Оловянное царство - Элииса
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
— Что они сказали? — спросил он, хотя ответ предвидел заранее.
— То же, что и тогда. Что-де люди императора пришли и собрали с них непомерную дань.
Амброзий прикусил губу. Жители Повиса в первую очередь любили своего императора за смешные налоги.
— Это может быть Маркус?
Солдат покачал головой.
— Маркус — известная жадная сволочь. Но он больше кричит об этом, чем делает. Не думаю, что его люди занялись грабежом.
— Он отвечает за приграничные земли.
Разведчик пожал плечами.
— Мне нечего ответить тебе на это, Аврелиан. Это третья деревня у самой границы, которая недовольна защитой императора Вортигерна.
— Я тоже много чем недоволен… — рассеянно ответил Амброзий и слегка пришпорил коня.
В первую очередь тем, что теперь не оправдывал прозвище «Аврелиан», которое никогда не любил. Кто-то из слуг Вортигерна обирает приграничные земли. Он вспомнил Гилдаса, булыжники вместо хлеба, нападение саксов на деревню, которое оказалось обманом. Амброзий потер отросшую щетину, которая начинала нещадно чесаться. Или кто-то в броне и одежде слуг Вортигерна — этого тоже нельзя отрицать.
— Расставьте сегодня побольше дозорных, — проговорил центурион, не сводя глаз с нежно-рыжего платья Ровены впереди. — Отребью Утера я не доверил бы и защиту козы.
Через два часа посреди вересковой пустоши началось то, что Амброзий не жаловал и во времена службы в Римской империи. Встречи с теми, кого презираешь, и то, чего он всегда сторонился — политика. Его родной брат стоял перед ним в окружении четырех десятков бойцов — Амброзий сразу отметил для себя эту избыточность, Утер намеренно хотел унизить его, Вортигерна и показать свою силу. Повелитель стены Адриана и всего севера острова берет с собой столько воинов, сколько захочет. Амброзий тут же вспомнил, с каким трудом добивался у него разрешения взять на защиту от саксов те же жалкие двадцать, что сейчас стоят за его спиной в мирное время. Он слегка пришпорил коня. Кобыла Ровены последовала за ним. Это было смешно и глупо, но отчего-то рядом с этой молодой, надменной и наверняка глупой золотоволосой женщиной ему было спокойнее. Не всплывали в голове образы прошлого.
Утер тоже подъехал к ним. Где-то в толпе Амброзий разглядел ехидное лицо Лодегранса. Лучше союзников и не найти — гадюка да крыса.
— Брат.
Центурион внимательно вглядывался в его лицо. Разумеется, Лодегранс сразу же поведал Утеру, что он жив. Вортигерн оказался прав, Утер не очень-то на это рассчитывал.
— Я здесь не как твой брат, — отозвался Амброзий, — а как посланник и главный советник императора Вортигерна. Ты теперь его гость.
Утер скривился.
— Ну, разумеется. В таком случае, и я не твой брат, а Повелитель Стены и хозяин северных земель. Ну, а ты, конечно, всего лишь… слуга. Так что там велел тебе передать твой господин?
Ярость всколыхнулась в груди. И если Лодегранс не имел права на эту ошибку, то Амброзий заслужил себе одно ослушание.
— Просил передать, что тебя позвали лишь для ровного счета, — спокойно ответил Амброзий. — А еще, что ты всего лишь наемник и тупая скотина, решившая, что что-то смыслит в правлении.
Амброзию было вдвойне сладко от каждого слова. Во-первых, это было истинной правдой, мысль Вортигерна он повторил до последнего слова. Во-вторых, он ничем не испортил план императора — Утер решит, что каждое оскорбление принадлежит только ему и продиктовано личной враждой.
— А давно ли ты, к слову, стал хозяином севера? — продолжил он под одобрительный гул своих людей. — Разве пикты перестали захаживать в форт Банна, как к себе домой, каждую осень? То, что ты завалил в постель пару пиктских девчонок, не делает тебя покорителем севера.
— Ну, хватит.
Оба обернулись. Ровена спешилась и встала рядом с мужчинами. Она выглядела настолько смешно и неловко в своем светло-рыжем платье, со спутанными волосами. Ее покачивало после долгой скачки, среди огромных, закованных в доспехи мужчин она походила на распушившую перышки курочку.
— Я — Ровена, сестра Хорсы и Хенгиста, жена императора Вортигерна, хозяйка Повиса и Кантия. Я рада приветствовать тебя, Утер, повелитель Стены, на землях моего мужа и господина и вдвойне рада приветствовать тебя от лица саксонских племен на этой земле.
Если так выглядела радость, то центурион не жаждал увидеть ее недовольство.
— Что ж, — он обернулся к Утеру. — Ты все услышал. Проявишь уважение моей госпоже?
Он помнил о словах Вортигерна на прощание. Он посланник, это верно, но любой закон оправдает его, если он побьет Утера за неуважение к жене императора. Заодно совместит полезное с очень приятным. Амброзий ожидал услышать от брата скабрезность и оскорбление, на крайний случай увидеть мрачную мину — так поступил бы любой обманутый жених — но вместо этого Утер расплылся в теплой улыбке и низко поклонился Ровене.
— Рад видеть тебя, госпожа, — он протянул руки и шагнул ей навстречу. Амброзий намеренно положил ладонь на рукоять меча. — Твои братья выбрали тебе достойного мужа, он сможет оценить твою красоту и твою прелесть. Жалею лишь, что не был на твоей свадьбе и не мог поцеловать новобрачную. Позволишь мне сейчас? По старой памяти, мы ведь были нареченными когда-то давно.
Он сжал ее ладони своими, наклонился и целомудренно расцеловал ее в обе щеки. Амброзий заметил, какой злобой на мгновение блеснули ее глаза — но лишь на мгновение. Она была сестрой и дочерью вождей и прекрасно знала, когда стоит потупить глаза, когда дать отпор, а когда придержать кинжал в рукаве.
«Она не дура, — подумал Амброзий. — Это приятно.»
— Мои братья будут рады увидеть союзника, — невозмутимо отвечала хозяйка Повиса. Ненароком она старалась отцепить от себя лапы Утера. — Я наслышана, что ты, повелитель Стены, долгие годы был другом саксов, — Амброзий презрительно хмыкнул, насколько позволяли приличия. — Что некоторые из нашего рода даже сейчас стоят рядом с тобой.
Ровена не ошибалась. Центурион прекрасно видел в толпе песье лицо Лодегранса, оно кривлялось и похотливо смотрело на будущую хозяйку. Ровена ещё не знакома с ним, подумал Амброзий. Ей полезно будет узнать, что он за сволочь. В отряде Утера он не верил теперь никому.
— Надеюсь, я и тебе стану добрым другом, моя госпожа.
Улыбка повелителя Стены становилась все шире. Всеми правдами и неправдами он старался придать голосу и словам как можно больше двусмысленности — и прилюдно, центурион уже видел ухмылки в рядах
