Гоголь в Москве (сборник) - Дмитрий Ястржембский

В результате долголетнего отрыва от родины и влияния заграничного окружения в конце 1846 года вышла в свет реакционная книга Гоголя «Выбранные места из переписки с друзьями». Вся передовая Россия с гневом встретила эту книгу. С болью, что его любимый писатель сошел с пути служения народу, В. Г. Белинский откликнулся на нее сначала большой статьей в «Современнике», в которой по цензурным обстоятельствам многого сказать не мог, а затем своим известным «Письмом», названным в 1914 году В. И. Лениным «одним из лучших произведений бесцензурной демократической печати, сохранивших громадное, живое значение и по сию пору»25. В нем Белинский писал: «Или Вы больны, и Вам надо спешить лечиться; или — не смею досказать моей мысли… Проповедник кнута, апостол невежества, поборник обскурантизма и мракобесия, панегирист татарских нравов — что Вы делаете?.. Взгляните себе под ноги: ведь Вы стоите над бездною…»26 В этих гневных, суровых словах заключалась подлинная дружеская помощь Гоголю-художнику. Найди он в себе силы принять их всею душой, понять их глубочайший смысл, — кто знает, не сохранили бы они ему ряд лет для созидательной, творческой работы. Именно потому, что Белинский чтил Гоголя-художника, понимая более, чем сам Гоголь, все значение его произведений в борьбе за раскрепощение родины, действенность его слова в этой борьбе, он писал: «Тут дело идет не о моей или Вашей личности, а о предмете, который гораздо выше не только меня, но даже и Вас: тут дело идет об истине, о русском обществе, о России»27. Чтобы подлинно служить родине, надо мыслить ее интересами, выражать ее чаяния, идти вперед вместе с ней. «…Вы глубоко знаете Россию только как художник, а не как мыслящий человек… — обращается к Гоголю Белинский. — …Русский народ не таков: мистическая экзальтация вовсе не в его натуре; у него слишком много для этого здравого смысла, ясности и положительности в уме: и вот в этом-то, может быть и заключается огромность исторических судеб его в будущем»28. Он раскрывает Гоголю, насколько тот стал далек от животворящей народной почвы: «…Ваша последняя книга позорно провалилась сквозь землю… Это показывает, сколько лежит в нашем обществе, хотя еще и в зародыше, свежего, здорового чутья; и это же показывает, что у него есть будущность. Если Вы любите Россию, порадуйтесь вместе со мною падению Вашей книги!» 29.

Белинский понимал, что для подлинно народного художника Гоголя утрата им передовых общественных позиций повлечет за собой творческий кризис, и он заканчивал письмо призывом «…с искренним смирением отречься от последней Вашей книги и тяжкий грех ее издания в свет искупить новыми творениями, которые напомнили бы Ваши прежние»30.

О силе воздействия письма Белинского на Гоголя лучше всего говорят собственные слова писателя в его ответе великому критику: «Душа моя изнемогла, все во мне потрясено, могу сказать, что не осталось чувствительных струн, которым не был[о] бы нанесено поражения…»31. Если несколькими месяцами ранее, в ответ на многочисленные отклики негодования из России, Гоголь писал: «Я размахнулся в моей книге таким Хлестаковым, что не имею духу заглянуть в нее»32, — то теперь он вынужден признать, что не знает «вовсе России, что многое изменилось с тех пор, как я в ней не был, что мне нужно почти сызнова узнавать все то, что ни есть, в ней теперь… мне не следует выдавать в свет ничего, не только никаких живых образов, но даже и двух строк какого бы то ни было писанья, по тех пор, покуда, приехавши в Россию, не увижу многого своими собственными глазами»33.

Через четыре года, встретившись в Москве с М. С. Щепкиным и И. С. Тургеневым, Гоголь с горечью признается им, что он «виноват тем, что послушался друзей», окружавших его: «если бы можно было воротить назад сказанное, я бы уничтожил мою „Переписку с друзьями“. Я бы сжег ее»34.

Но если пламенное письмо Белинского во многом поколебало взгляды Гоголя и ускорило его возвращение в Россию, все же его идейный кризис был так глубок, что он не нашел в себе сил до конца осудить свою книгу и разорвать со своим окружением, которое и в дальнейшем продолжало влиять на него.

С каждым днем все труднее переживает Гоголь свою разлуку с родиной.

Все чаще в своих письмах он обращается с просьбами собирать для него статистические, бытовые, фольклорные материалы, предполагает, вернувшись в Россию, совершить ряд поездок по стране. 2 декабря 1847 года он пишет С. П. Шевыреву: «Я очень соскучился по России и жажду с нетерпением услышать вокруг себя русскую речь…»35. Творчество Гоголя всегда нуждалось в непосредственном общении с народом. Из языкового богатства живой народной речи он черпал ту выразительность и эмоциональность своего слова, которые придают его произведениям величайшую убедительность.

Знаменательно, что в это время (октябрь 1846 г.) им была закончена статья «В чем же, наконец, существо русской поэзии и в чем ее особенность», где говорит, что «сам необыкновенный язык наш есть еще тайна. В нем все тоны и оттенки, все переходы звуков от самых твердых до самых нежных, мягких; он беспределен и может, живой как жизнь, обогащаться ежеминутно». Он верит в будущее нашего языка, в его поэзию, которая «вызовет нам нашу Россию, — нашу русскую Россию, не ту, которую показывают нам грубо какие-нибудь квасные патриоты, и не ту, которую вызывают к нам из-за моря очужеземившиеся русские, но ту, которую извлечет она из нас же и покажет таким образом, что все до единого, каких бы ни были они различных мыслей, образов воспитанья и мнений, скажут в один голос: „Это наша Россия; нам в ней приютно и тепло, и мы теперь действительно у себя дома, под своей родной крышей, а не на чужбине“»36.

Вернулся Гоголь в Москву около 10 сентября 1848 года. Поселился он, очевидно, в Дегтярном переулке, у С. П. Шевырева. Последний жил тогда на даче и еще в июле предлагал Гоголю у него «остановиться и расположиться на все время пребывания нашего в Сокольниках. Весь дом к твоим услугам и с садом»37.

В первые же дни Гоголь посетил Аксаковых. Об этой встрече К. Аксаков писал брату: «…Увидев его, я помнил только то, что шесть лет с лишком не видел его. Поэтому крепко обнял, так, что он долго после этого кряхтел»38. С. Т. Аксакова при свидании не было, так как он жил в Абрамцеве, приобретенном в конце 1843 года. Для московской жизни Аксаковыми еще в январе 1847 года был снят дом Рюмина в Леонтьевском переулке. Поскольку в литературе нет упоминаний о перемене адреса Аксаковыми в эти годы, можно полагать, что они продолжали здесь жить и 1848 году. Дом этот сохранился (ныне № 27 по улице Станиславского)

В этот приезд Гоголь пробыл в Москве очень недолго. Уже 12 сентября он писал: «В Москве, кроме немногих знакомых, нет почти никого. Все еще сидит по дачам и деревням… Теперь я еду в Петербург»39.