По слову Блистательного Дома - Эльберд Гаглоев

Тивас посмотрел на меня как на недоумка.

— Трактат «О сущности боли человеков и многих способах ее причинения», от которого тебя чуть не вывернуло, и сборник сонетов «Семечко барбариса», над которым ты, как юная девица, распустил сопли, написал вагиг по имени Шау Хохы Бадын.

И я тоже посмотрел на себя как на недоумка. Когда-то давно, в период разгула демократии у нас печатали все, что угодно. Этот период как раз выпал на время моей истерической заинтересованности полумифическим орденом «Серый Ангел». Он вроде как невероятно эффективно умудрялся противостоять сотрудникам товарища святого Ллойолы и соответственно инквизиции во всех ее многочисленных проявлениях. Скорее всего, ни к архивам Ватикана, ни, что более обидно, к библиотекам нашей родной Православной церкви меня не подпустили бы и на пушечный выстрел. Так что работа с первоисточниками отпадала, и я, с привычным советским людям энтузиазмом, стал лопатить то, что было. А было по этой теме совсем не так уж много. Естественно, наши родные авторы матерно критиковали инквизицию и заодно верных псов католицизма, иезуитов. Уже тогда мне в голову закралась крамольная мысль, что инквизиция — нечто иное тому, что нам рассказывают, что это добрая страшилка, которая скрывает другую, настоящую правду о какой-то очень плохой, но тщательно скрываемой войне. Как-то уж это просто для невероятно просвещенного католицизма перефигачить такое море своей потенциальной паствы. Как всякий исконно советский человек я знал, что официоз откровенен до конца не бывает.

Так вот, именно тогда я прикупил с рук «Молот ведьм», и самое смешное, что в тот момент я был уверен, что покупаю забойный триллер. Тем более что обложка была украшена какой-то слегка одетой фигуристой дамой. Каюсь, но во многом именно эта дама и стала причиной покупки. Когда я пришел домой и, сотворив группу бутербродов, решил совместить приятное с более приятным, у меня ничего не вышло. Страшная книга. Ненавистью страшная.

А упомянутый трактат был страшен отстраненностью и каким-то детским любопытством. И множеством новаций, привносимых в базовую технику. И потрясающими по художественному исполнению иллюстрациями. И такими же атласами по иглоукалыванию. Болевому. И потрясающе, но уже с точки зрения инженерной, остроумными, пыточными агрегатами. Эта книга вызывала рвотный рефлекс именно своим нечеловеческим отношением к человеку.

И «Семечко барбариса». Потрясающие стихи. О любви. Бездна нежности. Бездна любви. Ко всему сущему. Когда я прочел первые несколько сонетов, то обнаружил, что лицо мое мокро от слез. По словам Тиваса, это естественная реакция любого человека. И его в том числе.

— Для вагига главное — новые ощущения. А каковы они — это значения не имеет. У них не одна сущность. Сотни.

Они могут часами вести философские диспуты, лечить безнадежно больных и спорить о методах гравировки по металлу и тонкостях его закалки в телах людей разных возрастов. Но при этом они не Зло. Они нечто вне Добра и Зла. Обреченные на вечность, они подобны стихиям. Но бывают человечнее людей.

— А убить их можно?

— Можно. Очень трудно. Но можно. Я ведь не зря учил тебя бросаться на деревья с мечом. Вот только так и можно. Их может сгубить магия. Они могут умереть от горя. Да-да, ты не ослышался. От горя. Их может убить яд. Но, и это самое важное, с ними можно договориться.

Вагиги уже давно поняли, что с людьми лучше договариваться. Им, может быть, и любопытно исследовать одного или убить десяток, но они знают, что смертны. А люди. Люди неистовы в достижении своих целей. Многие сотни лет вагиги предпочитают договариваться. Они могут порой вдрызг разругаться с лордом, но с сюзереном — никогда. Хотя бы потому, что жуткие индивидуалисты, они могут еще собраться для диспута о каком-либо философском понятии, для научного спора, но никогда никто из них не признает правоту другого. Ни словом, ни действием. Может быть, потом, в своей высокогорной твердыне. Наедине с собой. Признать же чье-либо превосходство… Я даже не говорю о главенстве. Превосходство. Это даже не против их природы. Это вообще в какой-то другой плоскости понятий.

Нет никого, кто в одиночку бы выстоял против многих. А выстояв против многих, не выстоит против множества. А выстояв против множества, не устоит перед великим множеством. Если же устоит, то недолгой будет его победа.

Вагиги это понимают. И предпочитают дружить с сильными. И порой обмениваются с ними. Словом. И давши такое слово, очень крепко его держат. Но берегись, если проявишь невнимательность. Мало какой сутяга может сравниться с вагигом в изворотливости. Слушай, что говоришь, и думай, что говорят тебе.

ГЛАВА 10

Но еще через пару дней Тивас наконец решил, что мои воинские таланты достигли необходимых кондиций, и сообщил, что пора выдвигаться.

И наутро мы выступили. Это действительно огромное удовольствие скакать по весенней степи. В смысле скакать верхом, а не как тот Иван-царевич, у которого отобрали скакалку. Самое главное в моем случае, как вбивал в мое сознание Сергей Идонгович, было не задумываться. Потому что стоило мне задуматься о том, как это я хорошо еду, сознание резко пугалось, а носитель его перепуганно сдвигал колени, стараясь удержаться на скользкой и не в меру подвижной спине. Конь, естественно, воспринимал инстинктивное движение как критику в свой адрес на тему неторопливости движений и, как истинный друг человека, стараясь искоренить указанные недостатки, срывался в галоп. Пару раз я успешно грохнулся. Ох и содрогнулась мать — сыра земля.

Поэтому мне приходилось думать об отвлеченном или пытать Тиваса по поводу местных обычаев и традиций, каковых, как вы понимаете, было множество.

Ехали мы по целине, так как дороги не было. Аккуратно объезжая многочисленные рощицы, встречающиеся на нашем пути.

Разок за нами было погнались какие-то люмпенизированные личности, но, как я уже говорил, Тивас оказался знатным лошадником, и скакуны наши, слегка взбодренные шенкелями, легко оставили позади лохматых скандалистов.

Лесостепь постепенно кончилась, и мы уже ехали по саванне, украшенной курганами явно искусственного происхождения, каждый из которых венчала корона из огромных, ярко блестящих в солнечном свете, белоснежных камней. Крепко вбитые в землю, они образовывали эдакие небольшие крепости на каждой вершине. Когда я поделился своими соображениями с Тивасом, он сразу взялся за ликвидацию пробелов в моем образовании.

— Это Обитель Павших. Место захоронения Владык Степи. Степные называют их Отцами Коней. Здесь мы в относительной безопасности. Степные никогда не бьются в обители, а чужих и дикое зверье гонит отсюда древняя магия.