Архангельск - Алекс Кун

– Ну вот и добрались, пособил Господь.

Коренастый плотник Павел, осенив себя крестом и поклонившись куполам, натянул на копну серебристых от проседи волос цебаку с длинными ушами, разлегшимися на плечах. Толкнул локтем разгибающегося после поклона соседа:

– К тебе, Петр Ефимыч, разговор есть. Надобно нам посидеть ввечеру по-соседски, да и Надьку к младшей твоей привез, им о своем, бабьем, перемолвиться потребно.

Пожилой помор, лицо которого напоминало лик каменного хребта, обожженного солнцем и иссеченного морщинами, задумчиво помял в руках шапку.

– Отчего же не перемолвиться? У меня до тебя тож спрос есть, пойдем прям щас, вечером другие дела сыщутся.

Селяне расходились по домам. Обоз, звякая упряжью, покатился на корабельный двор Усть-Пинеги. Над селом опять разливалась тишина, не прерываемая даже лаем собак. Обычные дневные шумы большого поселения уступали место любопытным расспросам прибывших.

Из дома пожилого корабельного мастера Петра выскочили две давние подруги, Надежда да Таисия, красующиеся одинаковыми платками. Таисия поклонилась сидящим на дровах перед входом в дом мужчинам.

– Дозволь, батюшка, мы с Надей до опушки сходим?

Недовольный глава семейства только рукой махнул, отсылая младшую.

– Ты чего на Тайку-то осерчал, Петр Ефимыч?

Павел не ведал, как перейти к основному разговору, и искал тему для зачина.

– То наши склоки, не об этом разговор.

Пожилой помор отвел взгляд от уходящих девушек.

– Поведай, что за корабль новый мастер ладит? Люди разное бают, хочу от верного человека слово услышать.

Павел слегка расслабился, о делах новой верфи он мог говорить долго и со вкусом.

Мужчины увлеклись беседой, минут через пять в ход пошли щепки, которыми на земле рисовались диковины, вскоре затаптываемые и уступающие место новым рисункам.

Уходящие девушки постояли, следя невидящими глазами за богатым на мимику разговором двух немолодых поморов, их мысли витали далеко от диковин нового государева мастера.

– Нету мочи так жить, Надька! Как ветка надломленная.

– Ну что ты, Тайка. Господь не оставит…

Таисия только кивнула грустно, прерывая подругу и отворачиваясь от спорящих мужчин. Видно было, что она давно перегорела своей болью, оставившей в душе только грусть и безысходность.

Некоторое время подруги шли молча. Надежда вновь обдумывала дело, вернувшее ее в родное село. И так плохо, и сяк не по-божески выходит.

Тяжело вздохнув, Надежда решилась доверить свои мысли подруге, начав, как принято, издалека:

– Ныне у мастера нового в услужении мы с Кузей. О том и поговорить хотела без ушей старших.

Тая удивленно приподняла бровь. За подругой раньше сложные дела замечены не были, они выросли вместе, и Надежда вышла прямой, как строевая сосенка, оставив хитрые планы на долю Таисии. Коли подруга не все в глаза сказала, знать, дело действительно непростое.

– Даже не ведаю, как сказать…

Надежда задумчиво теребила кончик повязанного платка.

– Давай про житье наше поведаю, опосля вместе подумаем…

Девушка увлеченно рассказывала о нескольких месяцах, прожитых в Вавчуге. Едва не в лицах изображала разговоры за столом:

– …а мастер порой кусок в рот сунет, глаза у него замирают, и тут его зови – не зови, не слышит ничего. Бывает, даже вскочит, так и не прожевав, да к себе наверх убегает, у него там «берлога мыслей», как он сам баял.

Надежда увлеклась, перескакивая с одного на другое и возмущаясь вопросам с подвохом от подруги.

– …и ничего он не кичится сановитостью! Нас в первый день за стол усадил, с мастерами чарку испить не брезгует, хоть и с самим государем за столом сиживал. Меня порой выспрашивает да черкает в бумажки для памяти. Мастера только о нем и говорят…

Тая кивала рассказу подруги, про себя грустно улыбаясь, послушать Надьку, так просто святого государь на верфь в Вавчуге поставил. Не бывает так. Хочется верить, но не бывает. Жизнь ее хоть и не успела уму-разуму научить, но уже показала себя без прикрас. Не бывает. Просто очень хочется верить.

– …а забавно как говорит, не пересказать. Слова диковинные из него сыплются, как горох из туеска. Сидела бы да слушала. Жаль только не понять его порой…

Не знай Тая подругу лучше, решила бы, что влюбилась деваха. Да точно не в том дело, Надежда с Кузей не один год друг за другом ходили.

