Двенадцатая дочь - Арсений Миронов

«Именно Йесиль, то бишь Вещий Лисей, способствовал шумному проходу армии Кумбала по славянским землям, — шептал мне на ухо хитрый горбун. — Йесиль ослабил границы Залесья, обезглавил княжество Опорьевское. Он без боя сдал Чуриле богатую деревню Санду. Он ловко сократил численность греческого войска — как ты думаешь, настоящий Геурон решился бы на такие потери среди греков? А у Йесиля-Здомаха была ясная задача: бросать вас в самую мясорубку, чтобы как можно меньше крещеных всадников дожило до конца седмицы».

«Не правда ли, ловко замыслено? — продолжал уродливый старый злодей. — А дальше все будет еще проще: Зверко-Чурила подстроит гибель царя Леванида и тупого атамана Стыри, чтобы стать единственным любимцем славянских толп. И тогда он войдет во Властов как главный объединитель залесского славянства в борьбе с восточной угрозой. Как только он войдет во Властов и провозгласит себя новым князем Властовским, Чурила соберет огромную армию и двинет ее против „восточных захватчиков“. Мы устроим новую показательную битву, и „захватчики“, разумеется, убегут с поля брани. А после сражения выяснится, что восточных захватчиков, оказывается, натравили на Залесскую Русь подлые южане-престольцы. И мы пойдем на Престол! Северный Властов против южного Престола, великая и долгожданная русская крамола! К осени Чурила-Зверко будет властвовать на Престоле великим князем…»

Я слушал молча, чувствуя, как огонь злобы разгорается под ребрами А колдун не смолкал ни на мгновение. «Все это придумал я, — говорил он. — Но теперь, когда я сделал свое дело, Чурила делает вид, что не узнает меня. Он намерен меня казнить. А я не хочу умирать. И поэтому я рассказал тебе правду. Я сделал это намеренно. Я знал, что твоя совесть не даст тебе успокоиться. И теперь ты пришел узнать от меня, как ты можешь освободить своего князя, настоящего Геурона. И я решил, что помогу тебе — если ты поможешь мне. Я намерен бежать от бывшего хозяина. Бежать от Чурилы за море, к чужеземным кумирам. А сейчас мы нужны друг другу. Я расскажу тебе, как выручить настоящего Геурона, а ты выручишь меня из этого каменного мешка…»

Когда колдун перестал говорить, я уже был спокоен и тверд: я уже принял мое страшное решение. «Хорошо, — сказал я горбуну. — Ты покажешь мне, где заточен мой князь Геурон. Мы освободим его — и после этого я отвезу тебя во Властов, на главную площадь. Мы соберем людей, и ты расскажешь народу все то, что поведал сегодня мне одному. Пусть узнают славяне и греки, пусть Залесье ужаснется коварству подлого Йесиля. И тогда мой истинный князь Геурон вернет себе престол в Вышграде».

И я помню, как радостно расхохотался горбун. Он сказал мне: «Я готов». «Мне нечего терять, — сказал он. — Чурила предал меня, теперь надо спасать наши шкуры. Надо бежать».

Я ничего не ответил ему. Я думал, как совершить этот побег. Я с горечью понимал, что бедный Сергиос — преданный и честный воин, он никогда бы не поверил, что нашего князя подменили… И вдруг, размышляя, я услышал голос колдуна: «Невозможно высосать яйцо, не прокусив скорлупы».

Это все, что сказал Плескун. Сейчас я в ужасе недоумеваю, почему эти слова так подействовали на меня, почему они толкнули меня на убийство. Тогда, в подземелье, эти пустые слова показались мне удивительно мудрыми и верными, они наполнили мое сердце хладнокровием и жаждой действия… Для спасения моего высокого князя можно пожертвовать жизнью одного из княжеских слуг, думалось мне. Если бы Сергиос знал, что поневоле мешает освобождению подлинного князя Геурона, он бы отдал ее сам, не задумываясь…

Сначала я убил Кожаного. Он едва начал подниматься с лавки, когда получил удар в живот. Рука моя не дрогнула, в тот миг мне думалось, что я убиваю грязного разбойника, преступника, урода.

Оставалось самое сложное: устранить с моей дороги Сергиоса. Я понимал, что внезапный выпад мечом — единственный способ: Сергиоса невозможно оглушить, даже раненый, он вполне мог одержать верх надо мною. Однако я не мог встретить Сергиоса с обнаженным мечом в тот миг, когда он откроет мне дверь темницы. Заметив клинок, Сергиос почуял бы неладное и по крайней мере насторожился бы. Поэтому я решил не обнажать меча заранее, надеясь сделать это в темном коридоре. И постучал в дверь.

