Будни и праздники - Эмилиян Станев

Я пытался объяснить ему, что действительность разными людьми воспринимается по-разному, что очень многое зависит от настроения, а для того, чтобы понимать некоторые вещи, нужны не только разум и знания, но и чувства.

— По-твоему, действительности не существует, — кричал он. — За это я и не люблю художников. Хотят заставить нас не верить собственным глазам.

Я горячился, сердился, но так ни разу и не смог его переубедить. Телеграфист накрепко усвоил несколько простейших понятий и цепко за них держался.

Споры ни к чему не приводили. Наши возбужденные голоса только вызывали веселое любопытство стрелочника и буфетчицы да заставляли сидевших на крыше голубей тревожно склонять головки.

— Да бросьте вы, — умолял нас Векилов. — Давайте-ка лучше заведем патефон.

И он поскорее отправлял за ним служанку.

Услышав о патефоне, жена Векилова, которая с грудным ребенком на руках мрачно прислушивалась к нашему спору, сердито уходила, с грохотом хлопнув дверью.

Так мы и жили на станции.

Каждый день я давал себе слово избегать встреч с телеграфистом и все-таки оставался до его прихода. Споры выводили меня из себя. Я возвращался домой измученный, выбитый из колеи, запирался в комнате и жадно рассматривал свои работы, словно надеялся найти в них поддержку.

Иногда, правда, мы уступали друг другу, словно петухи, не решающиеся кинуться в драку. Тогда мы расхаживали вдоль линии, любовались отраженным в Янтре городом, смотрели на поезда, которые на минутку останавливались на станции, а потом с глухим рокотом исчезали в тоннеле.

Ангелов шутил с Руской или пел баритоном: «По морям скитаюсь я-а…», по привычке растягивая мелодию.

Он ухаживал за Руской свободно и просто, но девушка его сторонилась. Телеграфист болтал всякие глупости.

— Это что еще за фокусы? — любил говорить он. — Эхе! Мы ведь уже не чужие, жених с невестой, можно сказать! — и брал ее под руку.

Однажды Руска вырвалась и убежала домой. Телеграфист сказал мне:

— Она такая дикая потому, что мачеха ее заездила. Но я заставлю ее чувствовать себя свободней, как ты думаешь?

— Наверно, — ответил я.

Он долго еще рассказывал мне про Руску. Девушка ему нравилась потому, что была умной и работящей. Она выполняла всю домашнюю работу, терпела придирки мачехи и никогда не жаловалась. Ангелов ожидал перевода на одну из ближайших станций, а может быть, и повышения. Как только с этим выяснится, они обручаются. Девушка согласилась, правда, об этом согласии телеграфист узнал от отца.

— Не знаю, любит меня Руска или нет, не спрашивал. На влюбленную она не очень-то похожа. Скорей всего просто хочет поскорей выйти замуж да уйти из дома. Кому охота вечно слушать скандалы и терпеть издевательства. А может, она к кому другому неравнодушна, к тебе например, — неожиданно заключил он и испытующе посмотрел на меня.

Я сказал ему, что он ревнует.

— Что-то она с тобой слишком доверчива, — ответил телеграфист. — И в спорах чаще бывает на твоей стороне.

На этом мы расстались. Я поднялся по тропинке в город. Ангелов пошел через тоннель. Вскоре я почти забыл об этом разговоре. Какое значение имело для меня мнение девушки, чье присутствие я едва замечал? Что она могла понимать в наших спорах? Ее сочувствие казалось мне глупым.

Через несколько дней Ангелов действительно был переведен и получил повышение. Помолвка была назначена на следующее воскресенье.

Как-то после обеда я, как всегда, расставил свой мольберт в сосновой рощице у самой станции. В последнее время наша с телеграфистом вражда поутихла. Ему, поглощенному своими делами, было не до споров.

На тропинке показалась Руска. Она остановилась за моей спиной, потом присела на траву. Не оборачиваясь, я ответил на ее приветствие.

Неожиданно она сказала:

— Вы знаете, что завтра у меня помолвка?

— Да, и очень за вас рад.

Несколько минут прошло в молчании. Она смотрела, как я работаю.

— Как по-вашему, что за человек Ангелов? — вдруг спросила она.

— Славный парень. Мне кажется, вы сделали удачный выбор.

— Не шутите.

— Почему вы думаете, что я шучу?

Руска опять замолчала. Потом с досадой, за которой угадывалось глубокое убеждение, сказала:

— Он несерьезный человек.

— Напротив, — усмехнулся я. — Кто это вам сказал?

— Никто. Вы сами знаете, что оно так.

— Ангелов веселый человек, но это вовсе не значит, что он несерьезный. Вы ошибаетесь. Вы должны верить в него, ведь он ваш будущий спутник в жизни.

