Книга без фотографий - Сергей Шаргунов

Еще через пять минут вышел молодой киргиз в сером костюме и розовом кривом галстуке. Бледный, едва уловимо ироничный. Спросил: «Кто главный?».

— В глаза не смотрит, — сказала кликуша. — Выколоть надо.

— Как будет «глаза»? — спросил я.

— Коёздры, — сказала Аяна.

Еще через десять минут вынесли камеру.

Толпа отступила, гудя. Нашлись ораторы: тот, что со знаменем и тот, что с мегафоном. Очистилась площадка, парни произнесли речи по очереди, пространно и сбивчиво, смущаясь и злясь, в протянутый желтый фирменный микрофон. Снято.

— Когда покажут? — пронзительно воскликнул тот, что с флагом.

— Вечером в новостях.

— Врешь! — грозно сказала женщина-кликуша и вышла к микрофону. — Дай я скажу. Скоро всех убьют. В головы. Ночью трех женщин застрелили на автовокзале. Ночь наступит, ночью холодно будет, пули полетят…

Революционный прогноз погоды.

— Йок, — Аяна отрицательно покрутила головой, как подросший ребенок, уже не верящий в бабу-ягу.

«Йок» — по-киргизски «нет».

Выстрел. Один, другой. Над головами. Толпа заволновалась, закипела, люди побежали в стороны. Последнее, что я увидел: падает телевизионщик с розовым галстуком. Схватившись за голову, на бок. От страха? Или пуля попала? Дальше я тоже бежал, увлекаемый общим бегом.

На окраине сквера мы снова встретились с Аяной и Севой. Выстрелы прекратились.

— Кто стрелял? — спросил я.

— Кто хотел, тот и стрелял! — сказала Аяна весело.

— Надо проявить пленку, — сказал Сева. — Кажется, я сфотографировал снайпера.

— Все равно фоторобот не составишь, — ответил я, — Получится настроенческий снимок. Пейзаж и нечто.

На перекрестке девушка в белоснежной блузе управляла машинами. Она заменяла низложенное ГАИ. Она наслаждалась красотой своих жестов. Она сверкала, как мороженое. Смуглое лицо над белой тканью выглядело шоколадным.

— Понравилась? — Аяна отвесила мне шутливый подзатыльник.

Мы отправились гулять по парламенту. Меня с Севой провела Аяна, сказав волшебные слова охраннику, камуфляжному детине. Таких же детин в камуфляже внутри парламента было полчище. Они заменили собой депутатов. Камуфлированная молодежь сидела в кабинетах. Слышался стук молотков, чинили двери, снятые с петель. В коридорах вертикально стояли скатанные зачем-то ковры.

— А где зал заседаний?

Провели. Зал был перевернут вверх дном, над президиумом висел на сопле телевизор.

— Я правительство брал, — сообщил мне в ухо щербатый молодец и хитро улыбнулся, стальной зуб. — Показать? Только никому.

Отвел в сторону. Озираясь воровато, как бы не засекли, принялся листать картинки в мобильнике.

— Охрана Бакиева. Видал, как нас любят! — он восторженно тыкал пальцем.

— И чего они? — я всматривался в фигурки дисплея.

— Оказались не мужики, — сказал таинственно и погасил изображение.

Вождь революции Роза сидела в министерстве обороны. По дороге к Розе нам попались сожженные учреждения: прокуратура, налоговая. В глубине последнего строения еще струился дым и тлел пожар.

Мы подошли к железной решетке-двери, за которой стоял солдат. У решетки ждали несколько ходоков: мужик в черных очках, круглая старуха, старик в глубоких морщинах.

— К Розе, — сказал я.

Подбежал верткий распорядитель, спросил, кто мы.

— Журналисты.

Исчез.

— И вы тоже к Розе? — окликнул я старика.

— Что я с бабой буду говорить! — Он скривился, и притопнул ногой. — Я к министру по земле. Мне земля нужна…

За решеткой возник долговязый симпатичный человек с ослепительной, не сходящей с вытянутого лица, улыбкой.

— Ба! Да вы — Шаргунов? Решетка заскрежетала, и мы попали во двор. — А я Эдиль. Начальник аппарата нового правительства. Сегодня из эмиграции вернулся.

Он провел нас на второй этаж. Мы сели в фойе у дверей в кабинет Розы. На стене висели портреты прежних военных министров, последний — пустота в рамке, сегодня утром вчерашний наполнитель пустоты был арестован.

Наконец меня ввели к Розе. Открытое лицо, красный пиджак, очки. Проста в общении, но это сомнамбулическая простота, снотворное обаяние. Я жевал изюм, Роза клонилась над чашкой.

— Поспать времени нет. Вот чай крепкий заварили. Чтоб не спала. Но если начну заговариваться или засну — не огорчайтесь… — Дверь, скрипнув, пропустила в щель чей-то нос. Роза повысила голос: — Эй! Чай гостю принесете или нет? Дует? — спросила она. — В спину дует?

