И дай умереть другим - Фридрих Незнанский

Турецкий твердо решил не мучиться предвкушением великого открытия, но навязчивый вопросик: что же Славка накопал? – постоянно всплывал, отодвигая остальные мысли. А размышлял «важняк» над тем, как Рыбак вошел в гостиницу и как из нее вышел. Видеозапись в холле его не зафиксировала, хотя дополнительно были изъяты и просмотрены пленки за двадцать четыре часа: двенадцать часов до и двенадцать – после убийства. Конечно, он мог воспользоваться черным ходом через кухню ресторана, но и там его никто не видел. А по пожарной лестнице через балконы тоже не налазаешься. И потом, как он, мерзавец эдакий, вычислил, в каком номере искать Штайна? По словам портье, конкретный номер Штайн не заказывал, следовательно, Рыбак должен был быть в холле в момент, когда Штайн получал ключ, или идти за ним по пятам, когда тот поднимался в номер. Или Штайн уже из номера позвонил ему? И сказал, куда идти?! Но ведь из номера не звонили, а мобильника у немца не было. Так что же, Рыбак всех загипнотизировал или всех купил? Рыбак рыбака видит издалека?! Черт, что там такое Славка нарыл?

И еще у Турецкого засвербела нехорошая мысль, что Рыбак ему смутно кого-то напоминает. Но кого? Двоюродного дедушку из Мелитополя? Пионервожатого из «Артека» образца шестьдесят восьмого года? Человека-слона из одноименного фильма? Да, так можно далеко зарулить…

Вспомнить не получалось, сколько ни пытался. Тюремные фотографии до дыр глазами проел, и ни фига. Хотя, возможно, это остаточные воспоминания, сохранилось в голове что-то из рыбаковской прошлой жизни, мелькал он и в газетах и в телике.

Наконец принесли стенограмму, вернее, отрывок из нее всего на одну страничку. Славка, сволочь, мог бы и по телефону этот талмуд зачитать.

"Грязнов. Вы знакомы со Штайном?

Решетов. Со Штайном? Знаком. Был знаком, я слышал, он погиб?

Грязнов. Это вопрос?

Решетов. А это ответ?

Грязнов. Ответ на что?! А Рыбак знал Штайна? Штайн знал Рыбака?

Решетов. А почему вы об этом спрашиваете?

Грязнов. Так знал или нет?

Решетов. Я не уверен.

Грязнов. В чем не уверены?

Решетов. Видите ли, это деликатная история.

Грязнов. Можете положиться на мою скромность. Это профессиональное качество.

Решетов. Дело в том, что Антон патологически ревнив, а покойная жена, Марина, довольно часто давала ему повод поревновать. Она красивая женщина… была, любила, знаете ли, комплименты, внимание. Еще в юности привыкла к славе, цветам, медалям, и ей этого всегда не хватало. Ну и…

Грязнов. Ну и?

Решетов. В общем, интрижки у нее случались довольно часто, правда, как правило, ничего серьезного.

Грязнов. У нее со Штайном был роман?

Решетов. Роман – это громко сказано, скорее романтическая повесть. Даже новелла.

Грязнов. Рыбак знал об этой литературной истории?

Решетов. Не думаю, не знаю, я, во всяком случае, ему не рассказывал.

Грязнов. А вы сами-то откуда узнали?

Решетов. Да как сказать. Дело в том, что я-то их и познакомил. В Швейцарии. Я был на коллегии ФИФА. Марина привезла своих девочек на соревнования, мы оказались в одной компании на вечеринке, там они и встретились. Потом я несколько раз видел их вместе, в том числе и в Москве.

Грязнов. Как, по-вашему, Рыбак отреагировал бы, если бы узнал об этой романтической новелле?

Решетов. Не знаю. Когда на суде причиной его расправы с женой назвали желание получить страховку, мне это показалось вполне э-э-э… правдоподобным, что ли, хотя, возможно, причина причиной, а не будь повода, ничего бы и не произошло. Как считают профессионалы в таких случаях?

Грязнов. А повод: супружеская измена.

Решетов. Возможно… Хотя… Не знаю".

Турецкий выдохнул накопившееся тревожное ожидание, причем безо всякого энтузиазма. Картина Репина «Приплыли», вот вам и мотив. Рыбак, постоянно ускользая от погони, будучи в состоянии крайнего нервного напряжения, звонит Штайну или просто его выслеживает, возможно, убивать и не собирается, хочет просто поговорить, но видит в номере проститутку, ассоциирует с покойной женой, свирепеет, и мы имеем хладный труп и кучу неприятностей на свою… голову. Или Рыбак идет конкретно убивать и таки убивает.

Каковы же его дальнейшие действия? Он либо ложится на дно, либо продолжает крестовый поход на наставивших ему рога. Берегитесь, любовнички!

