Искатель. 2011. Выпуск № 12 - Геннадий Александровский

Взгляды встретились, и Вайншток повел Берковича к своему столику, как авиадиспетчер ведет на посадку самолет, направляя на него узкий луч радара.

— Доктор Вайншток? — спросил Беркович, подойдя и протянув руку.

— Старший инспектор Беркович? — вопросом на вопрос ответил физик, пожав Берковичу ладонь с такой силой, будто боялся: если пожатие окажется слишком слабым, полицейский подумает, что он слабак и не способен защитить ни жену, ни самого себя.

Перед Вайнштоком стоял высокий бокал с зеленоватым (яблочным?) соком. Беркович сел напротив и, обернувшись к стойке, взглядом подозвал официантку.

— Черный кофе, большую чашку, — сделал заказ Беркович и покачал головой, отвечая на вопрос: «Что-нибудь еще?»

Вайншток отпил из бокала и сказал:

— Надеюсь, старший инспектор, вы не верите в мистику, магию, потусторонние силы, полтергейст и прочую эзотерическую чепуху?

Беркович смутился — конечно, ни во что такое он не верил, разве что в магию вуду, в которую не верил тоже, просто думал, что преступник мог использовать… кстати, почему Вайншток, ничего, естественно, не зная о соображениях старшего инспектора, начал разговор с эзотерики?

— А вы?

Вайншток улыбнулся и допил сок.

— Нет, — сказал он твердо и поставил бокал на стол с таким стуком, будто хотел твердость голоса и мысли подтвердить твердостью удара стекла о пластик. — Маша мне всю голову задурила своей мистикой, и мне показалось: она так уверенно говорит, потому что полиция тоже придает этой чепухе какое-то значение. Понимаю, этого быть не может, но хотел уточнить для полной ясности.

— Естественно, я не верю в мистику, — Беркович пожал плечами и откинулся на спинку стула, позволяя официантке поставить на стол дымящуюся чашку кофе и блюдечко, на котором лежали пакетики с сахаром и сахарином.

— Э-э… — подал голос Вайншток, — мне тоже, пожалуйста, — и объяснил, когда девушка, кивнув, отошла от столика: — Вообще-то я не любитель кофе, да и чай почти не пью, предпочитаю воду или, в крайнем случае, сок. Но… как бы это сказать… давно обратил внимание: разговор получается лучше, если собеседники пьют один и тот же напиток. Это, конечно…

— Мистика, в которую мы оба не верим, — подхватил Беркович.

— Конечно, — задумчиво произнес Вайншток, — этому есть простое естественнонаучное объяснение. Психология. Скажем, одинаковые напитки сближают собеседников социально. Или… Неважно, — прервал он себя, получил свой кофе, высыпал в чашку три пакетика сахара и сказал: — Детская привычка. Чай я тоже… — Он запнулся и, отставив чашку, перешел наконец к сути: — По словам Рины, в то утро никого не было в квартире, кроме нее. Она вам это сказала?

Беркович кивнул.

— Тогда подозревать вы можете только Рину, но это глупо, нелепо и бессмысленно!

Беркович отпил из своей чашки — кофе оказался превосходным, не хватало только ломтика лимона, но здесь почему-то лимон не подавали. Однажды Беркович посетовал на это хозяину заведения, Моше Каплинскому, тот пообещал: «Конечно, непременно», но лимон в ассортименте так и не появился.

— вообще-то я не имею права обсуждать со свидетелями детали расследования.

Фраза прозвучала излишне официально и отдавала литературщиной, что заметил и Вайншток, усмехнувшись кончиками губ.

— Я свидетель? — удивился он. — Меня и в стране не было, Когда…

Будто только сейчас вспомнив, что произошло «тогда», Вайншток помрачнел, сжал губы и некоторое время смотрел поверх головы Берковича, собирая растрепавшиеся мысли.

— В качестве свидетелей, — пояснил Беркович, — проходят все, кто может что-то сказать по поводу преступления. Не обязательно быть на месте… вы понимаете.

— Да, — кивнул Вайншток.

— Вы хотели что-то сообщить? Я бы все равно с вами встретился, поскольку вы муж Марии, а Мария — подруга Рины.

— Да, — повторил Вайншток. — Просто я не знаю, с чего начать — обезоруживающе признался он.

— С чего угодно, — подбодрил его Беркович. — Если будет надо, я задам наводящие вопросы.

— Да… — третий раз протянул Вайншток. — Я не собираюсь вторгаться в вашу епархию. Подозреваемые, улики… Только хочу сказать, что врагов у Натана не было, и так поступить с ним не мог никто.

— Но кто-то поступил именно так, — мягко произнес Беркович.

— Никто так поступить не мог, — упрямо повторил Вайншток. — Обратите внимание, старший инспектор. Никто не мог сделать это физически. И никто не хотел Натану зла, так что психология говорит о том же. Значит… — он сделал многозначительную паузу и посмотрел на Берковича тревожным взглядом: понял ли полицейский то, что он хотел сказать?

— Мистику мы тоже отвергаем, — сказал Беркович. — Следовательно…

Вайншток вздохнул, придвинул к себе чашку с начавшим остывать кофе и большими глотками опустошил ее, наверняка не почувствовав ни вкуса, ни аромата. Надо было сказать наконец, и он сказал:

— Если все возможные объяснения оказываются ложными, то остается принять единственное, каким бы невероятным оно ни казалось.

— Вообще-то, — заметил Беркович, — фраза у Конан Дойля звучит не совсем так, но, возможно, я читал другой перевод.

— Какая разница! Вы поняли, что я хочу сказать, старший инспектор?

— Надеюсь. Все же скажите, чтобы я не гадал, правильно ли я вас понял.

— В комнате Натан был один, — Вайншток заговорил медленно, будто гипнотизер, старающийся внушить визави мысль, которую тот принимать не хочет. — Комната была заперта изнутри. Никто не мог войти и выйти. Только Натан и модель.

— Кукла, — вставил Беркович.

— Кукла? — повторил Вайншток и подумав, согласился. — В этом что-то есть. Я говорю: модель… неважно. Если исключить все прочие возможности, остается принять, что Натана убила модель существа, которое при большом желании можно, пожалуй, назвать человеком.

— Сама? — деловито спросил Беркович.

— Что? — растерялся Вайншток. — А… Да. Конечно. А что, есть другие варианты?

— Вы говорите, что не сторонник мистики, — осуждающе сказал Беркович. — По-вашему, эту…. модель… кто-то запрограммировал, чтобы она…

Вайншток воздел очи горе.

— Запрограммировал? Кто? Как? Зачем? Это… извините… глупость! Никогда не слышал ничего более нелепого!

— Тогда, — не сумев сдержать насмешки, сказал Беркович, — кукла… модель… сама…

— Я о том и говорю! Сама, конечно!

Беркович внимательно смотрел на Вайнштока, пытаясь понять, шутит он, пытается ли внушить мысль, в бредовости которой сам не сомневается, или действительно…