Голые люди - Кир Булычев

В ближайший же выходной я выполнил свое намерение. Уйдя в увольнение, я сказал моим товарищам, что намерен посетить гарнизонный публичный дом, но на самом деле такого намерения у меня не было.

В кемпетаи меня провели к полковнику - командующему окружной полицией, и я сообщил ему о нашем разговоре в роте.

Лейтенанта Макино в тот же день взяли в кемпетаи. Вскоре он был допрошен и расстрелян как предатель. Я полагаю, в батальоне никто не узнал о моем визите в кемпетаи, хотя кое-кто догадывался. Когда через две недели мы вернулись на фронт, в первом же бою кто-то стрелял мне в спину, но промахнулся.

Тяжелые бои, начавшиеся после того, как мы вернулись на фронт, проходили вдоль горного хребта, который мы оседлали, выкопав вдоль гребня индивидуальные окопы. Погода была плохая, шли дожди, в окопы налилась вода, с деревьев все время срывались тяжелые капли. Я знал, что это мой последний бой, потому что за нашими спинами было большое длинное озеро, которое мы не могли бы переплыть, а английские войска превосходили нас числом и у них было много самолетов, тогда как наших самолетов уже не было. Англичане начали наступление на рассвете после артиллерийской подготовки. Нам удалось отразить атаку англичан, так как у нас оставался пулемет. Однако потери у нас во взводе были велики. Тем не менее я должен сказать, что в ходе всего боя я ощущал воодушевление и подъем духа, несмотря на голод и усталость.

Ночью к нам на гребень вышел четвертый взвод под командой унтер-офицера Аоки. Аоки был похож на школьника. Он извинился, что пришел так поздно. Теперь в общей сложности на гребне стало тридцать шесть человек. Примерно в девять часов утра я услышал отдаленные команды на английском языке. Пули ударялись в землю вдоль линии окопов. Я выкрикивал по очереди имена моих солдат, и каждый, кто был жив, отвечал мне криком: "Хай!". Потом я закричал, что, если англичане подойдут ближе, можно кидать гранаты. Наконец я увидел в просветах между кустами отдельных вражеских солдат. Я закричал:

"Третий взвод! Прикрепить штыки! Приготовить гранаты!" Издалека сквозь шум боя до меня донесся тонкий голос Аоки: "В атаку!" Я увидел, как юный командир взвода вскочил на ноги. Я испугался, что мои солдаты поддадутся его порыву, и закричал сам: "Третий взвод, оставаться на местах!"

Юный Аоки упал, а те его солдаты, что остались живы, вернулись и спрятались в такоцубо. Я слушал, как плещет вода от падения их тел.

Англичане были совсем близко, и до меня доносились их голоса. Мы стреляли и кидали в них гранаты. Но они все равно приближались. К счастью, в этот момент в дело вступили три горные пушки, которые были подняты на руках на гребень. Англичане растерялись и покатились назад. Командир роты лейтенант Яхиро выбежал вперед и приказал идти в штыки. Мы побежали за ним. Кругом были только мертвые англичане. Я вернулся на вершину гребня, где нашел командира роты лейтенанта Яхиру и доложил ему о действиях взвода, от которого осталось четыре человека. Лейтенант сказал: "Спасибо вам, старший унтер-офицер Сато, за то, что вы испытали такие трудности". Я как сейчас помню его голос. Там же был и батальонный командир, который имел с собой список заслуг, на первой странице которого он записал мое имя. Это было большой честью для пехотинца и называлось "цветком мечты".

Ночью вновь начался обстрел наших позиций из минометов.

Неподалеку от меня разорвалась мина, и я потерял сознание.

Когда я пришел в себя, была уже глубокая ночь. Я услышал невдалеке голоса англичан. Было тихо, и голоса звучали мирно. Сквозь заросли я увидел огонь костра. У меня очень болела голова, онемела и не гнулась рука. Нога тоже была ушиблена. Я пополз к огню, надеясь, хоть и не было к тому оснований, что у огня я увижу своих товарищей.

