Адам и Ева - Камиль Лемонье

Ты, Ели, вечное продолжение мое, пойдешь нагой к ручьям, и, любуясь собой, в красоте твоей грации познаешь себя маленьким богом! И тебя, Авель, второй отпрыск древа моего, посвящаю я могучей, славной и роскошной телесной любви, матери земного шара! Вот отец ваш – Адам и мать ваша – Ева. Ни один из вас не будет упрекать нас за нашу наготу, глядя, как мы пляшем в летние вечера, скинув ткани одежд.

Глава 32

Пижма отцвела. Зверобой, как бледные слезы аметиста, раскидался по лугу, словно маленькая больная душа. И снова наступила зима. Я сделал плуг. Как первобытный человек, я смастерил его из плотного дерева. Потом растопил печку. Терпеливо и тщательно выковывал железо на моей наковальне, придавая ему заостренную и коническую форму. Когда мой послушный осел потащил новое орудие по полю, деревья заволновались, словно при виде чуда. Под железным резцом подымалась пластами земля, подпрыгивая и вздыхая, а я шел большими шагами, опираясь руками на обжу плуга, полосуя землю с востока на запад, как движется солнце. Мой крик, когда я кончил первую борозду, взвился выше вопля нивы, ибо мое знание было равным священному искусству древнего пахаря. Я был хмельным супругом жизни, ранившим девственную утробу супруги. Земля глухо дрожала в своих недрах под моими ногами.

В течение трех дней я работал с оралом, потом, запрягшись с моим покорным другом в борону, разровнял ниву, удобренную с октября свежим навозом и жирным перегноем.

Неси же, Ева, скорее румяные зерна! Широкими ровным размахом, мерно согласуя шаги мои, я пойду прямо через поле, погружая в мешок с зерном руки и разжимая их, а дойдя до межи, поверну обратно, шествуя неизменно, как время, что сеет часы и минуты. Так сеял я, и семена разливались золотым дождем сквозь мои пальцы, раскидываясь далеко вокруг.

Однажды, в конце зимы, я углубился в лес. На ветвях зеленели молодые почки и, словно капли молока, цвели буквицы. Я побежал домой, крича Еве, как провозвестник новой поры.

– Весна, о, радость, шла белою поступью там, по тропам!

Таки пастух, когда стает снег, идет на равнину, а потом отворяет ворота хлева и выводит стадо пастись на новой траве.

Этот год был годом обилья и урожая. Хлеб всходил и густо колосился. Под тяжестью плодов склонялись деревья. И Майя познала любовь быка и родила. Овцы паслись под охраной барана. В чащу вереска я поставил улья. А ведь мы вступили в лес совсем одни, но ныне милости природы осенили нас. Молоко жизни разливалось из сосцов божества. И снова земля одарила нас благами за благо-завершенный день в простоте нашего разуменья.

Под пологом небес всякая вещь дает бесконечную помощь тому, кто с сыновним, честным сердцем покоряется своему долгу. Корова наполняет свое вымя, овца щиплет траву и изливает свое молоко, пахнущее миндалем. Пчела дает свой мед. Для человека надо лишь немного труда и любви, чтобы поле произросло и яблоко позлатилось на ветвях. Воздух, ветер и солнце довершат остальное. Я поднял землю, посеял рожь, посадил семена для нашей будущей алчбы.

Время породило новые обряды. Ева и я танцевали в первый день перед священным благоуханием хлеба. Мы вместе праздновали пору пахоты и посева. Крылатые песни порхали вокруг первого жужжащего роя. То было наивной и милой церемонией, как в период пастушества. И, подражая природе, я стал прививать деревья. Я подрезал ножом молодое фруктовое деревцо, зажал между его створками сочный побег и тихо промолвил дереву, как в миг любви:

– Ты, деревцо, будь брачным соком и плотью. Ради этого я сделал тебе ранку.

Движенья мои были уверенны и благоговейны. Сочетая браком зеленые жизни растений, согласно закону Гимена и жертвоприношения, я был связан внутренними узами с душою земли. Всякая прививка есть символ: в ней таится красота сочетанья. Она подобна оплодотворению животных.

Как супруг припадает к губам девственной невесты, так и ветвь вонзается в разорванные створки раны. Я позвал Еву и сказал ей.

– Я привил мою жизнь твоей. Я дал тебе Ели и Авеля. А теперь, видишь, я сочетал этот стебель с молодою и душистою веткой.

Уединение влагает в сердце странные и торжественные речи. Люди не могут понять их, но деревья и небо внимают им. И вот, совершив это простое и прекрасное деянье, мы прославили его радостной и искренней пляской. Наши игры стали обрядами. Мы совершали их в честь ежедневной работы, в честь памятных деяний и благостей судьбы. Мы праздновали жизнь, как святой труд, дарованный всем существам. И чудесная гармония венчала наши часы с жизнью метеоров, произрастанием созданий и созреванием плодов. Хлеб приходит после жатвы, виноградный сок – после сбора винограда, отдых – вслед за дневной работой. И мы возносили благодарность природе.