— Вы ждали революцию?

— Я не думала, что так все случится. Революция сама ворвалась, как ветер, одних унесла, нас подняла… Дует, правда?

Роза выбралась из-за стола, подошла к окну, захлопнула, плавно вернулась на место.

— Верхи не могли, а низы не хотели, как сказал Ленин. Нами правили буржуины. Если обманем — народ с нас спросит сурово. Я все время встречаюсь с людьми. Выхожу к ним.

— Бакиев олсун?

Чай все не несли.

— Бакиев олсун, — Роза сделала глоток. — Этого требуют люди. Но я отпустила его из страны, чтобы остановить бойню.

— Я слышал про погромы.

Она что-то ответила.

— Кондитер? — не понял я.

— Бандиттер.

— И сколько вы можете не спать? Двое суток? Трое? Откуда силы?

— Я йог.

Принесли мне чай. Я отпил чуть-чуть и встал. На минутку в кабинет к вождю Киргизии зашли Сева и Аяна. Мой друг сделал фотографии.

— Ой, какой аппарат странный! — насторожилась Роза. — Это у вас не бомба?

— Товарищ Роза, убейте Бакиева! — воспользовалась аудиенцией Аяна.

Мы шли обедать.

— У вас не видно девушек в платках, хотя вы мусульмане, — задумчиво сказал Сева за обедом. — В соседних республиках — платки, на Кавказе — платки, даже в Казани все иначе. У вас женщины уж очень свободные.

Я ел шурпу, он — манты, Аяна заказала мороженое и турецкий кофе.

— Мы не такие, как другие, — она затянулась сигареткой.

— Киргизка — баба особая. В рот не берет, а тело целует, — скороговоркой выдал Сева.

— Ой, откуда ты знаешь? — Аяна приняла его слова как должное. Мелко захихикала, закрыла лицо волнистыми волосами.

— А я жил в Киргизии. Вы чудные.

— А как будет «любовь»? — спросил я.

— Махабат, — выдохнули они одновременно.

— Мохнатое слово, — сказал я. — Сладкое.

Словно шмель впился в цветок под солнцем жарким…

Аяна смотрела на меня сквозь волосы, залившие личико. Глаза ее горели прельстительным огнем.

Мы вышли на улицу. У стены сидела большая, будто чугунная, старуха, ладонь ковшом, вытянутая рука неподвижна.

— Русская? — наклонился я.

Засипела:

— Ага, милый. Восемьдесят лет, есть нечего. Хочу удавиться.

Сунул деньги. Скомкала, спрятала и вдруг подмигнула бодро:

— Русские не сдаются.

— Хотите наших талоончу? — смешливо осведомилась Аяна.

Хотим разбойников. Таксист повез нас из города. Такси (как и все другое) ужасно дешево в сравнении с Москвой. И даже в сравнении с Чечней.

За городской чертой на полях скопились разбойники. Талоончу. Этой ночью они отобрали чужую землю. Земли не хватает в гористых этих краях. Для многих свержение власти — повод заграбастать драгоценные рассыпчатые комья.

Мы ехали узкой проселочной дорогой. Слева и справа на полях бродили и сидели талоончу в темном. Торчали из рыхлых сочных почв пластмассовые баклажки на клинышках — были уже поделены на квадраты захваченные территории.

— Дай, попробую, — попросил я Севу.

Вышел из машины, наставил громоздкий аппарат, щелкнул.

Заметили. Взвизгнув десятком глоток, с раскатистым гиком на меня бежал отряд. Они размахивали железными палками. Почему-то я не чувствовал испуга. В их вопле и беге было что-то праздничное. Приближались счастливые физиономии, белели оскалы, обдавало жаром ликования.

Я сел в машину, мы поехали. Тюк! — в бампер ударил камень. Водитель матерился. Аяне все еще было смешно.

Завтра они начнут резать и стрелять. Войдут в город и станут уничтожать всех встречных.

Близилось завтра, когда полетят в мир вести о здешних погромах и новых мертвых. Пока наступили сумерки. Мы брели по Бишкеку, и сливались с теменью настенные лозунги.

«Бакиев — кот». («Кёт — это попа», — деликатно перевела Аяна.)

«Инвалиды против мародеров». О как!

Выстрелы. Бух, бух! Где? Бух! В квартале от нас? Мы продолжали брести.

Зашли в клуб, играющий неоновым огнем. Тут была забита стрелка с подружкой Аяны, тоже из Оша, сегодня приехавшей в Бишкек. Ее звали Малика. Она оказалась покрупнее Аяны, груди поувесистей, желтое платье, театрально намалеванные губы.

— На юге губы красят, на севере глаза, — просветила Малика, попивая белое вино.

У бара на насесте восседал обширный киргиз в синем спортивном костюме, пил, пьянел, размахивал ручищами: