Преобразователь - Ольга Голосова
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Он сам разжег костер из собранного ею хвороста. Она умела пользоваться огнем, но по-прежнему испытывала перед ним страх, смешанный с любопытством. Одно дело — варить на огне пищу, совсем другое — самой разжечь пламя. Он смеялся над ее страхами, и они до поздней ночи сидели у костра, любуясь пламенем и слушая треск догорающих головней.
На них напали перед рассветом. Наспех сооруженная из лапника и жердей палатка укрывала от дождя и утренней росы, но не могла защитить от мечей. Подрубленные колья рухнули на спящих и не дали им хотя бы встать. Но Билэт все равно успел схватить меч. Закаленное в воинских упражнениях тело, тысячи раз повторенные движения боя — рука думала быстрее головы.
Первым закричал воин, который попытался схватить Кловин. Она спала по левую руку от Билэта, по правую, как заведено у рыцарей, спал меч. Короткий меч наемника для ближнего боя, даже не боя, а резни. Меч пробил кожаный доспех, прошел между железными пластинами и проткнул грудь. Билэт стиснул зубы и, собрав все силы, откинул воина с меча. Кловин видела, как вздулись жилы на его руке, как веревками натянулись мышцы на шее. Как змея, перекатившись на другой бок, он сумел выскользнуть из-под замаха второго нападавшего и вскочил на ноги.
Но силы были не равны. Шестеро вооруженных наемников без опознавательных знаков, вооруженные мечами и ножами, против одного, застигнутого врасплох.
Женщину схватили за волосы и, рывком подняв с земли, приставили к ее горлу нож. Кожу сорвали вместе с волосами, и, стиснув зубы, чтобы не кричать от боли, она тяжело смотрела, как убивают ее мужчину.
Когда трое из шестерых упали, один с отрубленной по плечо рукой, другой держа руками собственные вываливающиеся кишки, а третий — с проткнутым бедром, ее поволокли к лошадям. Нож не отрывали от ее горла, и она молчала, чтобы не помешать Билэту, чтобы он не отвернулся, чтобы не пропустил удар.
Державший ее споткнулся, и лезвие прошло по ее горлу, надрезав кожу. На рубаху хлынула кровь. Но она молчала.
Вдруг Билэт обернулся и увидел ее. Безмолвный крик стоял в его глазах, и в ту же минуту чужой меч вошел ему в грудь, едва прикрытую тонким полотном. Он глухо вскрикнул. Брызнула кровь. Он упал, а наемник, тот, кто убивал ее мужчину, занес над ним свой меч.
И тогда она закричала.
С нечеловеческой силой она оторвала, выламывая в кости, руку, державшую нож, и ринулась туда, где вместе с человеческой кровью в землю уходила ее жизнь. Ее снова схватили за волосы и рванули назад. И тогда, с залитым кровью лицом, она обернулась к наемнику и, схватив его когтями за плечи, зубами впилась ему в горло.
Тогда шестой ударил ее сзади кулаком по голове. Она рухнула на землю как подкошенная. Захлебываясь собственной кровью, упал на колени тот, кто волочил ее к лошадям.
И для нее наступила чернота.
Глава 10
Наблюдатель
Я остановился у стеллажа с «остросюжетной прозой», и болезнь века сего, то бишь уныние, охватила меня. Некогда лишь грядущий, ныне Хам настиг нас и с триумфом воцарился в русской литературе. Пробегая глазами повествование о внезапной любви несправедливо обиженного судьбой бандита и простой, как полтинник, девушки из Челябинска, изложенное сомнительным языком Элизы Дулитл[37], я ощущал во всех своих членах нервную дрожь безнадежной ненависти к тем, кто зарабатывает свои невеликие деньги путем окончательного оскотинивания и без того много пострадавшего от современной культуры обывателя. Чистая злоба еще не успела достигнуть высокой степени дистилляции, как до моего плеча кто-то робко дотронулся.
— Здравствуйте, Сергей.
Петюня, как и вчера, был облачен в подрясник, правда уже вычищенный и отутюженный.
— Привет, — я осмотрел похожего на булку юношу и улыбнулся.
— Вы простите, что я вас побеспокоил, но мне очень нужно сказать вам одну очень важную вещь.
— Говори.
— Ой, прямо здесь я не могу…
— Ну, тогда пойдем, посидим где-нибудь.
— Давайте.
Мы вышли из книжного магазина и направились в сторону Маросейки. Дойдя до первой попавшейся забегаловки, где разрешалось курить, мы устроились на казенных стульчиках и заказали по чашке кофе (за мой счет, разумеется).
— Ну, мой юный друг, что привело вас ко мне?
Юный друг едва не поперхнулся кофе и посмотрел на меня, как нервная лошадь на возницу.
