Все люди — враги - Ричард Олдингтон

— Никто не может по-настоящему знать другого человека, — сказала Кэти. — Можно только угадывать, если любишь.

— Каждый из нас живет как бы в своего рода тюрьме, — продолжал Тони, — но мы иногда можем выйти из нее. Когда мы говорим, что забываемся в экстазе, это только означает минутное разрушение тюрьмы. Со мной такое случалось, когда я сидел где-нибудь в лесу или смотрел на что-нибудь прекрасное и еще когда вы целовали меня. Летающая рыба, должно быть, испытывает то же самое, когда она выскакивает из воды на несколько секунд на солнце.

— Да, но стоит вам только коснуться моей руки, и я сразу забываю все свои мечты в Шварцвальде. Как я раскаиваюсь в этой глупой любовной истории!

— Нет, нет. Не раскаивайтесь в своих переживаниях. Тогда это не было глупо. Может быть, спустя много лет вы будете равнодушны ко мне, но не говорите, что мы были глупы.

Они дошли до самого отдаленного конца-острова, где уже не было ни пашен, ни садов, а тропинку было еле видно. Справа от них берег круто спускался к морю и виднелось что-то вроде расщелины среди неприступных утесов.

— Давайте попробуем спуститься к морю, — сказал Тони, указывая на расщелину.

— Давайте! Это будет целое открытие. Я думаю, здесь никто никогда не бывал. Мне говорили, что на этом конце острова нет спуска к морю.

Когда они, цепляясь за камни, стали спускаться, Тони сказал:

— А знаете, как бывает, когда какое-нибудь случайное слово или неожиданная ассоциация переносят вас вдруг в другую эпоху. Когда я был в Риме, то пошел как-то на какую-то специальную мессу в боковой придел собора святого Петра. При выносе даров мы все опустились на колени, а так как я был в самом конце ряда, то очутился рядом с креслом каноника. Как раз в ту минуту, когда зазвонили колокольчики, возвещая божественное присутствие, каноник, показывая пальцем на резьбу своего кресла другому канонику, сказал по-итальянски: «Какая гадость!». И я вдруг ясно представил себе время Ренессанса: Борджиа прикладывается к распятию и целует вделанный в него драгоценный камень с изображением нагой Афродиты.

— Великолепно! — засмеялась Катарина. — Но если бы это был настоящий современный итальянец, он бы заинтересовался тем, сколько это стоит. Осторожней, не поскользнитесь на этих камнях.

Они немного запыхались и от жары и усилий, когда добрались, наконец, до подножия утеса и очутились между двумя отвесными стенами скал на берегу крошечной бухты, скрытой сверху косматыми ветвями сосен. Белая вода, пенясь, мягко набегала на гальку, потом чуть подальше, над песчаным дном, сразу становилась бутылочно-зеленой, а еще подальше, над водорослями, покрывавшими подножие скал, отливала цветом павлиньего пера. Бухта была ярда четыре в ширину и около двадцати в длину.

— Здесь, должно быть, купаются нимфы, — воскликнул Тони. — Жаль, что мы не можем с вами искупаться.

— А почему бы нет?

— Но мы ведь не взяли с собой купальных костюмов.

— Разве это уж так важно? — улыбаясь, спросила Кэти.

И Тони вдруг охватило странное чувство — будто он уже когда-то стоял здесь раньше, смотрел на это море и собирался купаться с девушкой. И как тогда с Эвелин, к этому чувству примешивалось другое, — словно им управляла какая-то посторонняя сила.

— Да нет, конечно, — сказал он. — Глупо, что я так подумал. Нас здесь никто не увидит?

— Разве только проплывет мимо какая-нибудь лодка, но мы можем стоять по горло в воде, пока она не пройдет.

Через секунду они уже стояли раздетые и, улыбаясь, смотрели друг на друга. Тони было странно, что он не чувствовал никакого смущения, наоборот, ему было приятно сознавать, что он хорошо сложен, тело его не портят мускулы и вообще не имеет изъянов.

Кэти, откровенно любуясь им, сказала:

— Вы мне больше нравитесь обнаженным. Вы красивый мужчина.

— А вы прелестная девушка.

Она и в самом деле была прелестна и отнюдь не из тех женщин, которым необходим полумрак; яркий солнечный свет был оправой для ее красоты. Как ни странно, обнаженная она выглядела более сильной и крепкой, — в платье Кэти казалась почти хрупкой.

У нее были длинные, очень красивые ноги, не очень тонкая и короткая талия, полная грудь. Тони скользнул в воду и почувствовал, как прохлада охватила его до самых бедер. Он протянул руки и сказал:

— Идите.

Она легко бросилась в воду, грудь ее коснулась его руки и плеча, словно нечаянной лаской.

