Удар шаровой молнии - Анатолий Ковалев

Однажды он написал, что у него не ладится с языком и он никак не может сдать зачет строгому, придирчивому преподавателю. Аида училась в третьем классе обычной школы. В классе у них было двенадцать немцев, и когда у всех заканчивались занятия, они оставались еще на один урок, под названием "Родная речь".

- Я тоже хочу остаться,-заявила она как-то классной руководительнице.

- Тебе не положено.

- Почему?

- Потому что они - немцы, а ты - русская.

- Я останусь, - твердо решила девочка, и та почему-то не посмела ей возразить, только пожала плечами.

Немцы смотрели на нее как на заблудшую овечку, примкнувшую к стаду благородных антилоп. Учительница немецкого спросила:

- Ты-новенькая?

- Нет, я учусь в этом классе. Меня зовут Аида Петрова.

- У тебя мама-немка?

- Нет, я просто хочу послушать.

- Что послушать?

- Вашу родную речь. Класс взорвался смехом, но учительница подняла руку, и снова стало тихо.

- В пятом классе у вас будет предмет "иностранный язык", и ты сможешь выбрать немецкий, - здраво рассудила она.

- Я просто хочу послушать.

Строгие, холодные глаза учительницы встретились с горящим взглядом девочки, и учительница, славившаяся своей несгибаемостью и бескомпромиссностью, усмехнувшись, произнесла:

- Что ж, послушай...

Она "послушала" два урока. Откопала в кладовке старые учебники немецкого, по которым учился Родион. И на третьем уроке подняла руку Больше над ней никто не смеялся. Приехавшему на зимние каникулы Родиону она заявила, что будет с ним общаться исключительно по-немецки и пусть он только попробует не сдать зачет.

Каждый день девятилетняя Аида усаживала за уроки своего девятнадцатилетнего братца. Они читали вслух книги, которыми с ней делились сверстники из немецкой группы. Обалдевший

Родя без конца повторял:

- Во время войны ты была бы разведчицей. Наверное, готовишься в шпионки, а?

Зачет он благополучно сдал и прислал ей в подарок из Алма-Аты "Фауста" на немецком, роскошно изданного в конце прошлого столетия. Книгу Родион купил на папины деньги.

И сейчас, с помощью словаря, он пытался написать Аиде письмо своим мелким, неразборчивым почерком.

"Я жил иллюзиями, а наше время этого не прощает. Я родился в другой стране и в другую эпоху и до сих пор не приспособился к переменам... Я долго учился в институте, а потом долго переучивался, и все это было бесполезно. Как врач я не многим помог, а последний год работы в наркологической клинике показал всю мою некомпетентность и даже беспомощность. Поэтому моя частная практика, да еще в Москве, - это всего лишь новая иллюзия. Я чувствую себя лишним, ненужным... Иногда мне удавалось спрятаться от действительности за чтением книг. Это были самые счастливые, самые полноценные минуты моей жизни. Боже мой, сколько удовольствия мне доставили Гоголь и Достоевский, Диккенс и Пруст, Цао Сюэцинь и Шолом-Алейхем! Но и книги - это тоже иллюзия, и в них не найти ответа на вопрос, который гложет тебя изо дня в день: зачем ты живешь?.. Я не успел оставить потомства, но это, наверное, к лучшему. Что я передал бы своим детям? Беспомощность, бесполезность или, может быть, иллюзии?.. Ты всегда презирала слабых людей, но почему-то много и долго возилась со мной. Однажды я предал тебя и, возможно, способен на и новое предательство... Таким, как я, не стоит..."

Родион не дописал фразы, поставив многоточие.

Внизу: "Извини за плохую немецкую орфографию, я ведь все-таки не вундеркинд. Твой любящий брат".

Еще ниже по-русски: "Мама, если можешь прости".

Он достал из шкафа цветастый галстук, тоже подаренный сестрой, но так ни разу и неодеванный. Никогда не следил за своим гардеробом, но кое-что все же пригодилось. Включил старинную люстру, ее первую покупку в новую квартиру, приобретенную наспех в ближайшем антикварном. Ведь брату нужен был источник света!

Некоторое время он стоял в оцепенении, смотрел, как мерцают хрустальные подвески на люстре, отливая всеми цветами радуги, как отбрасывают радужные блики на бархатные обои и книжный шкаф.

На стол, где лежало его последнее письмо, он поставил стул в стиле ампир.

Это случилось в самом конце лета девяносто девятого года. Родиона похоронили рядом с бабушкой. Отец приехал как раз к похоронам. Он поселился в комнате Роди, несмотря на то что ему предлагали другие комнаты. Он приехал не один, а со своей шестилетней дочкой Дуняшей. Девочка впервые оказалась в таком большом городе и впервые видела покойника, поэтому не отходила ни на шаг от отца и всех сторонилась.