Я забыл упомянуть, что Плескун посоветовал оттащить тело Кожаного в угол камеры, дабы несчастный Сергиос не заметил его с порога, когда откроет мне дверь. Действительно, в полумраке Сергиос не заметил кровавых полос на полу. Заглянув в камеру, Сергиос увидел Плескуна no-прежнему связанного и на цепи. Он выпустил меня и закрыл дверь на ключ. Я хотел было обнажить меч за его спиной, пока он возится с замком — но Сергиос повернулся ко мне боком: видимо, из вежливости он не хотел стоять спиной к своему начальнику. Заперев дверь, он пригласил меня подняться первым по лестнице. Я начал подниматься быстро, чтобы несколько оторваться от Сергиоса — таким образом, у меня было несколько мгновений, чтобы, завернув за угол лестничного хода, обнажить меч и развернуться лицом к поднимающемуся снизу Сергиосу. К несчастью для Сергиоса, кольчуга его, сильно изрубленная в битве при Медовой, не спасла от моего внезапного удара. Он успел только удивленно вздохнуть — и упал на спину, тело его покатилось по ступеням. Смерть Сергиоса не только не отрезвила меня; напротив, внезапно я почувствовал прилив непонятной силы. Я быстро спустился вниз, отпер дверь, взял меч Кожаного и начал рубить цепь, приковывавшую Плескуна к стене.

Освобожденный колдун немедля заметался по комнате: начал царапать какие-то символы на камнях, потом повелел мне подтащить тело Кожана из дальнего угла к самому порогу. Зачем-то он вынул у Сергиоса меч из ножен, вымазал клинок в крови и вложил оружие в мертвую руку бедняги Сергиоса. Затем проделал то же с мечом Кожана: испачкал кровью и вложил в руку убитого славянина. А потом заметил мой плащ, который я оставил еще утром, во время допроса (если не ошибаюсь, Кожаный подкладывал его под голову, когда лежал на лавке). Теперь свернутый плащ так и лежал на своем месте. Плескун страшно озлился и начал кричать, что он недоумевает, что теперь делать с проклятым плащом. Я сказал, что лучше забрать, чтобы не оставлять лишних улик, связанных с моим именем. На что Плескун раздраженно возразил, что, поскольку я оставил плащ еще во время прошлого допроса, то теперь никто не может поручиться за то, что какой-нибудь наблюдательный Зверко не запомнил, что Неро возвращался с допроса уже без плаща. Таким образом, Зверко догадается, что Неро мог приходить вторично и забрал свой плащ. Однако по прошествии краткого времени Плескун столь же внезапно развеселился и сказал, что это очень хорошо, что я забыл свой плащ. Он схватил его и, попросив у меня мой меч, вытер лезвие о плащ. «Зачем это?» — спросил я.

«Это бросит на тебя легкую тень подозрения, от которой ты легко отмахнешься и тем самым навсегда очистишь себя от дальнейших происков Чурилы и Йесиля», — ответил хитрый злодей.

Наконец, он бросился к выходу — и уже на пороге крикнул мне через плечо, чтобы я захватил вторую плошку с едой. Колдун не хотел оставлять ее в качестве детали, могущей вызвать подозрения. Я схватил пустую плошку и побежал вслед за Плескуном, опасаясь, как бы горбун не сбежал от меня, ведь он еще должен был, по моему расчету, показать место, где томится настоящий Геурон.

Я настиг коротконогого карлика на лестница и схватил его под мышку. Возле верхней двери я сорвал с гвоздя дорожный плащ убитого Сергиоса. Плескун с радостью завернулся в плащ, из которого я соорудил некое подобие узелка, который и взвалил на спину. Видимо, карлику было не привыкать путешествовать таким образом. Взвалив мешок на плечи, я вышел из башни и не спеша направился к своей лошади. Взвалив мешок на лошадь, я неспешно повел ее под уздцы к выходу из полуразрушенной крепости. Мой путь лежал через поле брани в сторону Медовы. Там, на пепелище, я и спрятал Плескуна в завязанном мешке — засунул его в печь одной из сгоревших изб.

Я рассудил, что он едва ли убежит куда-нибудь из завязанного мешка — тем более что колдун позволил снова связать себе руки и ноги веревкой Связывая его, я обещал прийти вечером и забрать его с собой в наше путешествие в край тмуголядских болот. Видимо, слушая меня и позволяя связывать себе руки, карлик попросту смеялся надо мною в глубине своей темной души…

К ВОПРОСУ О ДОКТРИНЕ ОГРАНИЧЕННОЙ РЕКЛАМНОЙ ВОЙНУШКИ В ГОРНЫХ УСЛОВИЯХ

Жил-был Мстиславушка-дундучок. Захотелось Мстиславушке на речку сходить. Типа поплавать, волну порассекать. Не знал он, болезный, что водятся в обычной речке Калюзе страшные красные бабы.

Сначала все шло сладко. Окруженный шумной толпой холопов и телохранителей, наш герой с песнями и блюзами подвалил на собственный приватный пляж с хрупчатым белым песочком и тщательно ухоженными зарослями крапивы. Веселые холопы немедля кинулись кто в реку, кто по дрова — собирать топливо для барбекюшницы. А несчастному Мстиславке-дундуку приспичило пойти прочекать розу ветров. Насвистывая беззаботные мелодии (если не ошибаюсь, арию маньяка Джозефа из хэви-метал-рок-оперы «Страшные мучения в кишках»), наш пухленький улыбчивый дундучок удалился немного в сторону от компании — в кусты.