Переписка 1815-1825 - Александр Пушкин

Тебе кажется Олег не нравится; напрасно. Товарищеская любовь старого князя к своему коню и заботливость о его судьбе [247] — есть черта трогательного простодушия, да и происшедствие само по себе в своей простоте имеет много поэтического. Лист кругом; на сей раз полно.

Я не получил Лит.[ературных] Лист.[ков] Булг.[арина], тот, где твоя критика на Бауринга. Вели прислать.

132. П. А. Вяземскому. Конец (после 28) января 1825 г. Михайловское.

Некогда мне писать княгине — благодари ее за попечение, за укоризны, даже за советы, ибо всё носит отпечаток ее дружбы, для меня драгоценной. — Ты конечно прав; более чем когданибудь обязан я уважать себя — унизиться перед правительством была бы глупость — довольно ему одного Грабе.

Я писал тебе на днях — и послал некоторые стихи. Ты мне пишешь: пришли мне все стихи. Легко сказать! Пущин привезет тебе отрывки из Цыганов — заветных покаместь нет.

133. П. А. Плетнев — Пушкину. 7 февраля 1825 г. Петербург.

7 февр. 1825. С. п. б.

Мне Дельвиг часто повторяет пословицу русскую: если трое скажут тебе ты пьян, то ложись спать. После твоего письма о моем несчастном Письме к графине пришлось мне лечь спать. Его облаяли в Сыне Отечества; Баратынский им недоволен, ты тоже. Я тебе очень благодарен, милый Пушкин, за все твои замечания. Теперь я буду верить всему, что ты ни скажешь мне. Этого только и добивался я от тебя. Повторю свое:

Твой гордый гнев…Утешнее хвалы простонародной.

И в самом деле: что за радость писать, когда не узнаешь о себе правды от людей, которых любишь и мнением которых дорожишь? Но всё это не отнимает у меня права защищаться перед тобою, хоть для одного удовольствия дольше писать к тебе:

1) Я писал к даме, ей богу, не из куростройства, но из простодушного доброжелательства хоть двух-трех из них заставить прочитать что-нибудь по-русски; особенно хотелось мне завлечь их любопытство: познакомиться с нашими поэтами, когда они узнают хоть по одной пиесе из каждого. Они, сколько бы мы их ни бранили, всё — таки участием своим много пособляют переносить тяжелое бремя авторства, особенно где нет совсем времени деловым людям заниматься ни прозой, ни cтихaми. 2) О Ламартине я потому должен был часто упоминать, иго он (как ты заметил из начала письма) был, так сказать, пари нашего разговора. Ты уж гляди на эту вещь в той раме (пусть она дрянная), в которой я ее поставил. 3) Мнение о русской Антологии, которую я воображаю не более, как в два-три печатных листка, не только мое, но и Крылова-Лафонтеновича. 4) Разделения наших поэтов в моем письме настоящего нет, а употребленное мною есть маленькая хитрость, чтобы только сообщить ей, кто отписал в кто пишет. Как ты прикажешь сделать, когда и этого не знают? 5) Драмматических писателей я пропустил потому, что вообще полагаю наши трагедии и комедии (выключая Недоросль), если не совсем ничтожными, по крайней мере дурными в отношении к другим родам. Шаховской, мне кажется, то же современем получит за свои комедии, что Херасков получил уже от нашего века за свои поэмы. Катенина талант я уважаю, но жестких стихов его не люблю. Хмельницкий опрятен, но в нем истинной поэзии не больше, как и в наших актрисах. 6) У Дмитриева есть пять-шесть страниц, которых, кажется, не сгладит время. В bévues [248] грешен — не знал. 7) О Туманском и А. Крылове согласен с тобой. Впрочем я многих из молодых назвал за то, что у них есть какое-то ухо, а я терпеть не могу, у кого одни только уши, как напр. у Воейкова и ему подобных. 8) Об языке чувств неясно выразился. Мне хотелось сказать, что до Баратынского Батюшков и Жуковский, особенно ты, показали едва ли не все лучшие элегические формы, так, что каждый новый поэт должен бы не пременно в этом роде сделаться чьим-нибудь подражателем, а Баратынский выплыл из этой опасной реки — и вот, что особенно меня удивляет в нем. 9) О золотом веке можно только гадать: но как уже не подозревать его, когда наши стихи стали писать правильнее, свободнее и яснее прозы? 10) Разнообразна ли наша словесность? В поэзии у вас довольно разнообразия, судя по числу истинных поэтов. 11) Направления нет — я похвастал. 12) Что такое Державин? На это очень желаю получить от тебя хоть несколько строчек, тем более, что я пока в душе почитаю вековечными только его, Крылова и А. Пушкина, если он на меня за это не сердится и не скажет мне дурака. 13) Твоего различения Батюшкова от Вяземского не знаю: скажи, ради бога! А Батюшков для меня прелесть. Заключу: Я это писал письмо к такой женщине, которая от доброй души говорила, будто ей нечем заменить Ламартина порусски. Тебе смешно, а мне было до слез больно. Таким образом я с досады всё видел у нас в лучшем виде, нежели оно в самом деле. Впрочем, кажется мне, для успехов литературы полезнее по моему пристрастно хвалить, нежели так невежественно отзываться о Крылове ([у которого будто] за то, что у него теперь нет русских куриц и русских медведей), о Жуковском (за то, что нельзя нарисовать прелести и очарования первой любви), о тебе (что будто Олег-Вещий холоден, без чувства и воображения), как имеют честь, или бесчестие, отзываться издатели Сына Отечества 3. Но довольно. Прошу только тебя не забыть уведомить меня о том, что я выше сам означил. Остальное прими не за оправдание, но за исповедь.

