Хочу съесть твою поджелудочную - Сумино Ёру

— В смысле — при кремации? He-а, не выйдет!

— Ох уж эти твои шуточки…

— Сакура-а! Как дела?.. Опять ты?!

Услышав оживлённое восклицание, я невольно обернулся. Бодро влетевшая в палату лучшая подруга, скривившись, смотрела на меня. Похоже, со своим отношением ко мне она определилась. Если так пойдёт, просьба Сакуры о том, чтобы после её смерти я поладил с Кёко, станет невыполнимой.

Поднявшись со стула, я коротко попрощался с Сакурой и решил двигать домой. Подруга таращилась на меня с очевидной неприязнью, и я старался не встречаться с ней взглядом. «Не смотрите диким зверям в глаза», — советовали в телепередаче о животных, которую показывали вчера вечером.

Однако моё благое пожелание, чтобы нам, существам различных видов, разойтись миром, сидевшая на кровати Сакура не учла — она вспомнила и озвучила нечто ужасное:

— [Мой друг], а как там одолженные тебе штаны и куртка моего брата?

— О…

Я никогда ещё так не проклинал свою рассеянность. Одежда её брата лежала у меня в сумке, только я забыл, что собирался сегодня её вернуть.

Но что уж теперь говорить.

Я обернулся и увидел, что Сакура хитро улыбается, а её подруга, переместившаяся к кровати, выглядит совершенно ошарашенной. Стараясь по мере сил не показывать своё волнение, я достал из сумки виниловый пакет с одеждой и отдал его Сакуре.

— Спасибки!

Всё с той же хитрой ухмылкой она посматривала то на меня, то на подругу. Я тоже мельком глянул на подругу. Наверное, и во мне сидело глупое желание увидеть что-нибудь поистине жуткое. Кёко уже оправилась от шока и теперь смотрела на меня взглядом, вполне способным убить. Мне даже показалось, что я услышал утробный львиный рык.

Я поспешил отвести глаза и быстрым шагом вышел из палаты. В последнюю секунду я услышал, как лучшая подруга, наседая на Сакуру, предельно низким голосом спросила: «При чём тут штаны?» Не желая ввязываться в неприятности, я лишь прибавил ходу.

На следующей неделе, в понедельник, когда я честно явился в школу, по классу гулял фантастически обидный для меня слух.

Согласно этому слуху, я вроде как тайно преследовал Сакуру. По сложившейся традиции, его мне озвучил парень, угощавший жвачкой. Я скорчил рожу: мол, что за бред? Он заинтересованно предложил жвачку, но я вежливо отказался.

Я попытался представить, как возникла эта сплетня. По всей видимости, показания нескольких людей, между делом заметивших нас с Сакурой вместе, превратились в свидетельства того, что там, где она, всегда появляюсь я, а, когда эти сведения достигли ушей моих недоброжелателей, из враждебных побуждений они записали меня в преследователи, породив вполне правдоподобный слух. На этом моя фантазия иссякла, но, пожалуй, я был недалёк от истины.

Но, при всей логичности построений, этот оторванный от реальности слух вызвал у меня возмущение. Ведь почти все мои одноклассники безоговорочно ему поверили и, глядя на меня, перешёптывались: «Преследователь! Берегись!»

Повторюсь. Я был возмущён до глубины души. Почему они верят, что мысль, овладевшая умами большинства, обязательно правдива? Соберись таких человек тридцать — они и убить запросто смогут. Похоже, тот, кто убеждён в собственной правоте, способен на любые поступки. Даже не замечая, какая это бесчеловечная, механическая система.

Я забеспокоился, что конфликт пойдёт по нарастающей и меня начнут травить, но оказалось, я придавал слишком большое значение своей персоне. Проще говоря, на самом деле их интересовала Сакура, а не я, увивавшийся за ней хвостом. Впрочем, и про хвост было неправдой.

Так что моим одноклассникам незачем было заниматься таким нудным и совершенно невыгодным делом — предпринимать что-то против меня. Что же касается лучшей подруги, поедавшей меня взглядом при каждом моём появлении в школе, её враждебный интерес — назовём это так — меня просто пугал.

Когда во вторник я вновь навестил Сакуру и обо всём ей рассказал, она схватилась руками за живот в районе поджелудочной железы и гулко захохотала.

