По чуть-чуть… - Леонид Якубович

В момент уплотнения, самого старика Шмакова уже не было в живых, в России остался младший его сын. Старший еще в семнадцатом году эмигрировал куда-то в южную Америку, а младший Шмаков с красавицей женой еще жил в этой самой пятикомнатной квартире, куда и подселили моих предков.

Месяца через два, как они въехали, в квартиру к Шмаковым пришли с обыском. Проверили документы у деда с бабушкой и тут же определили их в понятые. Два матросика прошли в дальние комнаты, другие – солдат с «кожаным» чекистом протопали в кабинет. В прихожей остался ещё один – маленький небритый, в длиннополой шинели, обмотках и папахе. Придерживая у плеча винтовку с примкнутым штыком, он нарочито медленно отсыпал табак из кулька, свернул самокрутку, закурил и шагнул в личный будуар мадам.

Солдатик пинком ноги открыл дверь, шагнул внутрь и окостенел.

В мерцающем свете хрустальных бра, навстречу ему вышла длинноволосая красавица в абсолютно прозрачном пеньюаре.

Солдат поочередно выронил на пол цигарку, затем винтовку со штыком и прилип намертво к полу, выкатив из орбит бешеные глаза.

– Что вам угодно, голубчик? – проворковала красавица томно и повела плечиком.

– Эт... ё... едрит твою... – Слова выпадали из солдатика, как отстрелянные гильзы – Вы, это... чтоб тебя... твою... растудыть... Енто что у вас тута?

И он, багровея и глядя уже в стену, ткнул пальцем в большую инкрустированную шкатулку, стоящую на трюмо.

– Это? Это моя личная переписка... – Мягко улыбаясь, шепнула мадам и подняла пеньюар до горла.

Солдатик спиной выпал из комнаты в коридор. Затем так же спиной – из коридора на лестничную клетку, загремел вниз и исчез, как и не было. Остался только одуряющий запах махорки и «трёхлинейка» с примкнутым штыком.

Они так все и ушли, ничего не обнаружив.

В шкатулке меж тем были все драгоценности семьи Шмаковых тысяч на триста по тем еще деньгам.

Через три дня они удрали за границу.

Ещё через три дня явился прилично одетый господин в дорогом пальто на меху, с меховым же воротником, котелке и богатой тростью в руках.

Бабушка встретила его в дверях.

– Можно я видеть господин Шмакоф? – господин говорил с сильным акцентом.

– Его нет.

– А где есть господин Шмакоф?

– Они уехали.

– Так. А когда можно здесь ждать господин Шмакоф?

– Боюсь теперь уже никогда. Они совсем уехали. Навсегда, а что вы хотели?

– Нихт... – Произнёс господин и упал в обморок.

Позже выяснилось, что перед отъездом, младший Шмаков ухитрился продать, якобы принадлежащий ему, фамильный особняк под представительство какого-то банка и получить деньги.

Собственно господин пришёл за купчей и свидетельством на домовладение.

Это не был фамильный особняк золотаря Шмакова. Это было здание «Московского английского клуба», бывшего дворца Разумовских на Тверской, где позже обосновался Музей революции.

Больше о Шмаковых неизвестно ничего.

Их квартира превратилась в обычную московскую коммуналку. Пять комнат, пятнадцать соседей и одна общая кухня. Мы жили в его кабинете. Мы – это папа, мама, я, мамина сестра с мужем и моей сестрой, а так же бабушка и дедушка. Кабинет был разделён на три части фанерными перегородками, которые дрожали, как осенние листья на ветру, когда дед начинал чихать.

Именно от бабушки Анны Львовны моя мать переняла по традиции великую неспособность что-нибудь готовить. Бабушка не умела ничего, кроме как командовать. Она была вегетарианкой, овощи покупала у лотошницы, которая торговала недалеко от нашего дома, и целыми днями хрустела морковкой. Дед утром пил чай с сухариками, обедал он на работе, а ужин ему не полагался по причине излишней полноты. Перед работой дед каждое утро получал пакетик с пятью морковками, которые должен был съесть в течение дня. Морковки были обязательно нечищеные, потому что: «Семён, запомни! При чистке морковь теряет витамины! Её чистить нужно только перед употреблением!». Поэтому деду был куплен специальный ножичек, который он хранил на работе. Дед не любил морковь, но он терпел. Брал пакетик, выходил из дома и отдавал пакетик лотошнице. Потом дед шёл на работу, а лотошница в тот же день продавала этот пакетик с нечищеной морковкой бабушке Анне Львовне.

