Чужестранец - Алексей Семенов

Тяжелый, наполненный удивительными событиями день не дал ему вспомнить про каменную богиню, но теперь дума о ней снова завладела всем его существом, и прекрасный ее лик виделся где-то между небом и землей, а сквозь него мерцали драгоценными украшениями небесные светила. Мирко померещилось даже, что он слышит чей-то далекий зачарованный голос, приходящий ниоткуда и отовсюду, но, как ни вслушивался, не мог разобрать ни словечка. Вот так же ясно, ощутимо, но недоступно говорили с морем старые башни на утесе, увиденные им в бусине.

«А что ежели взглянуть сейчас в бусину? Что там будет?» — подумал Мирко.

И вот уже засиял, подсветив темно-голубой контур вокруг себя, тайный знак. Но глубины открываться не спешили. Вился млечный туман, где-то далеко внизу, в разрывах, катились черные морские волны, и до слуха Мирко долетал их суровый рокот. Потом взгляд поймал серебряный отблеск на темной маслянистой воде, и он понял: там, в бусине, тоже была ночь, и бледная луна едва прорывалась сквозь плотные облака, и знак не был виден в тех небесах, а светил поверх пелены.

Мякша огорченно вздохнул, но бусину не убрал: вдруг облака еще разок разойдутся, а луна выхватит хоть на миг скалы и башни. И он смотрел не отрываясь.

— И что ж там такого занятного? — прозвучал вдруг прямо над ним насмешливый, серебром звенящий девичий голос.

Мирко вздрогнул и оглянулся. Перед ним стояла красивая девушка в венке из одуванчиков. Густые черные волосы падали ей на плечи и небольшую высокую грудь. Серебряный крученый венчик охватывал волосы чуть выше цветочного венка, и серебро поблескивало, как звезды на бархате ночи. Никаких украшений, кроме нитки бус, — цвет в темноте был неразличим — не было на белой шее. Вышивка на льняной рубахе, завязанной тесемками на рукавах, не была ни богатой, ни праздничной, но зато узорной, точно лист папоротника, — видеть такую еще не доводилось. Стан ее охватывал шерстяной, вязаный затейливо пояс. На незнакомке была надета синяя понева в бело-красную клетку с разрезом сбоку, а на ногах — аккуратные остроносые черевики, стянутые у щиколотки плетеным шнурком.

Окинув взглядом девушку, Мирко не мог не залюбоваться ее лицом — молодым, свежим и нежным. Губы — плавно очерченные, сочные, щеки — румяные от ночной прохлады, длинные ресницы, тонкие брови и главное — глаза: черные, как омут, теплые и лукавые. Только черные ли? Может, карие? Или зеленые? Нет, в ночи не разобрать.

— Что застыл? Неживой нешто? — засмеялась девушка. — Разве от меня холодом веет, как от мертвячки? На вот, потрогай, коли не веришь, — она протянула ему правую ладонь. Из-под белого рукава выбился хитро сплетенный из бисера обруч. От руки ее исходило едва уловимое, но человеческое, женское дурманящее тепло. И Мирко наконец очнулся, зашевелился.

— Да ты вот, садись. — Он вскочил, чтобы перестелить возможно ровнее и удобнее, как ему казалось, рогожу.

— Благодарствуй, добрый молодец! — опять засмеялась она его не больно ловкой возне, легко шагнула к огню и столь же легко присела, подобрав ноги. — А ты заботлив да любезен, как я погляжу! Хоть и язык проглотил, — добавила она, глядя снизу вверх на стоящего в замешательстве Мирко. Черные волосы ее в отблеске вспыхнувшего внезапно пламени на мгновение показались мякше какими-то… зеленоватыми, что ли?! Но она не отвела взгляда, а костер продолжал мерцать и плясать, и сумрак ее прядей оставался черным.

«Почудилось», — решил Мирко, обошел костер, подбирая сухие ветви, и тоже присел — с другой стороны, напротив девушки, на колоду, что вместе с Ахти они сюда приволокли. Поворошив веткой в углях, он решился-таки разлепить ставшие отчего-то такими сухими губы.

— А ты откуда будешь? Не страшно одной в лесу?

— Вот уж чего бояться! — всплеснула она руками. — Я в этом лесу выросла, он мне — отец родной. Из села я, недалеко здесь.

— А, из Сааримяки? — догадался Мирко.

— Ну да, оттуда. — Она улыбнулась чему-то своему и снова прямо посмотрела на Мирко. — А ты почем знаешь, ведь нездешний?

— Нет, — кивнул Мирко. — Тут вон в шалаше односельчанин твой. Разбудить?

— Не надо, не надо, пускай почивает, — заторопилась она. — Я знаю: наверно, Ахти это, он вчера чуть свет к болоту ушел. Вы, видно, там и повстречались?

— Повстречались, — подтвердил мякша, усмехаясь про себя, припомнив обстоятельства встречи.

— А баню что вдруг затопили? — спросила девушка, то ли углядев, то ли почувствовав, что старой баней недавно опять воспользовались.

— Да так, в болоте извозились сильно, — соврал Мирко, чем немало насмешил ее.

— Что ж вы так, добры молодцы?! Клюкву-то рановато еще собирать! Ладно, не хочешь — не говори… А ты коневодом будешь? — полюбопытствовала она. — Ахти ведь с собой ни единой лошади не взял, а тут их аж девять ходит!

— Коневод, — опять соврал Мирко. — На ярмарку на Вольные Поля веду. Да, боюсь, не рассчитал. Не прокормить, да и мороки много в лесу с ними: то зверь ночной, то оводы… Дорогой где-нибудь продам.

— За лес не бойся, — участливо сказала она. — Тут ведь Хойра-река не так уж и далеко. Там по бережку идти просто, и деревень много — дойдешь. По дороге за них много не выручишь, а на торгу ратники радославские серебра не жалеют.

— Откуда знаешь? — подивился Мирко. — Или тоже коней любишь?.

— Я всякую живую тварь люблю, — просто ответила девушка. — И коня, и кота пушистого, и волка серого…

— И змею подколодную? — подначил мякша.

— Или тебя змей когда сильно обидел? — вспыхнула она, да так, что щеки зарделись. — А ты видел, какие они по весне узоры на траве свивают?

Мирко кивнул:

— Ага, красиво.

— То-то! И змею, и жабу горластую, и дерево всякое, и траву — а как без них?

— Правду молвишь. — Мирко понравились ее слова. Он и сам так думал, только не находил нужды расписывать это кому-либо. — Ты прости, а величать тебя как? Меня вот Мирко кличут, из Мякищей я, — добавил он, спохватясь.

— Риитой зови.

Они помолчали. Мирко силился найти какие-нибудь подходящие случаю слова, но ничего кроме «А что ты тут ночью гуляешь?» и другой бессмыслицы, о которой вовсе уж думать не стоило, в голову не приходило.

— Давай вот что сделаем, — придумала Риита. — Тут в баньке, я знаю, горшочки есть. Ты принеси один такой, да пошире.

— Зачем? — не понял Мирко. — Вот клубни печеные, лепешки остались. Давай на углях согрею.

— Не надо, — остановила она его. — Ты горшочек принесешь, а я похожу окрест, трав да листьев насобираю — отвар сделать. Нешто не пробовал никогда?

— Почему не пробовал? — обиделся Мирко.

— Что ж спрашиваешь? Или думал, я кашу варить собралась?

— Кто тебя знает? Может, щи варить, может, голову мыть, — пробурчал Мирко. — Горшок-то я принесу, а вот по лесу ты бы все ж одна не бродила.