Прощание - Лотар-Гюнтер Буххайм

Старик, очевидно, предается таким же воспоминаниям. Сейчас он говорит по-деловому сухо:

— Если бы кто-нибудь разнюхал, что в 1943 году Симона была у тебя в Фелдафинге, то дела твои были бы плохи. Это-то ты понимал? Как это ты вообще тогда провернул?..

Так как это звучит как вопрос, я говорю:

— Я же тебе все это уже рассказывал. Сразу же после моего допроса в абвере ВМС.

— Расскажи еще раз!

— Хочешь убедиться, совпадут ли мои тогдашние показания с сегодняшними?

— Не нагнетай!

— Ты же знаешь, что я получил от Верховного командования вермахта (ОКВ) рабочий отпуск, так как после гибралтарской операции должен был закончить мою книгу и поработать дома, потому что там находились все мои материалы, а полевую комендатуру в Ла Боле я попросил предоставить мне уборщицу, так как в Фельдафинге у меня никого не было.

— И уборщицей оказалась именно Симона?

— Тебя это удивляет? Другой у них в запасе не было. Все это было логично. Симона вызвалась добровольно. А то, что мне нужен был помощник, они поняли сразу.

— В крайнем случае ты мог рассчитывать на достаточно мощную поддержку сверху.

— Так оно и есть.

— И в один прекрасный день Симона приехала к тебе?

— С билетом, выданным вермахтом, естественно.

— И внесла оживление в твою холостяцкую жизнь — невероятно!

Тут уж в меня вселяется бес, и я говорю:

— Между прочим, я ездил с ней в Лейпциг, к моей менторше.

— Ты ездил с ней по стране?

— Да. В Лейпциг. Там жила тетя Хильда. Ей я хотел показать Симону. Мы же чувствовали себя, так сказать, помолвленными.

— И это в разгар войны! О риске ты, очевидно, не думал?

— Можно подумать, что в то время ты относился к риску с почтением.

Старик только чешет за правым ухом.

— Ищешь шефа? — спрашивает старик, когда я через час захожу выпить кофе и рассматриваю сидящих за столами. — У него сейчас нет времени. Неприятности с главным конденсатором. Сходи посмотри — это интересно!

Я делаю всего один глоток и снова направляюсь в свою каюту, чтобы взять фотоаппарат.

Перед главным конденсатором командует Вулинг. С трех люков сняты крышки. Непосредственно перед мощной установкой подняты напольные плиты. Из глубины выступает мощный хобот. Его используют для вентиляции. Два человека с помощью тяжелых инструментов ремонтируют задвижку водопровода охлаждающей воды.

— Этот водопровод подает охлажденную воду к главному конденсатору, — объясняет мне один из ассистентов, в то время как я фотографирую. Я знаю, что этот трубопровод чертовски важен. Холодная вода омывает трубы, в которых конденсируется использованный пар.

Один человек, словно змея, исчезает в одном из трех открытых люков и высвечивает лампой гигантский стальной корпус. Это напоминает мне горнопроходческую штольню.

Вечером я нахожу старика, как обычно, на мостике.

— Я рад, — говорю я, — что получил свою старую каюту. Там, на корме, я казался себе пассажиром увеселительного парохода. Шум из бара, а в каждой второй каюте — вечеринка.

— Ты преувеличиваешь! — говорит старик.

— Может быть, но мне так казалось. Да и постоянный визг, раздающийся из трюма номер пять, где ежедневно играют в волейбол, — не для меня.

— Я тоже считаю, что нехорошо переделали помещения. Например, в бар не может пойти матрос — он чувствует себя там неуютно. Ведь это помещение предназначено не для этого.

— Ты уже побывал там?

— Нет, спасибо. Я уж лучше воздержусь.

— Ну, ты же всегда был робким человеком.

— Хочешь посмеяться надо мной?

— Боже упаси!

Старик задумался. Затем он делает над собой усилие, поднимает голову и говорит:

— Я мог бы, естественно, потратив невероятно много энергии, провести переговоры с представителями команды и другими и произвести некоторые изменения. Но что это даст! Да и новому шефу я не хочу мешать.

— Его, кажется, нельзя назвать дитем печали. Он скорее — работяга?

— Да. Он охотно впрягается, если организуется пикник или что-либо подобное. Я не хочу сказать, что его стиль плохой…

— Только для тебя это что-то новое.

— Так оно и есть. Возможно, для решения корабельных проблем это совсем неплохо. Но для меня это слишком прогрессивно.

— Тебе бы, конечно, было бы лучше так на так?

— Мне было бы лучше, — да.

— У меня сложилось впечатление, что люди охотнее напиваются в столовой рядового персонала, чем наверху, где они не могут по-настоящему «набраться».

— Может, ты и прав.

— Там, наверху, они на виду. Я не знаю, чувствуют ли они себя в баре комфортно, у меня, во всяком случае, такого ощущения не возникло.

— Значит ли это, что ты в баре был?

— Да, вчера вечером. Стюардесса посоветовала мне взять какой-нибудь напиток, сразу же сказав, что после этого не разрешается ходить по палубе с ликером, фруктовым соком и чем-либо другим.

— Тебя обслуживала та, что постарше?

— Нет. Знаешь, такая средне пышная. Она также сказала, что она медицинская сестра. Всего стюардессами работают три медицинские сестры.

— Тогда с нами ничего не случится.

— При наличии трех медицинских сестер, конечно, нет. Одна из них сразу же перешла со мной на «ты».

— Ну, в таком случае лучше всего сразу же удалиться.

— В соответствии с этим золотым правилом я и действовал.

— У тебя оказались хорошие советчики.

— У меня такое ощущение, что происходит смещение акцентов. Женщина-океанограф мне сказала, что у нее есть моя книга «Лодка», и тогда я сказал: «Как хорошо, тогда у вас есть, что читать» — и ушел. А один, когда исчез шеф, стал особенно выпендриваться — большой такой, толстый, зовут Чарли.

— Это машинист по насосам.

— Машинист по насосам. Что же он делает?

— Он относится к людям, работающим на палубном участке и обслуживающим балластные насосы, а также вентили и рычажные механизмы.

Наступает молчание. После многократного прокашливания старик говорит:

— Ты хотел знать, как у меня обстояли дела в последнее время. В ходе заключительной беседы я договорился, что буду заниматься представительством на этом корабле, и вот я здесь. Но все так сильно изменилось, что я, собственно говоря, по-настоящему больше не заинтересован максимально…

— …проявлять себя, хочешь ты сказать?

— Да.

— Я бы тебе сказал: перестань думать об этом. Да и зачем тебе это? Лучше расскажи, как ты на своем разбитом «драндулете» прошел из Бреста до Бергена.

Так как старик не реагирует, я говорю:

— Знаешь ли ты, что океанограф при переезде разбила свой единственный термометр? О запасном термометре она, очевидно, не подумала. Очень хотелось бы знать, как она будет проводить свои измерения морской воды.