом — это будет нехорошо выглядеть. А что сделали американцы со своим грузовым атомоходом «Саванна»?

— Пустили на слом, — говорит старик.

— Корабль, который еще не принес прибыли. У меня это не укладывается в голове.

— Ха, — только и ответил старик.

— Разве корабль, отслуживший десять лет, даже без реактора, уже может считаться старым? Какова сегодня расчетная продолжительность жизни судна? Я имею в виду нормальную продолжительность жизни?

— В воде «Отто Ган» уже более десяти лет, — отвечает старик. — Считается нормальным, что подобный корабль созрел для демонтажа и сдачи на слом, если его использование нецелесообразно экономически.

— А коррозия и износ имеют при этом какое-либо значение?

— Коррозия и все такое имеют значение, но не решающее. В таком случае судно просто перестает быть современным, отстает от технического развития.

— Неужели техника продвигается вперед такими темпами, что через пятнадцать лет возникает такой ощутимый разрыв?

— Да, можно сказать и так, — отвечает старик.

— В одном маленьком порту в Испании я однажды видел верфь, на которой осуществляли утилизацию списанных кораблей. Корабли, которые там разрезали, показались мне современными кораблями, которые еще можно было бы использовать. Было тяжко глядеть, как они их потрошили.

Наступает долгая пауза, во время которой старик откашливается, а затем скрипучим голосом говорит:

— Сегодня приходится сдавать на слом, если нет возможности их продать, даже безупречные суда для транспортировки штучных грузов, так как их обогнали контейнеровозы.

— Кому продать?

— Странам третьего мира, которые тоже хотят иметь судоходство. Это разновидность современного способа «сбагривания».

— Для меня неприемлемо, что суда в хорошем состоянии продаются за бесценок.

Наступает пауза. Потом старик говорит:

— Времена изменились. Это ты должен понять…

— Понять-то я могу. Но я воспитан так, что вижу в любой бечевке, любой старой коробке, ее стоимость. Я могу понять, что ценное жилье может обесцениться, если стоимость земельных участков возрастет настолько, что выручка за использование старых строений не сможет с ней соперничать. Но принять этого я все же не могу. Для меня все, что происходит повсюду, попахивает Содомом и Гоморрой. Я вспоминаю большой универмаг в центре Штутгарта. Он был в отличном состоянии. Солидное сооружение, спроектированное первоклассным архитектором Мендельсоном. Здание чудом пережило бомбовые налеты. Но так как торговые площади оказались недостаточно большими, универмаг был снесен. Сегодня торговые полки стоят на месте оконных проемов. Окон уже нет. У нас в Фельдафинге красивейшие дома, построенные на рубеже XIX–XX веков, объявляются нерентабельными. Долой их! Раньше срок жизни здания составлял сто и больше лет. Дом, в котором живем мы, построен примерно в 1880 году.

— Пророком прогресса тебя, однако, не назовешь!

— Да. Я понимаю, что ящики для транспортировки пива, «трагл» называют их в Баварии, больше не делают из дерева, так как из пластмассы их делать быстрее, но что касается судостроения, то «не кусает ли здесь кошка себя за собственный хвост»? Не означает ли это, что перевозки на больших танкерах менее рентабельны, чем на средних?

— Кажется, что так, — говорит старик нерешительно. — Однажды тенденция к снижению тоннажа уже доминировала.

— В Гельтингской бухте стоят и ржавеют большие танкеры. Есть ли надежда, что когда-нибудь они снова будут использоваться? — говорю я и вопросительно смотрю на старика.

— Судовладельцы надеются на это. В наши дни случаются комические неожиданности. То, что еще вчера считалось сумасшедшей идеей, сегодня может восприниматься как что-то нормальное.

— Стремительное время…

— …которое не совсем в нашем вкусе, — добавляет старик.

— А что касается «лавочки» здесь…

— …то она тоже не в моем вкусе, — добавляет старик снова. Я поражен. Так откровенно он в этом еще никогда не признавался.

— Если однажды нормально эксплуатировавшийся сухогруз, — говорю я после длительного молчания, — в результате того, что разработка контейнеров окажется более перспективной, станет старым и серым, как старая полицейская овчарка, и будет вынужден исчезнуть, то я это пойму. Но с этим кораблем, этим престижным кораблем дело обстоит иначе. Здесь ведь нельзя просто сказать: кончайте возню вокруг престижа. Долой! Ex und hopp!