Ева была хранительницей огня. Она заведовала стиркой, шитьем одежды и пищей. Королевской грации полны скромные движения тех, что прядут, стирают белье, пекут хлеб, сеют жизнь, и всякая вещь по тому, что она производит, полна благородства. Ход вселенского бытия сочетается с порядком и гармонией жилища. Пламя, что золотит тесто, заквашенное мирными руками, – подобно солнцу, что позлащает спелую жатву. И, ради белой трапезы, в славу и честь суровых и милых лиц, весна разливает молочный аромат крапивы и одуванчиков, а лето услащает свежий тор малины, и осень наводить румяна на груши и яблоки. Уста, вкушающие плод – также сладостны, как и уста, дарящие поцелуй, и все деяния жизни обладают красотой религии и необходимы для творчества и совершенствования мира. Мне думалось: в тот день, когда природа и жизнь будут прославлены чуткими и проницательными людьми, не будут воздвигаться храмы, а истинным домом вечного бога станет лес, равнина, берега морей.

Я накосил крапивы, пригодной для пряжи, положил ее мокнуть в яму и натрепал ее. А Ева вслед за тем напряла гибкой и крепкой, как конопля, нитки. Она была хорошей служанкой, в истинном смысле.

Впору, когда Ева перестала кормить грудью Авеля, мы отправились однажды с нею под листву деревьев. Золотистый дрозд снова пел, и я испил жизнь у ее груди, которую она отняла от губ ребенка.

Звездная ночь сияла сквозь оголенные ветви. Все небо мигало дрожью лихорадки и обоготворенья, словно перед божественным откровеньем. Необъятным трепетом, рожденным из озаренных светом глубин, обдало нас. Подняв голову, я указал ей на плотные и шероховатые сучья бука, которые свисали над нами. Сквозь эти сучья, как сквозь сплетенное из ивы решето, сыпались, подобно зернам, звезды. Необъятный, головокружительный свод неба вздрагивал сквозь эти древесные ребра. И я под этим сводом оголенных деревьев, трепетавшим далеким светом планет, увидел внезапно, как родился чей-то лик. Странным голосом промолвил я Еве.

– Не есть ли этот костяк, сквозь ребра которого видно, как сквозь ветви бука, зерна звезд, необычайный символ нечто тленного в нашем существе и воскресного в необъятной вечности миров. Смерть, быть может, есть лишь чудесные врата дня сквозь древо с опавшими листьями.

При этом слов нас обдало сверхъестественным восторгом: мне показалось, я увидел разверстую в бесконечности жизнь. Я сжал в моих объятиях Еву, словно маленькое тельце, которое станет одной только тенью и исчезнет. Наши души в голубом дуновенье ночи искали друг друга на устах. Я ей тихо промолвил:

– Пусть этот божественный час, о мой друг, бессмертно воплотится!

И мы теперь, как метеоры, трепетали дрожью лихорадки и обоготворения. Великая волна жизни обдала нас, когда на нас струился звездный дождь. То была ночь метеоритов из группы Льва. Созвездия вертелись, как пламенные колеса. Скошенные копны лилий и барвинок сыпались снопами из небесных садов. Судорожно трепетали миры. И с одной древней звезды, казалось, сошла душа и возродилась в нашей животворной любви. Дитя, зачатое в этот божественный час любви, было девочкой и, в память той звезды, получило имя – Стелла.

Глава 33

Ты, Ева, – прозрачный, светлый ключ. Я склоняюсь над твоим существом. Оно полно сладости, как водоросли, что развевает ветер, словно гриву. Каждое мгновенье из тебя родится красота, а ты не ведаешь ее. Твои душевные движения подобны серебристым пузырькам, что подымаются из глубин вод, и не знает ручей, что все облака зависят от него, и он спадает каплями дождя. Ты – мой дикий шиповник, и при каждом движении твоих рук расцветает цветок сербалины.

Я был Адамом с трепетавшими устами, с жаркой мольбою любви, Адамом, озаренным восторгом от расцвета маленькой женской души! О, моя Ева была чрезвычайным чудом в своей девственной свежести маленького существа рядом со мною, мохнатым буком. Каждый волосок ее состоял из шелковистой, гибкой плоти прежних Ев и был душой ребенка, который жил и дышал, подобно всему существу Евы. Разве все ее чуткие, тонкие, как волокна нервов, волосы не были нитями ткани вечности наподобие покровов колыбели, или древних плащаниц? Бог мой, эти чудные волосы и все существо моей Евы с ее коленями и маленькими персями, с ее чудной, сокровенной любовью покоились в моей ладони, словно я зачерпнул у берега реки горсть воды, чтобы утолить мою жажду, и в этой горсти влаги таилось быте реки. То была сама плоть Евы в ее бесконечном возрождении, подобная луне и месяцам, такая же свежая и подвижная, как ручьи и источники, сладостная и блестящая, как плоды прекрасного сада и цветы расцветшего луга. Аромат вина и фосфора поднимался от нее подобно тому, как пахнет в погребе сок раздавленного винограда. Она была близ меня, словно самая большая часть меня, и несла мне в дар свое тело, готовая всегда принести мне жертву своей любви, а я неустанно звал ее моею жизнью. Она была такой же жизнью, как земля, ручьи и птицы. Поступки ее были непроизвольны и непосредственны, подобно тому, как течет река, дует ветер и вырастает сладкий плод. Она была самою жизнью природы с ее бесшумным потоком растительных соков, с грацией скачущих белок и коз, со всей неведомой и изначальной тайной, в силу которой мерный круговорот мира как бы воплощается в зернышке животворящей пыли, не ведущей великого движенья.