Проклятие королей - Филиппа Грегори

Томас Уолси относится к Катерине с уважением, он замечает, что она видела больше военных действий, чем многие придворные аристократы, она выросла на поле боя под Гранадой. Весь двор смотрит на нее с тайной улыбкой гордости, потому что все знают, что она снова ждет ребенка, ее живот начинает твердеть и выдаваться вперед. Она всюду ходит пешком, отказываясь садиться на лошадь, отдыхает после полудня, и от нее исходит сияние округлившейся уверенности.

Мы выезжаем к побережью вместе с армией, медленно движемся через Кент, останавливаемся в роскошно, полном золота и рубинов, святилище Томаса Бекета в Кентербери и молимся о победе Англии.

Королева берет меня за руку, когда я встаю рядом с ней на колени, и протягивает мне четки, вкладывает их в мою руку.

– Что такое? – шепчу я.

– Возьмите, – отвечает она. – Мне нужно сказать вам нечто, что вас огорчит.

Острое распятие слоновой кости впивается в мою ладонь словно гвоздь. Я думаю, что знаю, о чем она хочет мне сказать.

– Ваш кузен, Эдмунд де ла Поул, – мягко произносит она. – Мне так жаль, дорогая. Так жаль. Король приказал его казнить.

Хотя я этого и ждала, хотя я и знала, что это случится, и ждала этой вести многие годы, я слышу свой голос, спрашивающий:

– Но почему? Почему сейчас?

– Король не мог отправиться на войну, оставив в Тауэре претендента.

Ее виноватое лицо говорит мне, что она помнит, что последним претендентом на трон Тюдоров был мой брат, убитый, чтобы она могла приехать в Англию и выйти замуж за Артура.

– Мне так жаль, Маргарет. Так жаль, дорогая моя.

– Его держали в тюрьме семь лет! – восклицаю я. – Семь лет, и ничего не случилось!

– Я знаю. Но совет тоже был «за».

Я склоняю голову, будто молюсь, но не могу найти слова, чтобы помолиться о душе моего кузена, погибшего под топором Тюдоров лишь за то, что был Плантагенетом.

– Надеюсь, вы нас простите? – шепчет она.

За летящим ввысь пением мессы я едва ее слышу.

Я беру ее за руку.

– Это не вы, – говорю я. – Это даже не король. Так сделал бы любой, чтобы избавиться от соперника.

Она кивает, словно это ее утешило; но я клонюсь головой в ладони и знаю, что они не избавились от Плантагенетов. От нас невозможно избавиться. Мой кузен, брат Эдмунда, Ричард де ла Поул, стал его наследником и новым претендентом, он бежал из Англии, он где-то в Европе, пытается собрать армию; а за ним будет другой, потом другой и еще один, без конца.

Королева прощается с мужем в Дуврском замке, и король дарует ей почетный титул регента Англии: она будет править страной со всей полнотой власти коронованного монарха. Она – правительница Англии, женщина, родившаяся, чтобы повелевать. Король нежно задерживает руку на ее животе и просит поберечь до его возвращения и страну, и ребенка.

Я могу думать лишь о своих мальчиках, особенно о своем сыне Монтегю, чей долг заставит его повсюду следовать за королем, а честь – броситься в гущу любого сражения. Я жду, пока его высокого боевого коня заведут на корабль, а потом сын выходит ко мне и преклоняет колено, чтобы я его благословила. Я собираюсь проститься с ним, улыбаясь, чтобы не показать, как за него боюсь.

– Но береги себя, – призываю я.

– Миледи матушка, я иду на войну. Там себя не берегут. Никакой войны не выйдет, если все станут себя беречь!

Я перекрещиваю пальцы.

– По крайней мере, не ешь что попало и не лежи на сырой земле. Следи, чтобы твой оруженосец сперва всегда клал кожаный плащ. И никогда не снимай шлем, если будешь рядом…

Он смеется и берет меня за руки.

– Миледи матушка, я вернусь к вам!

Он молод и беззаботен, он думает, что будет жить вечно, и потому обещает то, что не может обещать: что никто никогда не причинит ему вреда, даже на поле боя.

Я вздыхаю.

– Сын мой!

– Я позабочусь об Артуре, – обещает он. – И вернусь домой целым и невредимым. Возможно, захвачу французов в плен, получу выкуп и вернусь богатым. Возможно, завоюю для вас французские земли, и вы сможете построить замки не только в Англии, но и во Франции.

– Просто возвращайся, – говорю я. – Даже новые замки не так важны, как наследник.

Он склоняет голову, чтобы я его благословила, и мне приходится его отпустить.

