Всем штормам назло - Владимир Врубель

Через десять лет по народной подписке Муравьёву-Амурскому открыли в Хабаровске, на берегу Амура, величественный памятник работы Александра Опекушина. Бронзовую скульптуру отлили в Петербурге и с большими трудностями доставили в Хабаровск. На лицевой стороне каменного постамента было начертано «Графу Муравьёву-Амурскому 1891». На четырёх сторонах нижней цокольной части постамента были укреплены бронзовые доски, на которых изложены основные события по присоединению Приамурья и их главные участники. Среди этих имён были и два женских — Екатерины Николаевны Муравьёвой и Екатерины Ивановны Невельской. Они не занимали официальных должностей, но вклад этих замечательных женщин нашёл признание ещё при их жизни в мемуарах современников. И если в отношении их мужей высказывались различные мнения, то о женах все, кто их знал, вспоминали только с восхищением. В 1908 году, в годовщину пятидесятилетия заключения договора с Китаем, делегация дальневосточников возложила на могилу Муравьёва в Париже серебряный венок с надписью «Города Приморской области Хабаровск, Владивосток и Никольск-Уссурийский — графу Муравьёву-Амурскому. 1858–1908».

Титул графа, поскольку у Муравьёвых не было детей, с разрешения Александра III перешел к его племяннику. На этом и хотелось бы закончить статью, но российская история — вещь занятная. В отечестве воюют с памятниками. Мёртвых, будто живых, судят, реабилитируют или отказывают в реабилитации, восстанавливают в воинском звании, словом, жизнь кипит даже после смерти.

В 1920‑х годах построенный на народные деньги памятник в Хабаровске уничтожили. Вместо него установили памятник Ленину. Затем поменялась власть, и памятник Ленину уничтожили, а памятник Муравьёву-Амурскому восстановили на прежнем месте. Будем надеяться, что надолго, и его не заменит в будущем памятник какому-нибудь китайскому государственному деятелю.

Нет покоя и праху графа. В начале 90‑х годов XX века заканчивался срок аренды земли на Монмартрском кладбище. Денег у российского государства, чтобы продлить этот срок, не нашлось. Зато нашлись деньги на командировки в Париж и организацию перевозки праха в Россию.

Останки генерал-губернатора перевезли во Владивосток самолётом Аэрофлота в декабре 1990 года. Их торжественно захоронили лишь спустя девять месяцев. Затем надумали строить подвесную дорогу. Могилу огородили забором, вокруг насыпали кучи строительного мусора. В таком состоянии она находилась полтора года. Сейчас около неё красуется опора подвесной дороги. Официальные городские лица стали поговаривать, что, может быть, вообще зря привезли прах во Владивосток и лучше бы передать его в Хабаровск.

Николай Николаевич при жизни, как подсчитали его современники, проехал по Сибири около 120 тысяч вёрст. Похоже, что и его прах пропутешествует не меньше.

Екатерина Николаевна после смерти мужа уехала в места своего детства и юности. Там, недалеко от города По, она и скончалась в 1897 году. Её похоронили в семейном склепе. Прах графини Муравьёвой-Амурской никто не тревожил. Так их разлучили после смерти.

«Минуты свидания не решаюсь описывать. Чувство живо…»

Екатерина Ивановна Невельская была не единственной женщиной, проделавшей мучительный путь через Сибирь, чтобы разделить с мужем все невзгоды и тяготы службы в далёком диком крае.

Ещё более длительный вояж, в Ново-Архангельск, столицу русской колонии в Америке, предприняла двадцатилетняя баронесса Елизавета Васильевна фон Врангель, жена морского офицера, впоследствии адмирала, прославленного мореплавателя, управляющего Морским министерством. Это было в 1830 году.

А через десять лет другая баронесса, Юлия Егоровна фон Врангель, племянница знаменитого адмирала, в таком же юном возрасте повторила этот же маршрут. Она направлялась вместе с мужем, лейтенантом Василием Степановичем Завойко, в Охотск. Завойко поступил на службу в Российско-американскую компанию, созданную для освоения восточных земель России, и был назначен начальником Охотской фактории и правителем конторы.

Их свадьба была скоропалительной: лейтенант торопился жениться до отъезда. Симпатичная родственница адмирала ему понравилась, к тому же в краях, куда он направлялся, с невестами было туго. Юлии тоже приглянулся худощавый стройный моряк. По мнению её тёти, Елизаветы Васильевны Врангель, хорошо знавшей Завойко ещё со времён своего пребывания в Ново-Архангельске, а также со слов дяди-адмирала, упустить такого жениха было бы непростительно. И Юлия решилась, дала своё согласие. Из приданого у баронессы был только титул: в большой семье действительного статского советника Егора Петровича Врангеля едва сводили концы с концами. Лейтенант тоже не был обременён имуществом: офицерская форма, да ордена за храбрость, проявленную в Наваринском сражении, и за два кругосветных плавания на парусниках «Америка» и «Николай», занявших шесть лет жизни. Тяжёлая и опасная дорога из Петербурга на восток позволила хорошо узнать друг друга во всевозможных, часто опасных обстоятельствах, и каждый из супругов был доволен, что не ошибся в своём выборе.

Василий Завойко происходил из старинного, но обедневшего захудалого дворянского рода, два поколения которого были священнослужителями. Они владели небольшим хутором и трудились на нём, ничем не отличаясь от своих соседей крестьян. Отец Василия не захотел быть священником и стал морским лекарем. Немудрено, что будущее своих сыновей он видел в морской службе.

О поступлении в Морской корпус в Петербурге не могло быть и речи — туда поступали отпрыски знатных фамилий, нередко царь лично рассматривал кандидатуры. Отставной штаб-лекарь отвёз мальчиков в Штурманское училище, находившееся в Николаеве. Уровень преподавания в училище был, конечно, несоизмеримо ниже, чем в Морском корпусе, и много лет спустя самолюбивый Завойко не раз испытывал чувство некоторой ущербности, когда вставал вопрос о его образовании. Зато он обладал большой практической сметкой, которая компенсировала недостатки его образования. Его жена не раз имела случай в этом убедиться во время их необычного свадебного путешествия. Василий Степанович рассказывал ей о своей службе, о людях, встречавшихся ему на жизненном пути и многому его научивших.

Завойко везло на командиров, в числе их был и Павел Степанович Нахимов. Но нет правил без исключения. Юлию потряс рассказ мужа о царивших на Черноморском флоте нравах. Однажды, ещё десятилетним ребёнком, в учебном плавании на бриге «Мингрелия» во время штормовой погоды он был настолько измучен морской болезнью, что не смог подняться на палубу. Известный своей жестокостью командир брига капитан-лейтенант Михаил Николаевич Станюкович приказал привязать его в наказание к надстройке в носовой части судна. Много часов несчастный мальчик стоял на холодном ветру, обдаваемый брызгами волн. Выбившись окончательно из сил, он взмолился на родном украинском языке, чтобы ему дали поесть. Ему дали сухарь и вновь привязали. Ребёнок уже не мог говорить, кашлял кровью. Встревоженные матросы доложили об этом одному из офицеров, и только после его просьбы командир разрешил освободить Василия от верёвок. Затем, видимо, опасаясь последствий в случае смерти ребёнка, он приказал поместить его в своей каюте и лично следил за его поправкой.