— Какие вы все забавные! И Кёко, и ты, [мой друг], и все остальные!

— Ты считаешь злословие забавным? Ну ты и гадина!

— Нет, забавна та невразумительная форма, которую приняли твои отношения с одноклассниками, прежде не имевшими с тобой дела. Ты, кстати, понимаешь, почему всё пошло именно так?

— Потому что я общаюсь с тобой?

— Хочешь свалить вину на меня? Ты не прав. Дело в том, что ты ни с кем нормально не разговариваешь, — заявила она, сидя на кровати и очищая мандарин. — Никто не знает, что ты за человек, [мой друг], и потому воображают невесть что. По-моему, чтобы избавиться от взаимного недопонимания, тебе следует со всеми подружиться.

— Не стану. Никто от этого не выиграет.

Никому это не нужно. Ни мне — после смерти Сакуры я останусь один, ни одноклассникам — после смерти Сакуры они обо мне забудут.

— Мне кажется, если они узнают тебя получше, то поймут, насколько ты интересный человек. На мой взгляд, они и сейчас не думают о тебе плохо.

«Не говори чепухи», — подумал я, сдирая кожуру с мандарина.

— Для всех, кроме тебя и Кёко, я лишь «неприметный одноклассник» или даже хуже.

— Они сами так сказали? — она вопросительно склонила голову, словно ставя под сомнение саму суть моей персоны.

— Я не спрашивал. Но уверен, что это так.

— Ты не узнаешь, пока не спросишь. У тебя одни предположения. Кто сказал, что они верны?

— Неважно, верны они или нет, я всё равно не хочу ни с кем водиться. Да, только из-за своих предположений. Потому что они мои. У меня хобби такое — представлять, что обо мне думают, когда произносят моё имя.

— Сколько самодовольства! Ты, выходит, волк-одиночка?

— Нет, я принц-эгоцентрист, прибывший из королевства эгоцентристов. Требую почестей!

Сакура разочарованно поглощала мандарин. Я не надеялся, что она поймёт мою систему ценностей. Эта девушка — моя полная противоположность.

Вся её жизнь пронизана связями с другими людьми. Об этом свидетельствует то, как она выражает эмоции, и её характер. Я же, напротив, достраивал все связи, за исключением семейных, в своём воображении. Представлял и как меня любят, и как ненавидят и даже, пока это мне не вредило, не отдавал предпочтения ни тому, ни другому. Я жил, изначально поставив крест на отношениях с людьми. Антипод Сакуры, человек, не нужный никому вокруг. Хотя я бы затруднился ответить, устраивает ли меня такая жизнь.

Покончив с мандарином, Сакура бережно сложила кожуру и бросила её в мусорное ведро. Мячик из шкурок залетел точно внутрь, и даже такой малости хватило, чтобы Сакура радостно потрясла кулаком.

— Кстати, что, по-твоему, думаю о тебе я?

— Не знаю. Считаешь меня своим другом? — высказал я разумную догадку, но она скривила губы:

— Бу-у, не угадал! Хотя раньше я бы с тобой согласилась.

Её специфическая манера выражаться оставила меня в недоумении. Она бы согласилась — значит, она не поменяла своего мнения, но осознала, что оно отличается от моего? Мне стало немного любопытно.

— Так что же ты думаешь?

— Если скажу, убью интерес к отношениям. Дружба и любовь интересны тогда, когда ты не знаешь, кем являешься для другого человека.

— Ну да, такое у тебя кредо.

— А? Мы уже это обсуждали?

Она удивлённо нахмурила брови, как будто и правда об этом забыла. Выглядела она смешно, и я рассмеялся. «Когда я успел стать таким?» — не веря своим глазам, наблюдал я за собой — поборником невмешательства, открыто смеющимся над другим человеком, но, с другой стороны, восхищался своим превращением. Которым, без сомнения, обязан этой девушке. Никто не знал, к лучшему перемены или к худшему. Но в любом случае я сильно изменился. Видя, как я смеюсь, Сакура тоже улыбнулась.

— [???], вот бы всем рассказать, какой ты замечательный.

До чего спокойный голос. Как она может говорить такое парню, недавно повалившему её на кровать? Сам я буду сожалеть об этом до скончания века.