Война идет успешнее, чем мы могли мечтать. Английская армия под командованием самого короля берет Теруанн и обращает французскую кавалерию в бегство. Мой сын Артур пишет мне, что его брат помчался в бой, как герой, и король посвятил его в рыцари за смелость. Теперь мой сын Монтегю стал сэром Генри Поулом, – сэр Генри Поул! – и он в безопасности.

Нам в Лондон шлют радостные вести; но дома происходит нечто более серьезное, чем легкое продвижение короля по Франции. Почти сразу после того, как отплыли корабли короля, и несмотря на то, что король Шотландии поклялся в вечном священном мире, закрепленном браком с английской принцессой, нашей Маргарет, сестрой короля, Иаков IV Шотландский вторгается на наши земли, и нам приходится защищать королевство, хотя армия наша во Франции и король играет в военачальника за морем.

Единственный, кто в Англии может возглавить войско, – это Томас Говард, граф Суррей, старый боевой пес, которого Генрих оставил королеве, чтобы она распоряжалась им по собственному усмотрению. Семидесятилетний воин и беременная королева занимают зал приемов в Ричмонде и вместо нот и планов танцев раскладывают на столе карты Англии и Шотландии, списки рекрутов и землевладельцев, которые выставят крестьян на войну королевы против Шотландии. Дамы королевы переписывают мужчин в своих домах и сообщают сведения о своих замках на границе.

Юные годы Катерины, проведенные с родителями, сражавшимися за каждую пядь королевства, сказываются в каждом решении; они с Томасом Говардом находят общий язык. Хотя все оставшиеся в Англии жалуются на то, что их охраняют старик и беременная женщина, я думаю, что эти двое – куда лучшие военачальники, чем те, что у нас во Франции. Она разбирается в опасностях на поле боя и в том, как развертываются войска, словно это самое естественное занятие для принцессы. Когда Томас Говард набирает людей, чтобы отправиться на север, они с королевой составляют план войны, по которому он должен ударить по шотландцам на севере, а она – держать вторую линию, в средних землях, на случай поражения. Это она, презрев свое состояние, выезжает к армии на белом коне, облаченная в золотые одежды, и выкрикивает обращение к армии, говоря, что ни один народ в мире не умеет сражаться так, как англичане.

Я смотрю на нее и едва узнаю скучающую по дому девочку, которая плакала в моих объятиях в Ладлоу. Она стала женщиной, она стала королевой. И лучше того, она стала воинствующей королевой, великой Королевой Англии.

План войны оказывается оглушительно успешным. Томас Говард присылает королеве окровавленный плащ Иакова IV. Зять короля, его венценосный брат, мертв, по нашей вине принцесса Маргарита стала вдовой, мы сделали ее вдовствующей королевой с ребенком семнадцати месяцев на руках, и Шотландия лежит перед нами, остается только взять.

Катерина исполнена кровожадной радости, я смеюсь, глядя, как она танцует по комнате, распевая воинственную песню по-испански. Я беру ее за руки и умоляю сесть, успокоиться и поберечься; но она дочь своей матери во всем, она требует, чтобы ей прислали голову Иакова Шотландского, пока мы не убеждаем ее, что английский монарх не может быть таким свирепым. Тогда она отправляет окровавленный плащ Иакова и его разорванные знамена Генриху во Францию, чтобы он знал, что она защитила королевство лучше, чем кто-либо из регентов до нее, разбила шотландцев, как никто до нее не разбивал, и Лондон празднует вместе со двором: наша королева – героиня, воинствующая королева, которая может удержать королевство и носить дитя в утробе.

Ночью ей становится дурно. Я сплю в ее постели и слышу, как она стонет, прежде чем боль прорвется сквозь сон и разбудит ее. Я поворачиваюсь и приподнимаюсь на локте, чтобы взглянуть ей в лицо, думая, что ей снится дурной сон и надо ее разбудить. Потом я чувствую босыми ногами, что постель мокрая, вздрагиваю, спрыгиваю с кровати, откидываю покрывало и вижу, что моя рубашка красна, чудовищно запятнана ее водами.

Я бросаюсь к двери, распахиваю ее и кричу, чтобы звали повитух и докторов, а потом возвращаюсь и держу ее за руки, пока она стонет от подступающей боли.

Еще рано, но не слишком рано, возможно, ребенок выживет в этих внезапных скоропостижных страшных схватках. Я держу Катерину за плечи, она наклоняется вперед, потом я губкой протираю ей лицо, когда она откидывается назад и облегченно вздыхает.

Повитухи кричат, чтобы она тужилась, а потом вдруг:

– Стойте! Стойте!