Где ты, любовь моя? - Долорес Палья

Мы отпраздновали «освобождение Милоша», как выразился Серж, бутылочкой дешевого игристого вина наподобие шампанского. Это был подарок Сержа.

Друзья рассказали мне, как Рытов вызвал Милоша к себе, угрожал написать отцу о его «скандальном поведении» и заявил, что, если Милош не отречется от своей порочной «связи», его учеба подойдет к концу и его исключат. «Подумай, какой это будет удар для родителей!» - предупредил он. При этих словах Милош вышел из себя.

Он никогда не рассказывал мне, что ответил Рытову и что случилось после, но, похоже, нечистое дыхание Рытова словно плотину прорвало, и сомнения рассеялись. Все аргументы, которыми Милош оправдывал свое пребывание в семинарии, оказались бесполезными. В его мозгу созрело решение, окончательное и бесповоротное.

Он хлопнул дверью, собрал на глазах у изумленного общежития свои вещи и книги и ушел.

Теперь, когда все было решено, Милош вздохнул свободнее. Не знаю, насколько мне были понятны его мучения, через которые ему пришлось пройти той осенью. Я была просто не в состоянии оценить их масштаб. Православная церковь, это смешение либерализма со средневековым мракобесием, оставалась для меня непостижимой. Я вообще никакие догмы не приемлю. Вера в Бога и любовь к Нему, да еще настолько сильные, чтобы посвятить служению Ему всю свою жизнь, в какой-то мере даже смущали меня, а странности православия только усложняли дело. Теперь я просто поражаюсь своему невежеству. Я конечно же радовалась, что все кончилось, но в душе не доверяла решению Милоша, принятому поспешно, в гневе. Гнев не был свойствен ему. И что еще более важно - я инстинктивно чувствовала, что Милош оставил в семинарии немаловажную часть себя, ту часть, которую было слишком больно и трудно переделать.

Временами на меня накатывал страх, что вся ответственность за это решение лежит на мне. Но, видит бог, боялась я недостаточно, ой как недостаточно.

Глава 20

Рождество 1949 года. Тор прислал мне сотню долларов. Мы были богатыми! Просто миллионерами! Едем в Лондон конечно же. Я написала Клоду, попросила его найти нам самый дешевый отельчик, а еще изменить свои планы и остаться в Англии на Рождество, чтобы к Новому году всем вместе вернуться в Париж. Клод был в восторге.

Для меня идея провести Рождество в Лондоне оказалась просто чудом. Я любила елки, снег и Санта-Клауса - все эти англосаксонские забавы. Французы ничего в этом не смыслят, по крайней мере, в те годы дела обстояли именно так. Может быть, американское влияние и «Галери Лафайет» изменили Францию. Как бы то ни было, в те времена рождественский дух оставался привилегией Англии, и, несмотря на суровость тех лет, несмотря на продовольственные талоны, бесконечные очереди за второсортными продуктами и холодную, сырую зиму, Лондон на Рождество был просто великолепен.

Клод встретил нас на вокзале «Виктория», закутанный в огромное пальто по самые уши.

- Пассажиры третьего класса - сюда, - услышали мы знакомый голос еще до того, как сумели разыскать Клода в толпе. И вот мы оба, замотанные шарфами и укутанные в пальто, оказались в его шерстяных объятиях.

- Хватит, хватит, как говорят англичане, - осклабился Милош.

- Салют, mon gros11. Я тут специально для вас настоящий лондонский туман заказал.

Мы вступили с вокзала в окутанный туманом, сырой, ярко освещенный Лондон, и говорили, говорили все разом, и никак не могли наговориться.

Наша комната находилась на Кромвель-роуд, в пансионе миссис Макензи. Клод представил ее как мадам Ферсон из Кенсингтона. Она тоже была глухая. И комната оказалась очень похожей на ту, что я снимала у мадам Ферсон, только холоднее. Клод показал нам, как пользоваться газовым камином, и мы пришли к однозначному выводу, что ни в литературе, ни в разговорах никто и никогда не преувеличивал, описывая английские спальни.

Проходя по Кенсингтон-Хай-стрит, где дома напоминают любому американцу о Нью-Йорке, я внезапно прониклась красотой Лондона, грацией английских зданий и английских пропорций. Меня восхитило филигранное мастерство, с которым выполнены даже самые незначительные детали: вывески магазинов, окошки над дверями, украшения, воротные столбы.

- Лондон прекрасен! - закричала я.

- Прекрасен? - изумился Клод. - Неужели ты и вправду так думаешь?

- А ты разве нет?

- Нет. Он не прекрасен. Вот Париж - тот прекрасен, и Флоренция тоже. А Лондон внушителен.

- Красота свойственна не только женщинам. Это относится и к городам, - возразил Милош. - Лондон впечатляет, и даже его уродливость кажется воплощением красоты.

Мы еще долго спорили на эту тему. Несколько дней. Чем ближе мы знакомились с Лондоном, тем прекраснее он становился. Даже его бесконечные туманы!

Клод обо всем позаботился и все предусмотрел. Днем мы самостоятельно осматривали город. Занятия у него еще не закончились, но он снабдил нас подробными инструкциями, включив в них даже свои собственные комментарии, так что у нас было такое чувство, будто он все время с нами. Британский музей, Тауэр, Парламент, Вестминстер, Музей Виктории и Альберта, музей Диккенса, Национальная галерея, Букингемский дворец, Уайтхолл и так далее и тому подобное. Мы бродили, пока наши окоченевшие ноги не отказывались нас носить, расслаблялись в дружеской атмосфере метро, взбирались на верхний этаж автобусов, бегали на дневные концерты, потому что шел дождь и еще потому что мне казалось грехом посещать театры по вечерам.

По вечерам у Клода были совсем другие планы. Он водил нас по пабам. Милош пребывал в полном восхищении от этих уникальных английских заведений, с которыми бары других стран не идут ни в какое сравнение. Клод - преданный паболог - показал их нам больше дюжины - все разные, каждый со своим характером, в каждом течет своя собственная жизнь. Затем последовал курс современной драмы - бесплатные билеты на пьесы с участием его друзей. Затем «знакомство с Настоящим Английским Домом», то бишь визиты к его друзьям - обычно это была жилая комната, заваленная пустыми бутылками из-под вина и пива. Мы изучили Сохо: улица за улицей, дверь за дверью, паб за пабом.

На Рождество мы трое сидели за столом в квартире Клода на Блумсбери, рядом с Британским музеем. Мы ели копченую рыбу, щедро заливая ее пивом «Гиннес», и клятвенно божились не рассказывать Моник и Фреду, что у нас не было настоящего рождественского ужина.

Думаю, именно оттого, что теперь Лондон стал для меня родным и знакомым, у меня в голове все перемешалось, и я так плохо помню ту рождественскую неделю. Много лет спустя, когда я поселилась здесь вместе с Гевином и детьми, я постаралась вычеркнуть воспоминания 1949 года из своей памяти. И была полна решимости не замечать любые следы пребывания Милоша в Лондоне, открыть этот город для себя заново, как будто никогда раньше не приезжала сюда.