Насморк - Станислав Лем

Доктор Барт сочувственно поглядывал на меня. А может, мне это почудилось, потому что сидел он прямо под лампой и при малейшем движении по его лицу пробегали тени.

- Дорогой мой, говоря, что я готов попробовать, я имел в виду упряжку из людей, а не из электронов. У меня великолепный коллектив ученых разных дисциплин, плеяда лучших умов Франции, и я уверен; что они кинутся на эту загадку, как борзые на лисицу. А вот программа... Да, мы разработали ее, она неплохо себя показала в экспериментах, но такая история... нет, нет... - повторял он, качая головой.

- Почему?

- Очень просто! Компьютер не может работать без машинного кода, а здесь, - развел он руками, - что мы будем кодировать? Допустим, в Неаполе действует шайка торговцев наркотиками и гостиница - то место, где покупателям вручают товар, скажем заменяя соль в определенных солонках; разве время от времени солонки не могут поменять местами? И разве опасности отравления не подвергались бы в первую очередь люди, любящие пересаливать еду? Но каким образом, спрашиваю я вас, все это вычислит компьютер, если во введенных данных не будет ни одного бита о солонках, наркотике и кулинарных пристрастиях жертв?

Я с уважением посмотрел на него. С какой легкостью он сооружал из воздуха такие концепции! Донесся звон колокольчика, он становился все пронзительней, потом оборвался, и я услышал женский голос, отчитывающий ребенка. Барт поднялся:

- Нам пора... Ужинаем мы всегда в одно время.

В столовой на столе горел длинный ряд розовых свечей. Еще на лестнице Барт шепнул мне, что вместе со всеми ужинает его девяностолетняя бабка, хорошо сохранившаяся, пожалуй, даже несколько эксцентричная. Я понял это как приглашение ничему не удивляться, но не успел ответить, поскольку настало время знакомиться с обитателями дома. Кроме троих детей, уже мне знакомых, и мадам Барт я увидел сидевшую в резном кресле - таком же, как в кабинете наверху, - старуху, одетую во все фиолетовое, словно епископ. На груди у нее искрился бриллиантиками старомодный лорнет; ее маленькие черные, как блестящие камешки, глазки вонзились в меня. Энергичным жестом она подала мне руку - подняла так высоко, что руку пришлось поцеловать, чего я никогда не делаю, и неожиданно сильным, мужским голосом, как бы принадлежащим другому человеку - словно в неудачно озвученном фильме, сказала:

- Значит, вы астронавт? Мне еще не приходилось ужинать с астронавтом.

Даже Барт удивился. Его жена объяснила, что бабушке рассказали обо мне дети. Старуха велела мне сесть рядом и говорить громко, потому что она плохо слышит. Возле ее прибора лежал слуховой аппарат, похожий на две фасолинки, - она им почему-то не пользовалась.

- Вы будете развлекать меня беседой. Не думаю, чтобы мне скоро представился такой случай. Расскажите, как на деле выглядит Земля оттуда, сверху. Я не верю фотографиям!

- И правильно, - сказал я, подавая ей салат; мне стало весело оттого, что она так бесцеремонно за меня взялась. - Никакие фотографии не могут этого передать, особенно если орбита низка, потому что Земля тогда заменяет небо! Она становится небом. Не заслоняет его, а становится им. Такое создается впечатление.

- Это и вправду так прекрасно? - В ее голосе прозвучало сомнение.

- Мне понравилось. Самое сильное впечатление - что Земля так пустынна. Не видно ни городов, ни дорог, ни портов - ничего, только океаны, материки и тучи. Впрочем, океаны и материки примерно такие, как на школьных картах. Зато тучи... оказались очень странными, может, потому, что они не похожи на тучи.

- А на что похожи?

- Это зависит от высоты орбиты. С большого расстояния они напоминают очень старую, сморщенную шкуру носорога, такую синевато-серую, с трещинами. А вблизи выглядят как разномастная овечья шерсть, расчесанная гребнями.

- А на Луне вы были?

- Нет, к сожалению.

Я приготовился к дальнейшим расспросам о космосе, но она неожиданно переменила тему:

- По-французски вы говорите вполне свободно, хотя как-то странно. Иногда употребляете не те слова... Вы не из Канады?

- Мои родители оттуда. А я родился уже в Штатах.

