Мери Энн - Морье Дю

- Ваше Королевское Высочество, - проговорила она, - вы потрясли меня до глубины души. - Она сама не могла поверить в это. Ей хотелось смеяться и плакать, ей хотелось вывесить флаги и кричать: "Да здравствуют Ганноверы!"

- Обе пуговицы на месте? - спросил он.

Она показала, куда спрятала их, и он помог ей подняться.

- Ну, тогда спокойной ночи. Мы увидимся с вами в семь, а может, и раньше. По утрам я в ударе, так что спите, пока есть время.

- Спокойной ночи, сэр. Спасибо.

В семь... хоть на рассвете, если ему так хочется. Значит, ее не выгоняют. Ее грубость прощена, дом на Парка Лейн, а потом другой, побольше. Великий Боже! Какое будущее!

Она легла в кровать и подумала о Чарли. Они закажут серебряную оправу для пуговиц: переплетенные королевские руки, а под ними, в кружочке, дата "1803".

Огилви был прав. Ей придется распроститься с Бертоном, с Крипплгейтом, с Биллом. Но и сам может не рассчитывать на ее участие, раз ее любовником станет принц. Она будет вести честную игру, герцогу нечего беспокоиться.

"Конец пути, - сказала она себе. - Я достигла вершины. Я буду второй после госпожи Фитц. Вопрос только в том... как долго мне удастся удерживать это место? Нельзя расслабляться ни на минуту... Я сделаю все, чтобы удержать его на крючке".

Один урок она усвоила навсегда: когда в момент опасности приходится принимать решение, нужно выбирать именно то решение, которое первым пришло в голову.

Глава 3

- Марта?

- Да, мэм.

- Марта, принеси грифельную доску, и я напишу, что приготовить. Принеси и список визитов, я оставила его в кабинете.

Она подтянула шаль и поправила за спиной подушки. На коленях у нее стоял поднос с завтраком, а рядом, на подушке, были разложены письменные принадлежности и блокнот с записями. Было время второго завтрака, когда не надо так спешить. Первый завтрак подавали в половине восьмого. Уходу герцога предшествовало суетливое поглощение булочек и чая: полуодетый, он вставал и выходил из комнаты, потом возвращался, непрерывно разговаривая при этом, ругая Людвига, своего слугу, за башмаки, ремень, за какую-нибудь неправильно уложенную деталь туалета, а она в это время наливала ему чай и расспрашивала о планах.

- Когда тебя ждать вечером?

- Не раньше шести. Может, в половине седьмого. И не жди меня к обеду. Я могу опоздать. Сегодня будет такой же день, как вчера, горы бумаги, которые надо просмотреть, а рядом целая кипа документов, которые Клинтон отложил для подписи. Из-за этой кампании по набору рекрутов все ходят злые, каждая учебная часть в стране чего-то требует, и только Богу известно, сколько полковников, сидящих на половинном окладе, хотят участвовать в кампании.

- А разве это плохо? Ведь вам нужны люди.

- Конечно, нам нужны люди. И если бы мне дали полную свободу действий, я сунул бы им под нос устав и заставил бы работать. Нет, вести эту кампанию ужасно тяжело. Сначала около трех месяцев ушло на то, чтобы выработать условия набора, потом еще шесть - чтобы найти рекрутов, а Бони тем временем из Кале наблюдал за нашей возней и смеялся над нами. Людвиг! - его вопль был обращен в сторону гардеробной.

- Да, Ваше Королевское Высочество?

- Дай мне другие башмаки: у меня опух палец. Налей мне еще чаю, дорогая, с сахаром.

Оставаясь в кровати, она протянула руку за чашкой, а он сел на край и принялся выпутываться из подтяжек.

- Может, в среду придется отправиться на три дня в Хайт. Они там в недоумении по поводу обороны Ромнейских болот, хотя и получили мои указания в трех экземплярах. А мне так сложно выбраться: в Лондоне куча дел, к тому же назревает политический скандал. Эддисона вынудят уйти в отставку, и его должность займет Питт, а мы не можем этого допустить, это приведет к полному беспорядку.

Закинув руки за голову, она наблюдала, как он одевается. Именно такие мгновения она ценила больше всего: он полностью забывал об осторожности, позволяя себе довольно опрометчивые высказывания, забывал точно так же, как о чае, в то время как она ничего не забывала.

- А как Его Величество?

- Очень болен, но это только между нами. Вчера в Виндзор ездил хирург Дандас, он консультировался с лечащим врачом Саймондсом. Они решили в ближайшее время, завтра или послезавтра, перевезти его обратно в Бак Хауз, но королева против. Говорит, что вся политическая возня только навредит ему, так как, оказавшись в Лондоне, он тут же захочет вмешаться. Людвиг! Камзол!