– …непутевый он. Страсть какой умный, но бедовый. Пришел раз весь обгорелый, а сам смеется, вышло у них там в кузне что-то. Вдругорядь принесли его на зипуне – бабахнула придумка, мастеру первому и влетело, так как остальных он и близко не пустил. Руки у него все время порезаны да побиты. Он порой даже листы свои кровью пятнает, не замечая. Боюсь, без пригляда в могилу сойдет скорее, чем ему отмеряно. А работные наши ныне ему не советчики, они сами, как парубки, ватажкой за ним в пекло лезут. – Надежда прервала свой рассказ тяжелым вздохом, вновь взявшись терзать платок. Потом посмотрела в глаза Тае: – Хороший он человек, подруга. Но горит как лучина. Может, потому государь и заказал ему жениться, чтоб дело спорилось. О том мне неведомо. Но жаль мастера. Нехристь он, не замечает порой никого, в ботах грязных по мытому ходит, задумавшись. Да токмо рядом с ним чуешь, будто в деле великом и твои силы потребны. Вроде и не родич, да без него станет все по-старому. Не любо сие никому. Старшие даже о том говорили. Мастер в Холмогоры уехал, а у нас они собрались да спорили, как дальше жить. Не по покону это, да год пройдет, справит мастер службу, и кончится все. Не любо. Вот нас с дядькой и отправили тебе в ноги упасть. Пригляд женский мастеру край как потребен, хоть и не велел такого государь. Дом ему нужен, чтоб в него вернуться хотелось…

Тая остановилась, стряхивая град капелек, осыпавшихся с мокрого куста на подол.

– Вижу, ждешь ты моего слова, Надина. Не буду глаза прятать да показывать, будто не поняла ничего. Может, так и глаже жизнь пойдет, на вдовую греха не спишут. Да все одно отец в Вавчугу не отпустит…

Обрадовавшаяся Надежда оборвала задумчивую речь подруги:

– Да о том дядька Павел пущай хлопочет, а дальше как Господь положит. Не могу смотреть на тебя такую! Вспомни, какая ты раньше была! Слово во всяком деле нужное находила, мальцов блажащих успокоить враз могла да парубков набедокуривших одним взглядом пристыдить! И ты вспомни о том. Вспомни и не забывай боле!

Тая разогнулась, вытирая мокрые после капель руки о плат. На ее лице робко проступила задумчивая улыбка, которой давненько уже никто не видел.

– И то верно, подруга, коли отец отпустит, то не иначе как знак божий. Тогда и посмотрим.

Две подруги шли по осеннему поморскому лесу, в вершинах которого шумел ветер, сбрасывая на дорогу капельки воды. Все в руках Господа. Но как хочется верить в лучшее…

Продолжение дневника

Неделя ударной работы довела – опять начал клевать носом за столом над миской. Видимо, рецидив моего трудоголизма довел Надежду до откровенных предложений. Она уселась напротив меня, сложив ручки на столешнице, как школьница.

– Мастер, позволь мне подругу мою дальнюю помощницей себе взять.

– Бери, конечно, только зачем тебе помощница вдруг понадобилась?

– Вдовой она осталась, да без детей, да без крыши над головой. И замуж теперь не возьмут, так как детей иметь не может. А была она раньше веселушкой да заводилой. Ни одни посиделки со льном без песен ее не обходились.

– Надежда, я ее тоже замуж взять не могу, к чему этот разговор?

– Вы, мастер, ужо не первый месяц один живете, я же вижу, как вы на меня поглядываете. Коль сладится у вас с Таей, то греха в том не будет, коли царь-батюшка вам жениться запретил. Я с отцом Агафоном о том говорила, он тож говорит, нет греха, коль государев человек царску волю сполняет. Только вот обиду он на вас держит, что молебны пропускаете, как бы архиепископу Афанасию не пожаловался. Архиепископ очень строг.

– Что же ты за подругу свою решаешь? Да и странно, что ты вдруг о том заговорила. А архиепископ обо мне все знает, мы с ним о вере не раз говорили, хотя с отцом Агафоном поговорю обязательно, спасибо, что рассказала.

В принципе тема меня заинтересовала. Женщину уже откровенно хотелось, и про взгляды Надежда правду говорит, бывало, заглядывался на нее с эротическими мыслями.

– О том речь сей час завела, потому как вернулась она обратно в деревню, к дому отеческому, но не принимают ее, терпят только как родную кровь, а сердцем не принимают. И говорила я с ней, о тебе, мастер, по всей слободе да деревне только хорошее слово разносят. Уважают тебя уже не только как человека государева, но и как мастера великого, на задумки хитрые способного и праздно не сидящего. И про царский зарок, на тебя положенный, уже все знают. Никто на Таю даже взгляда косого не бросит, коль сладится все у вас.