На острие меча - Алексей Азаров

— Чем вызвано все это?

— Вас хотели убить, — был ответ. — Сначала пытать, потом устранить.

Из Анкары, помывшись и приведя себя в порядок в номере маленькой, недорогой гостиницы, Янко позвонил болгарскому посланнику.

— Мой друг, прошу передать регентам, что я решил отдохнуть. Знаете, нервы. Поеду на воды, а потом поживу в Ираке. Станут ли числить меня или нет впредь по министерству иностранных дел — забота не из важных. Здоровье дороже.

Ночью на машине он уехал — не на воды, в Стамбул.

Гешев, прочитав телефонограмму из Анкары, позвонил Павлову и Недеву. Когда сошлись у него в кабинете, игнорируя старшинство в чинах, спросил обоих начальников с откровенной угрозой: из чьего аппарата произошла утечка сведений? Кто отвечает за провал — ДС или РО? После споров нашли козла отпущения, Праматорова. Павел Павлов устроил ему нагоняй, предупредил о «неполном служебном соответствии». Впрочем, это мало что меняло. Янко Пеев был вне пределов досягаемости, отыскать его не представлялось возможным, и Гешев, болезненно переживший анкарскую историю, отыгрался на арестованных. Всех их, исключая Александра Пеева и Эмила Попова, передали в руки Гармидола. Пеева и Эмила Попова Гешев по-прежнему трогать не решался, ибо приказ Доктора сохранял силу. Делиус считал, что в суде оба они должны выглядеть хорошо, видом своим опровергая распространяемые газетами мира сообщения о зверствах гестапо и охранок стран — сателлитов Германии.

— Вас беспокоит престаж? — спросил Гешев.

Делиус небрежно махнул рукой.

— Слишком мелко берете. Умейте за частным видеть общее и за вопросом, кажущимся вам всего лишь престижным, завтрашний день. Ваш, мой, наших единомышленников.

Яснее, пожалуй, нельзя было признать, что крушение «третьей империи» не за горами, и Гешев не стал развивать тему. Откланялся. Вернувшись к себе, в дом у Львова моста, принял окончательное решение: «Надо умывать руки». Это было тем легче сделать, что регентский совет неоднократно запрашивал, когда РО и Дирекция полиции наконец передадут дело Пеева в суд? Гешев заготовил нужные бумаги и отнес их Павлову на подпись. Начальник ДС понял все с полуслова, вывел резолюцию: «Согласен». Директор полиции Антон Кузаров утвердил решение о переводе обвиняемых в Софийскую центральную тюрьму и о передаче материалов предварительного расследования военным властям. Одновременно он представил Николу Гешева к ордену — за образцовое несение службы.

Софийский централ.

Каторжный режим: минимум еды, минимум времени для прогулок, минимум квадратных метров площади в камерах.

Доктор Александр Костадинов Пеев перестал существовать. Появился заключенный номер 2840. Еще до суда лишенный всех прав — общечеловеческих и гражданских.

…Он целыми днями ходил по камере — взад — вперед, десять, пятнадцать, двадцать километров, заполненных мыслями. Память работала безотказно, и он извлекал из ее недр детали, письмена, которые, казалось бы, давно должны были стереться со скрижалей… Голос Испанца, его руки с нервными тонкими пальцами… Горшок с цветами на окне в пловдивском доме, где помещалась редактируемая им «Правда». Однажды горшок исчез, на его месте появился перевязанный трехцветной лентой пакет. В нем была бомба и письмо: «Даем три дня. Если не уберешься, взорвем редакцию». Фашистские террористы демонстрировали патриотизм — краски на ленте повторяли краски национального флага… А какой номер телефона был в конторе? 40–36. А дома? 4-20-64… Нет, не забыл! И лица друзей — Форе, Эмила, Янко, Сашо Георгиева — не утеряли отчетливости черт. Он видел их так, словно друзья были рядом, шли вместе по дороге, проделываемой им от угла до угла, километр за километром… С ними он беседовал — мысленно, разумеется. Говорил с Эль, давал советы сыну, как жить, как добиться того, чтобы не было стыдно ни за один миг, из отмеренных тебе судьбой. «Слушай, Митко! Ни один человек не может существовать без идеалов. Надо только различать идеалы подлинные и мнимые. Надо уметь отмести красивую формулу, пустопорожнюю фразу об абстрактном благоденствии или, скажем, о всеобщем братстве и взять себе как руководство для дела те философские категории, которые насыщены конкретным содержанием… Ты не понял? Хорошо, я буду конкретнее. Марксистско-ленинская философия — вот единственная наука, дающая нам истинные идеалы, достижение которых выведет человечество из тупика… Слушай, Митко!..»

Он останавливался, обрывал себя. Сын не услышит, а написать нет возможности. По-прежнему не дают ни бумаги, ни карандаша. Заявить протест? Кому!

