Новый Мир ( № 3 2005) - Новый Мир Новый Мир

потакать чужим мнениям, обыкновенно — эпигонским,

не хотела знать ни о терпении, ни о терпимости

и сказала: с Николаем Андреевичем Болконским.

Правда, правда, так любила эту логику поперечную

и насмешку старого князя над ленью и негой,

хаос в мыслях он презирал, и чувства, и сбивчивую речь мою,

я за это его и любила, считала своим альтер эго.

А теперь, когда втиснута в твердые берега необратимо,

в согласии с кем бы то ни было надобности не вижу,

наивны детские игры, как в города-побратимы;

если спросят, скажу: надо только найти свою нишу .

О, во всем оказался прав Николай Андреич жестоковыйный!

Что дрожать и жалеть, надрывать свое сердце без толку?

Верить, ждать, и втолковывать, и врываться с повинной?..

Делом, делом заняться — один на один, втихомолку!

Новая музыка

Сначала струнные пытались собрать воедино

В нежный букет ворох тонких травинок, стеблей,

Потом духовые, топорщился звук и разваливался на половины,

И валторна, сверкая, просила: соедини нас, слей!

С ветром, что ли, боролись, с какой-то враждебной силой,

Может быть, с волнами, может быть, с завистью злой,

Скрипочка выскочила и тоже трогательно просила,

Но быстро сдалась, и ее заглушил гобой.

Сообщил, что хотя и страшно, и холодно, и одиноко, —

Сопротивляйся, думай, что ты — фаворит!

Мальчик, сбоку сидящий, так и думает, бабушкино недреманное око

Любовно за ним следит.

Как будто, если внедриться в эту сутолоку вздорную,

Но продуманную, управляемую и какую-то роль

Сыграть самому, быть участником, стать валторною, —

Не испытывать можно — только выплакать боль.

А мелодия утлая тотчас задушена — не то побежала бы

Ловкой змейкой… Что делать? Бывает именно так!

Медные тарелки вдруг выдохнули все жалобы,

Невидимому войску подали знак.

О, как поднялась, как завертелась коварными диссонансами метелица!

И смычковые принялись заманивать в воронку пурги…

Да-да-да! любой инструмент сгодится, любая безделица —

Подходящая: надо сыграть свою партию этому замыслу вопреки!

Метель

Едешь ли утром по улице зимней — метели

Призвук созвучен фонетике нашей шипучей;

Жалоба робко звучит, шелестит еле-еле

Грустью хронической, горечью вечно-живучей.

Тесно в машине, сидящие в ней незнакомы,

Смотрят угрюмо на не различимое глазом

Белое крошево — как бестолково влекомо

Неосязаемой силой, верховным приказом!

Сыпь леденящая с северным ветром в комплоте —

Образ разбойного времени: все уничтожит!

Вот мы несемся гуртом в непробудной дремоте,

Тошно и холодно нам, и водителю — тоже…

Жизнь, что ты, бедная, прячешь, скрываешь под спудом?

Рушишь, крушишь, суетливо следы заметаешь?

Где-то живут ведь, дыша незаметным уютом,

Тихим мгновеньем, которое вдруг замечаешь!

Ну, прозвучи мне турецкого марша мотивом

Моцартовским, заключенным в пластмассовой трубке,

Кратким призывом одним, на который счастливым

Сердцебиением я отзываюсь в маршрутке!

*    *

 *

Дмитрию Притуле.

Не странно ль, что только вне жизни,

Вне жарких ее притязаний

В пустынной квартире, в отчизне

С засохшим горшочком герани,

Под занавес, в горе, под спудом

Обломков разбитого смысла —

С печальным знакомятся чудом

Нездешней любви бескорыстной?

Как ранним инфарктом сраженный

Герой небольшого рассказа,

Скамейку в массиве зеленом

Нашедший под стареньким вязом.

Облуплена краска, но рядом

Пылает шиповник и дышит,

Обводит он ласковым взглядом

Кустарник и дальние крыши,

Не ждет он даров от данайцев,

С тревогой не смотрит на звезды,

Травинку он мнет между пальцев,

Вдыхает густеющий воздух.

Жизнь прожита странно-чужая

В тщете бесполезных занятий

Вне этого местного рая,

Тенистых аллей и понятий,

И, слушая хор насекомых,

Он думает тихо, вполсилы

При помощи звуков знакомых:

“О, если б навеки так было!”

*    *

 *

Приятелю как-то сказали мы — он принес

Без повода, к радости тихой готовый,

Букет ярко-красных бархатных роз —

Какой ты милый! — а он нам ответил: — Ну что вы!

Я, знаете ли, оказываясь так мил

И чувствуя чье-то расположенье,

Пугаюсь: сносить его, — он поморщился, — нету сил,

Мне в тягость хорошее отношенье!

Так что — милый, милый, пригожий… и вдруг

Хочу быть немилым! хочу отвернуться,

Хочу свободы, и к черту этот испуг,

Как будто на голову мне поставили блюдце

Или чашку с водой…

— Или полный кувшин!

Как сыну оленя, Джамхуху, из сказки иранской,

Он с ним на сосну умудрился забраться — один

Из всех женихов, добивавшихся дочери ханской.

И когда что-то вдруг заблестело в траве — не роса,

И увидели: капля упала на коврик зеленый,

Наклонились, на палец поддев, — оказалась слеза,

Выдал вкус горьковато-соленый.

В больнице

Моя оболочка телесная

Сюда переехала, здесь

Кровати железные, тесные,

Лекарственных запахов смесь.

Но рядом с чужими халатами,

С чужой тишиной в унисон

Покой ее сладко охватывает,

Уносит в младенческий сон.

Я вынута кем-то заботливым,

Как шнур из электросети,

Приятелям словоохотливым

Сюда не попасть, не войти.

Свобода! Душа моя робкая

Полощется где-то вовне

С невиданной птичьей сноровкою,

С бесстрашьем, несвойственным мне.

Тюремные стены больничные!

Бессрочной глоток тишины!

Свободны, когда обезличены,

Отринуты, отлучены.

И смерть, пролетев по касательной

Над жизнью, покажется вдруг

Мечтой, медсестрою внимательной,

Сестрою, одной из подруг.

*    *

 *

Посчастливилось дважды войти нам вдвоем в ту воду,

Воду — мало сказать: в Средиземного моря бухту;

Я прислушиваюсь, я слухом люблю природу,

Ты присматриваешься к оттенкам волны припухлой.

Наяву, не во сне! И не в сладостном воспоминанье.

“Вспоминаю, как вспоминал я…” — так умный Бунин

Заносил дорогое виденье в свое сознанье,

Чтоб подробности милые не пропадали втуне.

Но как храбро сказал Ходасевич о нем, как точно:

“Ему грустно на кладбище, а на балу он весел”.

Этой фразой прозаик задет был, словно подточен,

Так и вижу: сидел нахмурясь, окно занавесил.

Ну так что мне сказать в этих райских краях о рае,

Рае, рае земном среди сосен нагорных с пышной

Шевелюрой — вдоль берега выстроились, роняя

Иглы колкие, рыжие на черепицу крыши?

Что сказать мне об этом сверканье, сиянье, плеске,

О плетеных навесах, тенях, загорелой коже,

О мерцающем свете ночном, задернутой занавеске? —