Турецкий нервно вскочил на ноги и явственно почувствовал необходимость их размять. Но вместо этого плюхнулся в любимое кресло и закурил, наверное, уже тридцатую сигарету за день.

Если же Рыбак думает, что правосудие свершилось (а в случае со Штайном это, пожалуй, была единственная возможность наказания, поскольку своего дипломата немцы бы нам просто так не отдали – непосредственно он не убивал, а если и заказал Марину, то доказательств, очевидно, нет), то либо он ляжет на дно, либо придет с повинной.

В противном случае будет продолжать.

Значит, нужно провести опрос мужского населения планеты на предмет, не спал ли кто из них с Мариной Рыбак, и к каждому признавшемуся приставить охрану. Интересно, сколько таковых наберется?

Турецкий машинально прикинул, скольких женщин со звонким именем Марина ему, Александру Борисовичу, приходилось знавать очень близко. Вышло, по меньшей мере, две с половиной.

Снова зазвонил телефон, наверняка Славка желает обменяться мнениями о стенограмме. Но звонила дражайшая супруга Ирина Генриховна, которая заговорщическим шепотом сообщила, что у них гости и, несмотря на всегдашнюю колоссальную занятость, господину Турецкому следует по возможности немедленно, то есть в экстренном порядке и курьерской скоростью прибыть домой.

– Кого там еще принесло? – недовольно проворчал Турецкий. Особого желания высиживать вечер в сомнительной компании он не испытывал.

– Придешь, увидишь. И купи по дороге тортик или что-нибудь к чаю. – Ирина чмокнула в трубку и отключилась, предоставив Турецкому гадать, что же это за гости, которые пришли не водки, а чаю попить.

В прихожей его встретила обиженная Нинка.

– Пап, эта крыса сожрала все мои конфеты!

– Ты же худеешь.

– Но конфеты ведь мне подарили, а она взяла и схряпала. Мои конфеты!

– Что за крыса-то?

– Какая-то Наташа, говорит, пришла брать у нас интервью, говорит, мы все будем ужасно знаменитые, вроде Моники Левински.

– Что?!

Все еще не веря, но уже закипая бешенством, Турецкий медленно раздевался, вслушиваясь в гитарный перезвон, доносящийся из кухни, и живой, веселенький Иркин треп.

– А еще она мой аккордеон трогала, – продолжала ябедничать Нинка.

– Щас разберемся, – пообещал Турецкий, взвешивая на руке торт и прикидывая, запустить им в Наташу или просто спустить ее с лестницы, а тортик потом употребить по назначению.

На кухне царила идиллия: напившийся чаю и нажравшийся Нинкиных конфет оператор разомлел у батареи и, пристроив работающую камеру на подоконнике, дремал. Наташа Гримм сегодня уже с зеленоватыми волосами увлеченно наяривала на гитаре, а Ирина, подложив ручки под щечки, восхищенно пялилась на нее во все глаза.

– Баста, карапузики, кончилися танцы, – безапелляционно заявил хозяин дома.

– Конечно, конечно, давайте пить чай, – вскинулась Ирина, неверно истолковав мужнину речь. Была она при параде и так и лучилась удовольствием.

– Ща попьем, – серьезно подтвердил Турецкий. – Только гостей проводим. – Он демонстративно упрятал торт в холодильник и встал у двери, приглашая визитеров прощаться.

Ирина наконец уразумела, что супруг не шутит и грядет непредсказуемых размеров скандал, а потому поспешила принять удар на себя и, извинившись перед гостями, немедленно уволокла Турецкого в спальню.

– Саша, как тебе не стыдно, люди пришли к нам в дом, сидят, культурно пьют чай, а тут врываешься ты и все портишь. Сейчас же пойди извинись, не ставь нас в неудобное положение.

– Что я порчу? – взвился Турецкий. – Как ты могла впустить в дом этих проходимцев?

– Правильно, пап, давай их прогоним, – поддержала Нинка.

– Они не проходимцы, а приятные, интеллигентные люди. – Оставшись в меньшинстве, Ирина отчаянно сопротивлялась. – Наташа вообще очень талантливый и уникальный человек…

– Во-во! Уникальный – это ты здорово подметила.

– Да-да уникальный, – не отступала Ирина, – она так не похожа на наших писак-скандалистов, она очень тонко чувствует и понимает жизнь. Несмотря на то что она немка, она знает и любит русскую поэзию, театр. А пока мы ожидали тебя, она показала мне несколько своих песен…

– Она еще и поет!

– И музыку пишет…

– И швец, и жнец, и на коне ездец… Да что, черт побери, она делает в моем доме?!

– Репортаж о неотесанном тебе, чтобы рассказать своим зрителям, что не все у вас в прокуратуре коррумпированные хамы и низколобые дебилы.

– Хватит! – закрыл прения Турецкий. – Если она тебе так глубоко симпатична, поди и извинись за меня, неотесанного, иначе я вышвырну ее вон безо всяких реверансов.