Все и девочка - Владимир Дмитриевич Авдошин
Шрифт:
Интервал:
Закладка:
– Да мало ли что в палатке может с девочкой случиться? Разные ведь мальчишки бывают. Один еще маменькин сынок, ему только про Буратино читать и лобзиком выпиливать. А другой уже как петушок, уже ретиво топчется… – обосновала свой отказ мама и углубилась в командировочный отчет, который надо было сдавать срочно, ну просто завтра.
– Да они хорошие у нас.
– Что-то у тебя было разное о них мнение, а как в поход – все хороши стали? Сказала – нет, значит – нет, рано ещё на месяц уходить.
Жаль. Но я промолчала. И не потому, что мне нечего было возразить – с мамой я боевая, могу за себя постоять. Но она обещала поездку на Кавказ, и если сильно рассориться из-за байдарочного похода – может и не взять.
Глава 7
Отпуск с мамой
В середине лета в отпуск обычно приезжала мама из Крыма, и мы ехали с ней отдыхать на Черное море, на Кавказ, для разнообразия. С крымской-то стороны у нее работа. Для поправки моего здоровья. И компания подобралась знатная. Моя одногруппница по яслям и мамина знакомая по родительскому комитету Мингео. Как и все советские работающие интеллигентные женщины, выкроившие некоторое время для отдыха, в вагоне они начали споры о смысле женской жизни. Почти как мужчины заспорили.
Элеонора Игнатьевна – женщина крупная, со слащавым лицом, боевая, оптимистичная – смачно выговаривала моей маме:
– Я не понимаю, Тамара Ивановна, вашего брака. Он у вас какой-то постный. Нельзя же только работать. У вас дочь, муж, но нельзя же личную жизнь забывать. А это что же? Сплошные командировки? Понукаете работяг. Что это за жизнь? Вот я – еду, остановимся у хозяина шашлычной. «Дорогой Вахтанг», что называется. И он мне ни за чем, он мне не уровень, я женщина разведенная, учрежденческая, я себе всегда мужчину найду в своем министерстве. Вахтанг мне для тонуса на купальный сезон. Ну в крайнем случае аборт сделаю. Мы же не монашки какие-нибудь.
Мама, державшаяся с ней всегда в рамках родительского политеса Мингео, не ожидала от неё такого выпада в поездке, поэтому смущенно зарделась и сказала суховато, что в её шкале эмоций обозначало крайнюю степень откровенности:
– Я понимаю, что вас беспокоит. Мой муж часто со своими сослуживцами из Мингео об этом разговаривает. И мне внушает, что я-де должна оставить работу ради него. Но государство всем нам, даже детям кухарок, дает возможность выйти в люди (тут она несколько процитировала своего декана). Я четыре года войны училась в институте для того, чтобы иметь социальный статус, чтобы иметь большую ответственность за большое дело, наконец, чувствовать себя большим человеком, делающим большое дело. Меня этому учили, и я не могу превратиться в домработницу ни для кого: ни для мужа, ни для дочери. Я должна быть большим человеком, раз государство меня к этому готовило. Ну а насчет эмоций, да, конечно, как и всем женщинам, мне это нужно. И они в нашей жизни случаются. Не так, чтобы очень часто, но всё же. Это когда мы сдаем объект, выстроенный нами, будущему хозяину, Минздраву. Санаторий или больницу. У нас при подписании бумаг обязательно банкет и даже с танцами. Я даже уроки танцев брала, чтобы соответствовать своему статусу безупречного руководителя и безупречной партнерши по танцам. Учрежденческой моралью это допускается. Более того – приветствуется. Вот всё, что я могу сказать о себе и о своем «постном», как вы выразились, браке. И перейдем лучше к другой теме – теме наших дочерей.
Мне кажется, что это было единственное скучное место в нашем сногсшибательном августе с Галей. Потерпев их перепалки, мы остановились в Новом Афоне, у хозяина шашлычной в гостевых комнатах, как и говорила Галина мама.
Как водится у приезжающих, сразу бросили вещи и побежали на пляж, предвкушая восхитительнейшее занятие для девочек нашего возраста, впервые и только здесь пришедшее к нам в голову – во всем, во всем вести себя как взрослые. То есть ходить на пляж, ловя и отвечая на взгляды парней-грузин, купаться, как бы наигрывая свое взрослое поведение с учетом их взглядов, а потом, нежась на песке и болтая, непрестанно включать их в свой разговор. Это были сыновья хозяина шашлычной или племянники его – мы не интересовались. Мы не умели еще разговаривать по-взрослому, только умели включать их в свою орбиту, и всё это называлось «Ля муром». Мы видели, как они утром рубят дрова для шашлычниц и мангалов хозяина. Он их то приободрял, то ругал на своем языке, а потом они тоже были весь день на пляже и в нашей власти. Учили нас, как сказать на трех языках «я тебя люблю» – по-грузински, по-армянски и по-абхазски. И мы чувствовали себя счастливыми, почти имеющими эту самую любовь, о которой мы ещё ничего не знали. Чувствовали себя счастливыми вдвойне, как будто они для нас уже партнеры-любовники. Так мы себе намечтали, так восхитительно это всё звучало. Их загорелые тела, медальные профили, раннее созревание (наши-то в это время еще школьники) – всё нас волновало. И уже мечтались, как совершенно близкие, какие-то серьезные чувства. Хотя откуда было взяться чувствам, когда нам через десять дней уезжать, а здесь будет новый заезд с новыми алкающими предлюбовных чувств девушками, подогретыми южным солнцем? Единственное, что оставалось, чтобы хотя бы мысленно не проваливать эту цепочку – это взять адрес.
В поезде мы болтали и хохотали всю дорогу, стихийно карикатуря проходящих мимо мужчин. До самой Москвы хохотали, до колик в животе и клятв, что теперь каждое лето – на юг и только вместе.
Глава 8
Единственная любовь
К восьмому классу верной подруги мало. Нужен молодой человек. Срочно нужны чувства к противоположному полу. Срочно нужны ответные чувства противоположного пола. И у многих, возможно, это было. А у меня – ничего особенного. Ну подумаешь – уборка в классе. Там привычное дело тряпками друг друга охаживать, скрывая свое возмущение от отсутствия каких-либо чувств. Отсюда грубость и вранье: это ты меня первый стукнул, а я только тебе сдачи дала. А потом всё-таки случилась любовь. Мальчики класса признали меня своей лидершей и в конце уборки, усадив