Я ошибся. У огня сидели англичане. Они разговаривали так, словно были на прогулке и никого не боялись. Мне захотелось расстрелять их из автомата, и только тогда я понял, что безоружен. Может быть, автомат я потерял, когда меня отбросило взрывом, а может быть, его сняли с меня, решив, что я мертвый. Я почувствовал сильный голод, так как вторые сутки ничего не ел, а от костра вкусно пахло.

Англичане долго ели, а потом стали петь песню, и я подумал, что, наверное, наши отступили далеко, иначе бы англичане не смели петь. И только тогда я вспомнил, что за гребнем идет крутой обрыв к озеру и отступать нам некуда. Может быть, решил я, подоспели плоты и эвакуировали нашу часть?

Наконец англичане кончили ужинать и разошлись по палаткам, которые они поставили на площадке на склоне. Один из них, который был дневальным, взял кастрюлю и вылил из нее суп в кусты. Я готов был его убить. Потом он ушел спать, а я пополз к догорающему костру. Я помнил то место, куда англичанин вылил остатки супа. Я испытывал ненависть к англичанам, которые выбрасывают пищу в то время, как солдаты императорской армии вынуждены голодать. Я готов был всех задушить, но испытывал боль и дурман в голове. Я думал, что как-нибудь подкреплюсь, а потом украду у них оружие и всех их расстреляю. Но, когда я залез в кусты и шарил руками по черной траве, чтобы найти объедки, близко раздался голос англичанина. Я совсем забыл о часовом, которого они все же оставили, и он услышал, как я роюсь в кустах. Я замер, а англичанин выпустил очередь из автомата по кустам. Остальные начали вылезать из палаток и спрашивать, что случилось.

Когда все утихло, мне удалось уползти подальше от английского лагеря. Затем я перебрался через хребет. С некоторой печалью я поглядел на такоцубо, в котором провел два дня. Окопчик был до половины полон водой. Мне пришли в голову такие строки:

Желтый лист плавает в черной воде.

В этом пруду утоплены мои надежды.

Но мне некому было сказать эти строки. И не на чем их записать. Я спустился дальше, к озеру, которое было разрезано серебряным следом луны. Я шел осторожно, потому что здесь могли встретиться английские солдаты. В темноте я споткнулся о распростертое тело. Я наклонился и узнал своего солдата Оцуки, которого еще вчера видел живым. Недалеко от воды в естественной нише располагался штаб батальона. Сюда светила луна. Я увидел три или четыре тела. В глубине лежал труп майора - командира батальона.

Я пошел на север вдоль берега озера, скрываясь в чаще и надеясь, что выйду к шоссе на город Танги, который еще, наверно, удерживается нашими частями. Днем мне пришлось залечь в кустах, потому что я случайно попал прямо в центр английского лагеря. Несколько раз я был на волосок от разоблачения. Дождя не было, меня мучила жажда, но голод несколько утих. Следующей ночью я вышел к шоссе, по которому шли на восток английские машины. И тогда я понял, что мой долг - вести войну так, словно я остался в рядах императорской армии. Через день я отыскал пистолет и к нему обойму. Из этого пистолета я застрелил одного лигонца в деревне, когда он сдирал с флагштока японский флаг, и потом мне пришлось три дня, как зверю, укрываться в лесу, а они охотились на меня, как загонщики. Я научился находить съедобные корни, похищать с полей ямс и из садов бананы и манго. Я убил за эти месяцы двух отставших англичан и потому был хорошо вооружен. Но с началом сухого периода мне пришлось уходить дальше на север, в глухие места, потому что с деревьев спала листва и меня легко было найти. А обо мне в тех местах уже знали и боялись меня, ненавидели и хотели поймать. Я стал как маленькая армия, грозная и неуловимая. Несколько раз я пытался сворачивать к востоку. Но, как я ни прислушивался, артиллерийская канонада затихла, и я понял, что меня отделяют от моих товарищей десятки, а может, и сотни миль. Я не знал судьбы моей страны, но я был убежден, что до тех пор, пока я стою на своем посту, Великая сфера сопроцветания существует и слава японского оружия распространяется на Лигон.