— Все дело в том, — Петя торопливо отставил чашку, — что вчера я был на исповеди.
— Это весьма похвально в наш безнравственный век.
Я сам поразился своим идиотским сентенциям, но меня явно несло в сторону Чарльза Диккенса. Я попытался сосредоточиться и вернуться к нормальной речи.
— Нет, то есть да, конечно, но дело не в этом. Дело в том, что я рассказал, что стал причиной гибели ни в чем не повинных людей.
(Да уж. Младенцев, буквально отнятых от груди матери и разбитых о камни Вавилонские[38].)
— И?
— Я рассказал, что это вы позвали крыс… Наверное, я не должен был это делать, но мне надо было сказать, почему из-за меня люди пострадали.
— И что вам сказал ваш духовный отец?
Ситуация начала меня занимать. Нашего полку психов прибывало.
— Он попросил у меня разрешения рассказать об этом, ну, о том, что крысы вас слушаются, владыке ректору. Батюшка не может нарушить тайну исповеди, вот и попросил. Он сказал, что это важно и что это поможет избежать больших бед. Я разрешил, потому что убивать — грех. Даже если убиваешь негодяя, все равно ты убиваешь. Его грехи — это его отношения с Богом, а мои — на моей совести. Но потом я подумал, что это может причинить вам вред. Я не должен был подставлять вас, ведь вы спасли меня. А получается, что я вас предал как Иуда. Поэтому, вот, я должен вам все это рассказать. Простите меня, Сергей, ради Бога, я, правда, не знаю, как я должен был поступить.
— Бог простит, Петя. Ты вовсе не Иуда. Может быть, я серийный маньяк и меня должен кто-нибудь остановить.
— Сергей, я серьезно. Никакой вы не маньяк, а неприятности у вас могут быть.
— Нет, маньяк, — с маниакальным упорством заявил я и стукнул чашкой о блюдце. — В общем, если это все, что терзает твою совесть, то считай, что я тебя простил. Порядок есть порядок.
— Нет, не все, Сергей. Я оказался в какой-то дурацкой ситуации. Промолчать — значит быть виноватым перед вами, рассказать — невольно нарушить чужую тайну. Но Спаситель говорил, что жизнь конкретного человека важнее, чем соображения общего блага.
(Дословно я такой фразы в Новом Завете не помнил, но благоразумно промолчал.)
— Дело в том, что существует некая тайная организация, ну, типа орден, что ли, только орден — это слово католическое. В общем, люди из католичества и Православия создали такую… организацию… — бедный Петя запнулся, маясь с определениями, — которая… Нет, я не сумасшедший, у меня паранойи нет, и в жидо-масонов я не верю, в общем, организацию, которая борется… или нет, защищает нас… в общем, которая против крыс и крысоловов.
— Чего?! — я подавился сигаретным дымом, и в глазах у меня защипало.
— Ну, я же говорю вам, что я не сумасшедший. Ну, как бы организация, которая борется с крысами-мутантами и крысоловами. Потому что они все хотят исказить образ Божий в человеке, вмешаться в дела Божии…
— Крутые ребята. Вот я бы, например, не рискнул вмешиваться в Божьи дела. Можно и огрести, так сказать…
— Ну вот, Сергей, вы издеваетесь. Но поймите, я должен вас предупредить. Вы ведь кто-то из них, я видел, как вас крысы послушались. А они никого больше не слушаются. И я должен вам помочь — вы ведь спасли меня, хотя, я знаю, вам запрещено вмешиваться. Вы ведь все засекречены.
— Хм. А откуда, мой благородный друг, у вас столь секретные сведения?
— А об этом в семинарии болтают. Ну, знаете, по ночам, после правила и отбоя, рассказывают всякие страшилки… Мы в них не очень-то и верим, но прикольно как-то. А тут я сообразил, что, раз на исповеди батюшка такое попросил, значит, что-то в этом есть, — Петя посмотрел на меня круглыми голубыми глазами, в которых плескались жажда приключений и восторг перед тайной.
Черт-те что! Взрослые люди, а не могут соблюсти конспирацию! Вот тебе и мировая закулиса в студенческом общежитии.
— А про черные руки, белый рояль и красное пятно вы, часом, не беседуете?
— Не-а, мы только про Антихриста и когда конец света будет.
Петя с аппетитом протянул ложечку к остывшему яблочному штруделю под ванильной подливкой, а я, пребывая в состоянии глубокого изумления, снова закурил.
Вот тебе и третьи! Ай, молодца!
— Петь, а ты, случаем, не засланный к нам? (К кому «нам», кстати? О, Матка Боска, я, кажется, съехал бесповоротно. Синхронистичность, по Юнгу, захватила меня в свой центростремительный круговорот и прочно засасывала в эпицентр неизлечимой шизофрении. Или паранойи?)