Эдипов комплекс - Татьяна Ролич
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
Палата, за окном ветви деревьев, вошла медсестра и спросила, где Лилечка, и Андрей Степанович спокойно ответил:
– Она ушла отдохнуть, она так устала, и я тоже… – он увидел удивленные глаза молодой девушки.
Глава 17
Когда Галя узнала, что сын Сергей, вернувшийся из тюрьмы, совершил нападение на человека, она находилась в состоянии депрессии, которое у нее не проходило все последнее время. Это известие ее не возмутило, не удивило, а обрадовало. Она подумала, что вот теперь его опять посадят в тюрьму, и она не будет занимать у знакомых деньги для него – ведь он не работал, жил у женщины и перебивался случайными заработками. Несколько раз эта женщина Ира звонила ей и просила поговорить с сыном, а то он все деньги тратит на выпивку и никак не может уже без этого обходиться. Галя, уставшая от всего на свете, ничего не могла ей посоветовать и говорила: терпите. Галя боялась, что Сергей к ней придет, а тогда и вообще никакой жизни не будет.
Как получилось, что она так опустилась, она не могла понять. То ли время такое настало, то ли она от времени отстала, но то обстоятельство, что ее бросил друг, с которым они прожили семь лет, сыграло свою роль, и она совсем пала духом. Случилось все просто и неожиданно. Однажды он не пришел домой и не появлялся неделю. Потом позвонил и сказал, что уходит, и вот тут для Гали началась страшная полоса неудач. Она меняла работу, денег хватало только на еду, обносилась, и кроме поездок с передачами сыну в тюрьму нигде не бывала. Так между домом и тюрьмой застряла, а он, сын, вышел на волю да и был таков, за деньгами появлялся, – что за жизнь, а все так хорошо могло сложиться.
Теперь еще этот им раненый оказался Андреем – она вообще ничего не понимала, как это могло случиться. Она хотела пойти к нему в больницу, но не знала, что скажет. «Сын хотел убить отца», – но она ведь Сергею не говорила, кто его отец. Она мучилась этой проблемой: «Что сказать Андрею?» В какие-то мгновения ей казалось, что, может быть, не стоит навещать Андрея, но она уже связалась по телефону с Лилечкой, а телефон дала Ира. Прошел уже месяц, как Андрей был в больнице, а Галя все не могла решить, что ей делать, идти или нет.
Андрей Степанович после сообщения Лилечки тоже находился в странном состоянии – та ли это Галя или нет, а может быть, это совпадение и он все это придумал про сына, который на него напал из-за их общей женщины Лилечки, но, независимо от всех этих мыслей, он поправлялся и мог уже спокойно передвигаться по палате.
Тем временем Лилечка занималась продажей квартиры, а все остальное время проводила с Андреем Степановичем. На работе она появлялась редко, и ее заменяли, понимая ее положение. Ей сочувствовали и не могли понять, почему это приключилось с Андреем Степановичем. И вот однажды Лилечке позвонили и предложили вариант обмена, ее заинтересовавший. Лиля показала свою старую квартиру и посмотрела новую. Этот последний вариант ей подошел. Она меняла район на район, и на такую же квартиру, так что ей не нужно было доплачивать, и она быстро переехала за один день, и обустраивалась не спеша в новой квартире. Жила она у Андрея Степановича, который вышел из больницы и продолжал дома процедуры, прописанные врачом.
Изредка они выходили на улицу и гуляли перед сном. Когда в очередной раз они вернулись домой после прогулки, зазвонил телефон. Лилечка взяла трубку, и когда услышала голос Галины Сергеевны, вся напряглась, и, понимая, что не может сейчас беспокоить Андрея Степановича, сказала, что его нет дома. Она откровенно врала, зная, что Галя может просчитать ее ложь, но позиций не сдавала и уверенно повесила трубку. Она каким-то десятым чувством улавливала, что эта история может нарушить равновесие, установившееся в последнее время.
Андрей Степанович понял, кто звонил, и вопросов не задавал. Он тоже для себя понимал, что не хочет нарушать равновесие, но чувствовал, что жизнь вторгается в его мир со своими правилами, сбивая все планы, путая карты и переворачивая все кверху дном. Он придумывал разные варианты дальнейшей жизни, и из логических построений ничего хорошего не получалось, и тогда он оставлял это бесполезное занятие и подчинялся моменту, как единственно его устраивающей реальности.
Все, что касалось финансовой стороны жизни, Лилечка брала на себя. Она распоряжалась своими деньгами свободно, не стесняясь, и Андрей Степанович чувствовал свою с этой стороны защищенность. Это напоминало ему жизнь с мамой, когда все вопросы финансов решала она и он никогда не знал точно, сколько в доме денег.
Такое положение могло продолжаться долго, но ощущение, что не все в порядке, иногда напоминало о себе резкой болью в сердце, и тогда Андрей Степанович принимал лекарство и ложился в постель. Он в последнее время очень ослаб после ранения, но старался нагружать себя всякими физическими упражнениями, чтобы не потерять форму, но вернуться к своему первоначальному состоянию не удавалось. Теперь он чувствовал свое тело, которое напоминало о себе тяжестью, он чувствовал свой возраст и все чаще задавал себе странный вопрос: «Неужели это все?» Он не знал точно, что он вкладывал в это, но подспудно, несмотря ни на что, еще чего-то ждал.
Он никогда всерьез не интересовался политикой, и все эти современные понятия – «новые русские», «олигархи», «бизнес-класс», «средний класс» – существовали для него в общем ряду понятий, ничем не отличаясь от понятий «номенклатура», «партийная элита», «коммунисты». Как человек здравомыслящий, он, конечно, понимал, что стояло за каждым из этих слов, но он себя не чувствовал среди этих людей, он был от них далек, и то, что деньги у Лилечки от ее бизнеса, он воспринимал как само собой разумеющееся, понимая естественность перехода Лилечки из номенклатуры в бизнес.
Его политические взгляды отличались индифферентностью, и он ни разу не ходил на выборы, считая, что от него ничего не зависит, – и был прав, как любой человек, не вписанный в какую-либо структуру. Он чувствовал свое положение независимым от каких-либо катаклизмов. Слова «демократия», «либерализм» вполне были к нему применимы, он над этим не задумывался, но слова «патриот» и «националист» никак не подходили к его внутреннему ощущению свободы от всяких политических понятий. Он чувствовал себя в совершенно другом