- Вот видите. Ваша мать француженка?

- Да, по происхождению.

Я видел, как Барт с женой поглядывали на старую даму, словно пытаясь умерить ее любопытство, но она не обращала на это внимания.

- И мать говорила с вами по-французски?

- Да.

- Вас зовут Джон. Но она наверняка называла вас Жаном.

- Да.

- Тогда и я буду называть вас так. Будьте любезны, отодвиньте от меня спаржу. Мне ее нельзя есть. Суть старости, мсье Жан, в том, что приобретаешь опыт, которым нельзя воспользоваться. И поэтому они, показала она на остальных, - правы, что со мной не считаются. Вы об этом ничего не знаете, но между семьюдесятью и девяноста годами - большая разница. Принципиальная, - подчеркнула она и умолкла, принявшись за еду. Оживилась, только когда меняли тарелки.

- Сколько раз вы были в космосе?

- Дважды. Но я недалеко улетел от Земли. Если сравнить ее с яблоком, то на толщину кожицы.

- Вы скромный человек?

- Скорее, напротив.

Это была достаточно странная беседа; не могу сказать, что она была мне неприятна, - у старой дамы было какое-то особое обаяние. Поэтому к продолжению допроса я отнесся без раздражения.

- Считаете ли вы, что женщины должны летать в космос?

- Как-то над этим не задумывался, - ответил я совершенно искренне. Если им хочется, почему бы и нет?

- У вас там, в Штатах, очаг этого сумасшедшего движения - women's liberation [освобождение женщин (англ.)]. Это ребячество, это вульгарно, но, по крайней мере, удобно.

- Вы думаете? Почему удобно?

- Удобно сознавать, кто всему виной. По мнению этих дам - мужчины. Эти дамы считают, что только женщины способны навести порядок в мире, и стремятся занять ваши места. И хотя это абсурдно, у них есть ясная цель, а у вас нет ничего.

После десерта - огромного пирога с ревенем в сахаре - дети улетучились из столовой, а я начал собираться в дорогу. Узнав, что я поселился в Орли, доктор Барт стал уговаривать меня перебраться к ним. Мне не хотелось злоупотреблять его гостеприимством, хотя соблазн был велик. Грубо говоря, это означало сесть ему на шею.

Мадам Барт поддержала мужа, показав мне пока еще чистую книгу гостей: недурная примета, если первым распишется астронавт. Мы состязались в вежливости, наконец я уступил. Решили, что я переберусь к ним завтра. Доктор проводил меня к машине и, когда я садился, сказал, что я понравился бабушке, а это - немалое достижение. Попрощавшись с ним у распахнутых ворот, я двинулся, чтобы вскоре окунуться в ночной Париж.

Я боялся угодить в уличную пробку и обогнул центр, держа курс к бульварам у Сены; там оказалось совсем пустынно: близилась полночь. Несмотря на усталость, я был доволен. Беседа с Бартом пробудила неясную надежду. Ехал медленно, так как выпил довольно много вина. Передо мной возник маленький "2СВ", он тащился с преувеличенной осторожностью у самой кромки тротуара. Впрочем, улица была свободна, за парапетом набережной на другом берегу Сены виднелись большие склады универмагов. Механически я фиксировал их глазами, потому что мысли мои были далеко. Вдруг, словно два солнца, в зеркальце вспыхнули фары шедшей позади машины. В это время я начал обгонять маленький "2СВ" и слишком высунулся влево. Уступая дорогу ночному гонщику, я хотел вернуться за медлительный автомобильчик, но не успел. Свет фар сзади залил кабину, и сплющенный силуэт с ревом скользнул в брешь между мною и автомобильчиком. Мой "пежо" занесло. Не успел я выровнять машину, как тот уже скрылся. На правом крыле чего-то недоставало. От зеркальца остался лишь черенок. Срезано начисто. Я ехал и думал: не выпей я столько вина, лежать бы мне в разбитой машине, потому что я успел бы занять брешь, в которую тот проскочил. Было бы Рэнди над чем поразмыслить! Как великолепно вписалась бы моя смерть в неаполитанскую схему! Как прочно уверовал бы Рэнди, что она связана с имитирующей операцией! Но мне, видно, не суждено было стать двенадцатым: до гостиницы я доехал без новых приключений.