- Он здесь, Ваше Королевское Высочество!

Он стоял перед зеркалом и застегивал камзол. Через открытое окно слышалось, как фыркают и стучат копытами лошади, которых грум прогуливал вдоль Глочестер Плейс.

- У меня осталось времени только на то, чтобы выпить чашку чаю, моя дорогая. Я позавтракаю на Портман-сквер, а потом поеду в штаб. Если я сегодня задержусь, значит, я отправился в палату лордов: мне хочется послушать, что говорит Сен-Винсент. Я всецело поддерживаю мысль, что морское министерство должно получить хороший нагоняй, тогда в военном министерстве о нас сразу же забудут. А сейчас все наоборот: моряков хвалят, а на нас все валят, всю вину. Привстань и поцелуй меня: я не могу наклониться.

Она рассмеялась и, подняв руки, погладила его по подбородку.

- Ты слишком много работаешь, - сказала она. - Давай я буду что-нибудь делать.

- Ты и так слишком во многом принимаешь участие. Представь себе лицо Клинтона, если бы я появился с тобой, одетой в военную форму, в штабе. Хотя ты права, мы могли бы гораздо быстрее расправляться с делами. Который час?

- Только что пробило восемь.

- Поспи еще и представь, что сейчас одиннадцать вечера. Ты хоть капельку любишь меня?

- Сэр... как вы смеете?..

- Я не смею, это просто привычка. Желание видеть, что после ухода в моем доме сохранится высоконравственная атмосфера. Сладких снов, моя ненаглядная.

Стук каблуков по лестнице, грохот захлопнувшейся двери, цокот копыт в сторону Портман-сквер. Она откинулась на подушки и закрыла глаза. Еще часок она нежилась в постели, а потом начинался день. Она привыкла в жизни странной, двойной, состоящей из отдельных, не связанных между собой частей. Вечер принадлежал ему, двенадцать часов - с семи до семи, но всем остальным временем она могла распоряжаться, как ей заблагорассудится. И каждое мгновение было заполнено кипучей деятельностью, но он вряд ли догадывался об этом.

В полудреме она прокручивала назад свою жизнь, год за годом, от настоящего момента до дней ее детства в грязном переулке. Воспитание, полученное ребенком из низов лондонского общества на улице, научило ее немедленно хватать удачу за хвост и заострило ее язычок. Годы, проведенные в Хэме, придали ей внешний лоск. Замужество и жизнь с Джозефом оказали на нее наибольшее влияние: теперь ни один мужчина, ни сейчас, ни в будущем, не разобьет ей сердце. Что касается остального... каждый любовник оставил отметину в ее душе. Она знала, как использовать их с наибольшей выгодой для себя и бросить, оставаясь в то же время благодарной им за науку. У любовников, да и у других мужчин, ей удалось выяснить, к чему стремится мир, которым правят мужчины. Следовательно, надо стать им равной. Играть по их правилам, в полной мере используя свою интуицию.

Шесть месяцев на Парк Лейн, достаточно бурные и неистовые, чтобы она потеряла голову и забыла об осторожности, были всего-навсего испытательным сроком, в течение которого она должна была проявить свои достоинства. Мало только смеяться и играть роль распутницы. Если бы герцог нуждался в женщине, которая согревала бы ему постель, ему стоило только сказать одно слово, и десятки девушек с Бонд-стрит, терпеливо ждущие возможности занять ее место, сломя голову кинулись бы на его зов. Но что же происходило в его голове, в его сердце, в его желудке? Именно это она и поставила себе целью выяснить. Но она не будет задавать прямые вопросы, не будет ничего выпытывать, нет, она будет наблюдать, слушать, впитывать.

Герцогиня, его жена? Глупая, легкомысленная бабенка, тощая и бесплодная, окруженная целой сворой болонок. Следовательно, в отличие от Джеймса Бертона и других ее знакомых, семейная жизнь герцога была пустой, пресной, безрадостной. Он мечтал о доме, наполненном домашним ароматом, в котором жизнь бьет ключом. Доме, где на полу возятся дети, где нет суеты, церемоний, целой толпы лакеев. Доме, где он мог бы расслабиться, позевать, развалиться на диване. Он мечтал о женщине, которая не забивала бы его голову бабскими сплетнями, не болтала бы об оборках и кружевах, платьях и шляпках. О женщине, которая мгновенно реагировала бы на изменения его настроения. О женщине, которая смогла бы по достоинству оценить простые шутки, так популярные в казармах. О женщине, которая мгновенно реагировала бы на изменения его настроения. О женщине, которая, разгневавшись, осмелилась бы даже ударить его. О женщине, которая в порыве страсти царапалась бы и кусалась. Именно этого он и требовал, именно это он и обнаружил в ней. Это шестимесячное испытание она выдержала, и выдержала с честью.