Она вновь замолчала, как будто ожидая, что я скажу еще что-нибудь, или обдумывая, как мне возразить. Но тут ее окликнула мачеха, и девушка скрылась так же неожиданно, как и появилась.

«Телеграфист прав, — подумал я. — Руска согласилась выйти за него, только чтоб уйти из дому. Сразу видно, что она не влюблена. Впрочем, может, она еще и не способна любить. Уж слишком подавлена ее душа. Вероятно, ей нужно какое-то сильное впечатление, какой-нибудь толчок. Но Ангелов действительно хороший парень, она просто его не знает».

На следующий день, как и было назначено, состоялась помолвка. Пришла мать Ангелова, маленькая улыбающаяся старушка, позвали станционных служащих. Во дворик за станцией вынесли из буфета столы, нажарили цыплят, завели патефон. Векилов был на седьмом небе, захмелевший жених тоже. Даже мачеха успокоилась и веселилась как могла. Руска приветливо и сдержанно улыбалась.

Она как будто примирилась со своей судьбой, и все кончилось бы совсем обычно, если бы на следующий после помолвки вечер я не задержался на станции. Меня оставили ужинать, а после ужина я, Руска и Ангелов отправились на прогулку.

Мы шли вдоль рельсов, по которым постукивали колеса проходившего мимо товарного поезда. Ангелов говорил о своих делах, о новой службе, о вещах, которые необходимо купить для нового хозяйства. Я думал о своих картинах. Мне хотелось уйти и оставить жениха с невестой наедине.

Под низенькими сосенками, куда еле достигали огни станции, мы сели на скамейку. На горе перед нами друг над другом светились городские окна, в одном из домов у самой реки кто-то пел. Плакал ребенок буфетчицы, неумолчно квакали лягушки. Звенели цикады. Ангелов все еще рассказывал о своих планах.

— Я хочу устроить нашу жизнь ясно и просто, — рассуждал он. — Я не люблю трагедий и не понимаю, зачем это люди придумывают себе всяческие драмы, любовные страдания и прочее тому подобное, о чем пишут в романах. Любовь должна быть разумной, потому что она только средство, а не какая-то там высшая цель. Мы сами усложнили ее разными выдумками и капризами. Что мне сейчас нужно? Хороший дом, полный ребятишек. Будем трудиться, сколько хватит сил, потом состаримся — вот и все.

Ангелов вызывающе посмотрел на меня. Знал, что я буду возражать.

Я пожал плечами и улыбнулся. До чего же скучным и глупым показалось мне счастье этого человека, который вот уже пять дней думал только о том, сколько ему понадобится кастрюлек и сковородок.

— Ну о чем вы говорите, а еще жених и невеста! Ты вот целый день только и знаешь, что хвастаться перед Руской будущим жалованьем.

— А что я должен делать? — засмеялся Ангелов.

— На твоем месте я бы хоть раз сходил с невестой в крепость. Туда часто приходят влюбленные, наверное потому, что любовь жаждет преклониться перед чем-то великим и непостижимым. Лишь тогда она сможет стать сильной и красивой.

— Сентиментальная чепуха, — засмеялся телеграфист и посмотрел на Руску.

— А что там в крепости? — спросила она. — Одни развалины. Ночью там, наверное, страшно.

— Почему страшно? Напротив. Как хорошо сесть у какой-нибудь древней стены и думать, что много лет назад здесь жили люди неведомые нам, но такие же, как мы, с теми же радостями и печалями и что сам ты такой же, как были они. От этого начинаешь еще больше любить жизнь и сам становишься лучше.

— Верно! Это так красиво! — неожиданно воскликнула Руска и всплеснула руками. В ее серых глазах вспыхнул необычный для нее огонь. — Мне никогда не приходили в голову такие мысли.

— Сентиментальная чепуха! — повторил жених. — Подумаешь, жили и умерли. Все умрем.

Я собрался уходить. У меня не было никакого желания вступать в спор. Лишь теперь я окончательно убедился, что Ангелов человек посредственный и разговаривать с ним — только напрасно терять время.

Через некоторое время он меня догнал.

— Я завтра уезжаю на новое место. Забыл с тобой попрощаться, — он протянул мне руку. — Побыл бы ты еще с нами. Или нет, лучше уходи. Не нужно было тебе говорить все это, — добавил он с укоризной, крепко пожимая мне руку. — Разве ты не видишь, что Руска совсем еще гимназистка? Теперь она хочет, чтобы я сводил ее на Трапезицу…

— Ну что ж, своди…

— Она хочет, чтоб и ты шел. Но я сказал, что у тебя нет времени, что ты и так задержался. Ну ладно, до скорого. Оставляю тебя в покое с твоим романтизмом.