Раз в месяц бабушка с подругами собирались у тёти Рикки. То есть они довольно часто заходили и к нам, но это так – потрепаться, попить чайку с дедовыми сухариками. Но jour fixé у Рикки всегда был событием в истинном смысле этого слова. К этому дню надевались длинные еще довоенные платья с кружевными жабо. Вынимались старинные броши, перстни и обязательно длинные перчатки до локтей. Они встречались в половине пятого на углу Мясницкой и Чистопрудного бульвара, и шли в магазин «Чай», который располагался в первом этаже, когда-то доходного дома купца Перлова. Там покупался китайский ароматный чай, колотый сахар и конфеты. Покупать торты или пирожные было запрещено категорически. Всё, что касалось гастрономии, было абсолютной вотчиной тёти Рикки и вторгаться туда, даже мысленно, было недопустимо. Чай и колотый сахар – остальное тётя Рикка готовила только сама.

Я, как «любимый племянник», имел право не покупать ничего.

Два раза в неделю, после школы я приходил к тёте Рикке обедать. От школы пешком до Покровских ворот, и там, на трамвайчике три остановки. Минут пятнадцать. Но! Я никогда не приходил к ней до обозначенного срока, даже когда нас пораньше отпускали из школы, я нарочно шёл пешком, чтобы придти точно к указанному часу. Иногда ждал в подъезде и ровно за минуту звонил в дверь. Я всегда приходил, тютелька в тютельку, что бы не оказаться у Рикки раньше времени. Я приходил, когда всё уже было готово и можно было сразу сесть за стол. Она была феноменальный кулинар, но смотреть, как она готовит, было невыносимо. Я это видел несколько раз, но на большее меня уже не хватило.

К примеру, брался кусок мяса. Нет, сначала надевался крахмальный фартук, протирался стол, мылись руки, а потом уже брался кусок мяса. Раскладывалась салфетка. Снималась бумага, в которую этот кусок был завёрнут. Бумага аккуратно складывалась в три-четыре раза и выкидывалась в мусорное ведро, которое выносилось за дверь кухни. Мясо промывалось и сушилось салфеткой. Мылись руки. Салфетка прополаскивалась горячей водой, отжималась и вешалась на верёвку над плитой. Тщательно промывалась разделочная доска. Протиралась. На неё укладывалось мясо. Брался нож, обмывался горячей водой, протирался насухо. Отрезался кусок мяса. Укладывался на чистую тарелочку. Остальное заворачивалось в чистую бумагу и убиралось в холодильник. Отрезанный кусок промывался холодной водой, промокался другой салфеточкой, посыпался специями, заворачивался в эту салфеточку и убирался в кастрюльку с крышечкой. Протирался стол. Мылись руки. Потом из холодильника вновь вынималось мясо. И всё повторялось сначала... Хлеб нарезался в том же порядке. Брался батон. Разворачивалась бумага. Крошки стряхивались в руку, и выбрасывались в помойное ведро, которое для этого приносилось из-за двери. Затем ведро выносилось обратно вон из кухни. Мылись руки. Брался чистый нож. Отрезался кусок. Приносилось ведро. Крошки стряхивались в руку, и выбрасывались в ведро. Ведро выносилось. Руки мылись. Батон заворачивался в бумагу и убирался в шкаф. Отрезанный ломоть укладывался в хлебницу и закрывался салфеточкой. Обратно вынимался батон. Отрезался ещё один кусок...

И всё это молча, с таким лицом, как будто она не готовила, а совершала какой-то древний священный ритуал.

Можно было сойти с ума и изойти слюной, глядя, как она готовила. Но нельзя было ни разговаривать, ни скрипеть стулом – она сердилась страшно.

То, что она умела делать на кухне, было грандиозно. Она знала кулинарные рецепты, по-моему, всех народов мира, ну большинства, точно. У неё на кухне была огромная библиотека, которую она через много лет мне завещала, но она никогда туда не заглядывала. Она знала всё. Это была какая-то высшая кулинарная математика. Она не просто готовила фантастические соусы и маринады, она знала историю сотен рецептов: от кулинарных капризов царицы Клеопатры до наших дней. При этом она говорила на трёх языках и была блестящим рассказчиком. Она прямо-таки завораживала меня своими притчами о гастрономических традициях разных стран и заставляла учить рецепты чуть ли не наизусть, что я делал, кстати, с удовольствием.

Вот она лежит передо мной эта тетрадочка с её рецептами.

Шотландский луковый суп Кокки-Ликки... Финский черничный пирог... Прованские оладьи из кабачков цукини с цветами... Венский штрудель... Свиные ножки с кислой капустой и горошком по-баварски... Мекленбургский рулет со шкварками... И какой-то умопомрачительный испанский соус из белых грибов и полусухого белого вина...