В эти дни Аида не оставляла Патимат одну. Та всерьез поговаривала о самосожжении. Когда мачеха, устав от слез и бессонницы, переставала ощущать действительность, Аида трясла ее за плечи и умоляла: "Ты мне нужна! Ты мне необходима! Я тебе не позволю уйти, мама!" И Патимат, очнувшись, успокаивала ее: "Конечно, я тебя не брошу, дочка".

Они несколько раз ходили в мечеть. И там в специально отведенном для женщин месте стояли на коленях и молились по-арабски. Аида помогла ей вспомнить давно забытую молитву.

В сентябре зарядили дожди. Они часами просиживали с Марком в какой-нибудь забегаловке и пили много, как никогда. Он совсем забросил работу, передав жене бразды правления. Он теперь редко видел Ирину и детей. Каждую ночь проводил на квартире Виктора. Иногда с Софьей, а чаще в одиночестве.

С Майрингом Аиде всегда было уютно, а в эти безрадостные, скорбные дни сентября его присутствие стало для нее необходимым. "Ты совсем не похож на Родиона, - сказала она как-то, - но я хотела бы иметь такого брата". - "Ты его имеешь".

Теперь их любимым местом стал пивной бар на Первой линии Васильевского острова. Это было не очень удобно, потому что Марк, в связи с беспробудным пьянством, перестал пользоваться своим автомобилем. До разведения мостов они успевали перебраться через Неву, и он провожал Аиду на Фурштадтскую, а потом топал пешком на Сенную площадь.

Тихими вечерами в полумраке бара они рассказывали друг другу истории своей жизни, пытались привести все к какому-то общему знаменателю, и, конечно, ничего у них не получалось. А на трезвую голову издевались над своими нелепыми, полуфилософскими-полумистическими излияниями. Марку прожитые годы представлялись в виде набора зубочисток. Выковыривание мяса из чужих гнилых зубов, а дальше - забвение, помойка. Аида позволяла себе расслабиться и признавалась, что в ее молодое, красивое тело переселилась душа прабабушки. Старая Аида немного не дотянула до ста лет, а она, кажется, уже дотянула.

В эти дни они на удивление много смеялись. Их смешила всякая глупость. В основном, собственная. Марк тянул ее в Русский музей. "Я люблю Нестерова, Борисова-Мусатова, Врубеля, Кустодиева", - говорил он. Аида качала головой: "Мы пойдем в Эрмитаж. Я люблю Брейгеля, Кранаха, Рембрандта и малых голландцев". В конце концов они никуда не шли, а снова и снова заказывали пиво и водку

В некоторые ее рассказы он верил с трудом.

- Ты бродяжничала с двенадцати лет, а как получала паспорт? Вернулась в свой город, в паспортный стол? И тут тебя сцапали?

- Все куда проще, Марик. У меня был фальшивый паспорт. Причем уже с четырнадцати лет, а настоящий, российский я сделала совсем недавно. Нет ничего невозможного, надо только очень захотеть. Так говорили в какой-то детской телевизионной передаче, и я поверила.

Как-то к ним подсела молоденькая девушка, светлоглазая блондинка с мягкими чертами лица, и заговорила с Аидой по-литовски. "Вам привет из Каунаса", - сказала она. "У меня нет там родственников", - возразила Аида. "Зато есть друзья, которые помнят о вас". - "Как вы меня нашли?" - "Я узнала вас по фотографиям". И она протянула ей пачку фотоснимков: Аида с Донатасом, Аида с

Борзым, Аида встает из-за стола, Аида ведет Донатаса к машине, Аида у парапета набережной с пистолетом в руке. Странно, ей казалось, что Гедиминас в "Амбассадоре" был в стельку пьян. Но кто-то по его команде фотографировал ее скрытой камерой. "Сколько вы хотите за эти снимки?" - _спросила она девушку. "Ну, что вы! - притворилась смущенной та. - Это подарок от Гедиминаса. Он хочет с вами встретиться". - "Где и когда?" - "На днях он приедет в Петербург и остановится в гостинице "Прибалтийская". В какое время вам лучше позвонить?" "Во втором часу ночи".

Девушка отказалась выпить с ними водки и исчезла так же внезапно, как и появилась. Наутро Аида сомневалась, была ли она вообще или приснилась, но Марк утверждал, что помнит литовскую девушку и что та передала ей какие-то фотографии. Снимки действительно лежали в сумочке.

- Пора нам трезветь, - здраво рассудил Майринг, когда они снова встретились в пивнушке на Васильевском. - Нечаев тебе не звонил?

- Может, и звонил, да только я дома почти не бываю. Отец скоро уедет, а мы с ним толком и не поговорили ни разу Да и о чем нам говорить?

- Значит, не звонил. Что-то уж больно деликатничает.