Тони доплыл до конца бухты. В море не видно было ни одной лодки, а небольшой кусочек острова, который он мог охватить взглядом, казался пустынным и безмолвным, ни звука не доносилось сюда, слышны были только их голоса и легкие всплески воды. Катарина стояла по грудь в воде, ее белые ноги и тело причудливо преломлялись в прозрачной колеблющейся глубине. Тони подплыл к ней и когда ноги его коснулись дна, схватил ее за руки и поцеловал в грудь.

Потом, крепко прижавшись к прохладному телу Кэти, он поцеловал ее губы и почувствовал, как она слегка погрузилась в воду, откинувшись назад. Ее поддерживала мягко колыхавшаяся волна, тело ее было почти невесомо, и он легко удерживал ее одной рукой.

Божественное ощущение прикосновения, разбуженное Эвелин, охватило его со всей силой. Катарина тихонько отстранилась и, опустив ноги на дно, встала.

Она прошептала чуть слышно, каким-то испуганным голосом:

— Я бы хотела быть вся твоя, но…

— Но что?

— О, милый мой, милый…

— Но, что такое? Скажи? Ты боишься меня?

— Боюсь? Ты сама нежность.

Она высвободила свою руку и отступила на шаг.

— Тони, милый, я не девушка, а я бы хотела…

Он не дал ей договорить, он прильнул к ее губам долгим, нежным поцелуем, и это был его ответ на все ее сомнения и страхи.

Вечером, когда часы на церкви звонко пробили одиннадцать, Тони тихонько направился в комнату Катарины и вошел, не постучав, как у них было уговорено. Электрическая лампочка была занавешена синим шелковым платком, и в комнате царил таинственный голубой полумрак. Катарина в легком шелковом халате сидела на краю кровати. Повинуясь какому-то внезапному порыву, Тони опустился перед ней на колени, поцеловал ее руку и обнаженное колено. Но она не обняла его, как он ожидал, а, заставив подняться, тихонько отстранила рукой и молча устремила на него нежный и вместе с тем испытующий взгляд, полный мольбы и сомнения.

— Ты так ничего и не ответил мне на то, что я сказала тебе сегодня.

Тони посмотрел на нее, огорченный и удивленный.

— Я ответил тебе. Разве мой поцелуй не сказал тебе, что я не придаю этому никакого значения и люблю тебя?

Она смотрела ему прямо в глаза все тем же пристальным, испытующим взглядом, и Тони видел, как недоверчивое выражение исчезает с ее лица. Но она продолжала допытываться:

— А это не означает, что ты презираешь меня?

Считаешь, что просто можешь позабавиться со мной?

— Если ты не чувствуешь сама, что мне даже и D голову не могло прийти что-либо подобное, — ответил он, уязвленный, — то что бы я ни говорил, это не убедит тебя.

Он почувствовал, как она стиснула его руку:

— Не сердись, мой милый, возлюбленный мой!

Это недоверие к себе самой, а не к тебе. Мне хотелось, чтобы у меня не было ни тени сомнения. — Она минуту помолчала. — Я не могу передать тебе, что я чувствую сегодня, — что-то такое захватывающее, о чем я даже никогда не мечтала. Как будто не только моя жизнь, но весь мир переменился. Сказать «это моя свадьба»— это ничего не сказать. Я твоя, делай со мной что хочешь. — И тихим прерывающимся голосом она промолвила: — Herz, Herz, mein Herz!

Глубоко взволнованный Тони хотел обнять ее, но она опять удержала его и каким-то почти смиренным голосом сказала:

— Хочешь сегодня сделать меня матерью твоего ребенка?

Было что-то такое трогательное в этом отсутствии эгоизма, этом полном самозабвении, что у Тони на глаза навернулись слезы. Самый вопрос как-то поразил его, — мысль об этом не приходила ему в голову.

— Дорогая моя, в будущем, конечно, да, я хочу этого, но только не теперь. Мне кажется, я еще слишком молод. Я не думал об этом… Когда мы будем жить вместе…

Он говорил нерешительно, потому ли, что не ждал этого вопроса, или потому, что был взволнован.

И он не испытывал никакого унижения, он был полон глубокого смирения. Мужчины поэтизируют свою любовь, подумал он, потому что это не такое высокое чувство, как любовь женщины. И ему показалось, что она прочла его мысль, потому что Кэти отвела от него взгляд и сказала просто, почти весело:

— Иди ложись и закрой глаза.

Он скользнул в прохладную постель и закрыл глаза. Кэти мягко ходила по комнате, потом наступила тишина, и он слышал только биение своего сердца.

Его охватила легкая дрожь, он старался ослабить напряжение тела и ни о чем не думать. Вдруг он почувствовал ее свежие губы на своих губах и весь затрепетал от этого прикосновения. Губы ее скользнули от лица к его сердцу. Он протянул руки, пытаясь обнять ее, и снова почувствовал ее губы. Гея-богиня склонилась над своим возлюбленным среди вспаханного поля, обхватив его голову руками и приникнув к его губам. Голубая мгла словно вспыхнула золотым светом.