Пеева давно не допрашивали. Не было ни очных ставок, ни вызовов к прокурору, хотя тюремное начальство известило, что дело перешло из ведения Дирекции полиции и РО в производство полковника Любена Касева. Юридические нормы предусматривали новые допросы и иные следственные действия для обоснования обвинения, но у полковника Касева, очевидно, имелись свои взгляды на законность, и он решил, что формальности не имеют значения. Значит ли это, что приговор предрешен? Возможно… 681-я статья и положения Закона о защите государства — смертная казнь… «Готов ли ты, Сашо?.. Да. Я готов и спокоен».

Перемена декораций в правительстве Пеева не обольщала. Добри Божилов был ставленником Филова, а тот играл в регентском совете первую скрипку. Пеев помнил их обоих: угрюмый, с волевой складкой у рта, Филов и суетливый Божилов, с округлыми жестами и безвольным подбородком. У этих курс не изменится. Их мессия — Адольф Гитлер, и только он один. Значит, процесс пойдет по заранее заготовленной схеме, и единственное, что следует попытаться сделать, — хоть как-нибудь облегчить участь товарищей. Стоять намертво: «я и Эмил — вот и вся группа. Остальные — жертвы полицейского оговора. А Владков? Злополучное штатное расписание, похищенное им в штабе полка, — роковая ошибка! — дает Касеву возможность требовать смертной казни и для Владкова. Как его спасти! Молодой, совсем мальчишка еще…»

В Дирекции полиции Гешев привел Владкова на очную ставку. Не лицо у парня было — маска. Синяя, вздувшаяся. Синяки, бугры, шрамы… Спросили, указав на Пеева: «Узнаешь этого господина!» Тот ответил: «Впервые вижу». — «Ты же ему передал штатное расписание полка!» — «Передал, кому следует. А кому — не скажу. Пытайте — не скажу».

Пеев закусил губу, резко встал.

— Гешев! Дай парню сесть! Вызови врача. Неужели не видишь — он еле держится!

— Обойдется. Думай лучше о себе, доктор.

Владков благодарно посмотрел на Пеева.

— Спасибо. Я сильный, не упаду.

Все ты держишь в себе, память! И руки Испанца, и изуродованное лицо Владкова, и каштаны на бульваре Дондукова, сладко пахнувшие в пору цветения. Здесь ты гулял с Эль, в маленькой сладкарнице покупал пирожные, шел куда хотел: в Борисов сад, в кино, домой, на окраину, к шоссе, ведущему на Витошу… Было и не было.

А что будет?

В первой декаде октября полковник Касев наконец соизволил вспомнить о формальных нормах закона. Прибыл в тюрьму, вызвал Пеева в допросную, раскрыл папочку.

— Вам предъявлено обвинение в шпионаже. Вы — юрист, и я не считаю необходимым растолковывать вам смысл параграфов. Вам понятно, что влечет за собой занимаемая вами позиция отрицания? Боюсь, адвокату не удастся привести смягчающих вину мотивов… От имени суда предлагаю: полную правду — на стол; взамен — жизнь.

Пеев холодно улыбнулся.

— Насколько я помню, вы тоже юрист, полковник?

— Доктор права, как и вы.

— Странно. Законовед обязан знать, что, предлагая сделку обвиняемому, да еще от имени суда, он совершает уголовное преступление. Вы не прокурор, вы уголовник, милостивый государь!

— Оскорбляете? Оружие бессильных…

— Не трудитесь продолжать! Я не оскорбляю вас, а констатирую факты. При демократическом режиме вас бы судили.

— Я не желаю дискутировать… Есть у вас дополнения, заявления, ходатайства?

— Да. Прошу распорядиться о выдаче мне бумаги и письменных принадлежностей. Я должен подготовиться к суду.

Касев помолчал с минуту, кивнул.

— Хорошо, вам дадут. Это все? Тогда до встречи в суде.

Камера. Одиночка с крохотным оконцем. День за днем.

Он писал. Много, торопливо, не зная, что, когда кончит, записки его попадут не к Эль и Митко, а к Гешеву, который распорядится их уничтожить. При этом Гешев будет считать, что никто никогда не узнает ни о существовании записок, ни о приказе, и ошибется, ибо в дело окажется посвященным третий — помощник адвоката Димитр Александров, молодой человек, тождество которого с Димитром Александровым Пеевым тюремной администрации не удастся установить…

Они виделись в тюрьме — отец и сын. Трижды.

Димитр, используя протекцию Говедарова, добился, чтобы одна из адвокатских контор выдала ему доверенность на участие в процессе в качестве помощника защитника. По полицейским правилам регистрации, официальные документы разрешалось заполнять на любое из двух имен — родовое и по отцу. Родовое «Пеев» в доверенности опустили; внесли отцовское — «Александров»…