Ты из прежнего письма моего знаешь, что поправок сделать в Онегине и Разговоре нельзя (если не захочешь ты бросить понапрасну 2400 листов веленевой бумаги и оттянуть выход книги еще на месяц по проклятой медленности наших типографий). Теперь еще требуешь поправки, когда уже всё отпечатано. Сделай милость, оставь до второго издания.

Предвижу ваше возраженье:Но тут не вижу я стыда……

И в самом деле: твоя щекотливость почти не у места. Что знаешь ты, да кто другой, того мы не поймем. Всякой подумает, [как] будто нельзя и поэм писать

Как только о себе самом?

Дельвиг к тебе не скоро будет. К нему приехал отец.

Забыл-было: Письма из Италии точно Перовского. О Черепе я тоже думаю: но желал бы видеть в нем несколько стихов обделаннее и общую мысль яснее изложенною.

Прошу тебя, не замедли ответом. Онегина надобно выпустить. Если ты долго не ответишь мне, я, наперед говорю, согрешу: выпущу его в свет без твоего благословения и, разумеется, без поправок.

134. К. Ф. Рылеев и А. А. Бестужев — Пушкину. 12 февраля 1825 г. Петербург.

[К. Ф. Рылеев:]

Благодарю тебя, милый Поэт, за отрывок из Цыган и за письмо; первый прелестен, второе мило. Разделяю твое мнение, что картины светской жизни входят в область поэзии. Да если б и не входили, ты с своим чертовским дарованием втолкнул бы их насильно туда. Когда Бестужев писал к тебе последнее письмо, я еще не читал вполне первой песни Онегина. Теперь я слышал всю: она прекрасна; ты схватил всё, что только подобный предмет представляет. Но Онегин, сужу по первой песни, ниже и Бахчисарайского фонтана и Кавказского пленника. Не совсем прав ты и во мнении о Жуковском. Неоспоримо, что Жук.[овский] принес важные пользы языку нашему; он имел решительное влияние на стихотворный слог наш — и мы за это навсегда должны остаться ему благодарными, но отнюдь не за влияние ею на дух нашей словесности, как пишешь ты. К несчастию влияние это было с лишком пагубно: мистицизм, которым проникнута большая часть его стихотворений, мечтательность, неопределенность и какая-то туманность, которые в нем иногда даже прелестны, растлили многих и много зла наделали. Зачем не продолжает он дарить нас прекрасными переводами своими из Байрона, Шиллера и других великанов чужеземных. Это более может упрочить славу его. С твоими мыслями о Батюшкове я совершенно согласен: он точно заслуживает уважения и по таланту и по несчастию. Очень рад, что Войнаровский понравился тебе. В этом же роде я начал Наливайку и составляю план для Хмельницкого. Последнего хочу сделать в 6 песнях: иначе не все выскажешь. Сей час получено Бестужевым последнее письмо твое. Хорошо делаешь, что хочешь поспешить изданием Цыган; все шумят об ней и все ее ждут с нетерпением. Прощай, Чародей.

Рылеев. 12 генваря [249]

[А. А. Бестужев:]

Письмо твое сердечно получил — но отвечать теперь нет время. Буду писать с требуемым номером журнала, и тогда потолкуем о комедии. Замечания твои во многом правы — до свиданья на письме, прощай, мой поэт, будь самим собою и помни друзей, которые желают тебе счастия и славы.

Твой Александр.

Адрес (рукою Рылеева): Его благородию милостивому государю Александру Сергеевичу Пушкину, etc. etc. etc.

135. Л. С. Пушкину. Конец января — первая половина февраля 1825 г. Михайловское.

Я с тобою не бранюсь (хоть и хочется) по 18 причинам: 1) потому что это было бы напрасно…… Цыганов, нечего делать, перепишу и пришлю к вам, а вы их тисните. Твои опасенья на счет приезда ко мне, вовсе несправедливы. Я не в Шлиссельбурге, а при физической возможности свидания, лишить оного двух братьев была бы жестокость без цели, следств. вовсе не в духе нашего времени, ни…