Былинка в поле - Григорий Коновалов

- Не пил я. И пить не собираюсь, - нелюдимо отбивался Автоном.

- Смотри у меня, знай свое мужское дело, не засни.

Уснешь проспаться потом, когда жена войдет в годы, как бабушка Домна.

- В избе постелили бы, тут окоченеет девка.

- Надо бы тебя в закутке на соломе рядом с коровами положить, приплоду бог больше бы дал... Ну, да ладно, чынче по-новому все.

- Дикое и бессовестное мелешь, Егор Данилович.

Сдурил я, согласился тешить стариков дикими древними обычаями.

16

Автоном вошел в мазанку, стукнувшись о низкий переруб, закрыл дверь на крючок.

- Ложись, чего ты стынешь, - сказал он Марьке, подтолкнув ее к кровати. Смутная норовистость нашла на него, и он не мог укротить себя. Положил на лицо Марьки тяжелую, пахнувшую ременными вожжами руку.

- Пока ничего не было промеж нас, сказывай, гуляла с кем?

- Автонома, мплып, вся я чистая! А ты?

- Вот тебе! - Автоном легонько ударил ее по щеке. - Не имеешь ты права пытать мужчину об этом. На то он и мужик, чтобы ангелом не быть. Ваше девичье дело блюсти честность, наше - ломать ее. Хоть и новые сейчас порядки, люди родятся по-старому.

- Прости, Автономушка, я нечайно спросила. - Марька обняла его.

- Ас Тимкой?

- Бог с тобой, что ты? Мальчишка. Как брат родной.

Да я с ним минуты не стояла нигде.

- А что ж он глаз с тебя не сводил? Ладно. Узнаем.

Ежели было, убью сейчас же.

- Убей, если вру. Вот тебе святая икона. Провалиться мне на этом месте...

- Ну, была не была, теперь уж все пополам.

Потом Автоном снял ее руку со своей груди.

- Не корю, только скажи, почему не призналась, когда сватали?..

Марька плакала.

- Наперво рассчитаюсь с тем подлецом-обманщиком.

А может, приневолили? Больно мне, Марька, от одной думы. Да ведь он, пакостник, смеется сейчас надо мной.

На моей совести нет греха, никого не принуждал, не обманывал, а эти гадят людям жизнь на первом шагу.

Страшно накажу я Тимку. Он, тихоня, может усыплять людей.

Марька вскинулась.

- Не он! Никто не виноват.

- Да если уж ты не соблюла себя, то что же говорить о других? Ну и девки пошли... Не плачь, постараюсь забыть все, с язвой в душе жить кому охота?

- Никого не тронь. Решай жизни меня.

- Не напрашивайся на расправу. Не уйдешь от моего гнева.

Автоном отвернулся. В дреме слышал не то плач, не то песню, очень печально и жалостно звучащую над его головой:

Из-под камня, камня белого

Выбегала речка быстрая,

Выбегала речка чистая.

Не лихой казак вел коня поить.

А ревнивый муж вел жену губить,

Не губи меня рано поутру,

А губи меня во глухую ночь,

Когда детушки спать уляжутся,

А соседушки успокоятся...

Кто-то давил снаружи на дверь, и она поскрипывала.

Марька толкнула Автонома, боязливо прижалась к нему.

- Лошадь, наверное, чешется, - сказал он. - Спи.

- Детоньки, откиньте крючок, - просил Кузьма.

Дверь, треснув, открылась. Сильнее запахло навозом, овечьей шерстью.

- Эка, бог какую сноху послал мне, штоб тебя совсем, а? Сейчас она упадет в ноги. А Ермолай грит, не упадет.

Какого шайтана знает он, короткий барин. Вот крест.

Упадет.

Автоном шепнул Марьке на ухо:

- Иди, поклонись, а то ведь не отвяжутся до утра.

Поеживаясь от валившегося в открытую дверь холода Марька упала в ноги свекра, коснувшись пальцами холодвого пола, а лбом - пахнувших скотным двором валенок.

Кузьма поднял ее, прижимаясь бородой к голове, плача от умиления.

- Ласточка ты моя родная. Не покорность нужна мне твоя, а уважение. В любви живите, детки. Все вам, дети мои, отдаю.

Закрыв за отцом дверь на засов, Автоном спросил Марьку, почему она ночью поет.

- Неужто? По дурости я забудусь и пою, сама не знаю про что. А вот тятя разговаривает сонный, все расскажет, что думает.

- Ты знаешь, ну, жалко мне тебя...

- Правда? А я думала, прогонишь меня утром... - Да ты вовсе еще дпте... успокойся, спи.

Протрезвевшая Фпена, вспомнив свою первую после венца ночь, когда для доказательства честности пришлось резать голубя, пробралась под насест и поймала курицу.

К дверям мазанки подошла на рассвете, держа под поле л курицу, вцепившуюся когтями в кофту. И тут она усомнилась в своей затее: а вдруг оконфузишься, как было с ней? Тогда тетка зарезала голубя, да от усердия окрылила перьями рубаху. Смеху было много, но Фиена враз повернула теткину промашку в свою пользу:

- Женишок разнесчастный Власушка положил жену на худую перину, вся, бедная, оперилась-опушилась, хоть впору летать!

А спокойный Влас поддержал ее:

- Такая егоза мешковину в ленточки располосует а не то что бязь.

Постояла Фиена у врат новобрачных, отпустила курицу и сошла разыскивать дружка Егора Данилыча. коему положено будить молодых. Не вот нашла Егора. С устали завалился в ясли и крепко уснул, обогреваемый теплым дыханием коров.

Одна коровенка с телячьего возраста повадилась жевать белье. И теперь она стянула с сонного Егора портки, изжевала в лоскутья, только ошкур остался, как расписывала Фиена свекрови.

Василиса обещала дать ему стариковы портки, а пока посоветовала укрыться полами.

- Засоня, буди молодых, - потребовала Василиса. - Они, касатки, в обнимку спят, я уж разглядела. А та прощелыга, Фиена, отвернулась тогда от Власушки, а он, сиротка, свернулся калачиком. Эти в любви заживут.

Вдвоем-то с набожной сношенькой образумим Автонома, позабудет он дорогу на сборища комсомольские. Откомсомолится...

Понукаемые Фиеной свахи нагрянули за рубахой невесты. Но Автоном грудью встал у порога мазанки, раскинув руки:

- Интересуетесь, какая у нее рубаха? Станина тонкого ситца, подол бязевый, а большего вам знать не положено. Муж и жена - едина плоть. Идите в дом. - Он растолкал обуянных любопытством женщин, пошел умываться.

Тогда Фиепа юркнула в мазанку с проворством хорька Норовя сдернуть с молодой одеяло, зло и вдохновенно уговаривала:

- Давай, Марька! Рот им заткнем!

- Автоном спрятал.

- Смотри, тихоня, лживый шаг обернется путем нечестивым и тернистым.

Во дворе смеялись над дружкой: проспал, не первый взбулгачил молодых. За такую провинность надели на Егора хомут, а сватью дородную посадили в стиральное корыто: вези!

Гости закусывали с ходу на кухне студнем из бараньих ножек, спешили в горницу, где начинали ломать-бить калинку. Раскосый Яшанька взял горшок и, топнув ногой, взвизгнул, ахнул его об пол. Вдребезги разлетелся. И началось. Даже Кузьма до того расходился, что схватил с пэчн корчагу с пампушками, поднял над головой, но Василиса вовремя отняла.

Молодка уж какой раз подметала пол, подбирая в мусоре накиданные гостями деньги.