Рыжеволосая Женщина - Орхан Памук

– Что?

– Почему ты не ответил на мое письмо? – спросил он, приблизившись ко мне.

– На какое письмо?

– Ты прекрасно знаешь, о чем я говорю.

– Не взыщи, я не могу вспомнить из-за ракы. Скажи, что за письмо.

– Я говорю про то письмо, в котором я подписался как твой сын. Почему ты на него не ответил? Я ведь внизу и адрес электронной почты приписал.

– Что ты, говоришь, приписал?

– Хватит прикидываться! – сказал Серхат. – Ты давно понял, кто я.

– Я не понял, Серхат-бей.

– Меня зовут не Серхат. Я твой сын Энвер.

Мы долгое время молчали.

Я смотрел ему в глаза. Энвер смотрел в глаза мне и пытался понять, о чем я думаю. Во мне медленно поднималось разочарование. Я давно понял, что не смогу воскликнуть: «Сынок!» – и броситься к нему на шею, как в турецких мелодрамах.

– Так, значит, главный притворщик – это ты! – наконец произнес я. – С чего бы моему сыну Энверу изображать какого-то Серхата?

– Отец очень важен для меня.

– Что означает для тебя отец?

– Отец – это нежный, сильный человек, который оберегает и направляет жизнь своего сына с того момента, как отцовское семя попало в лоно матери. Отец – это начало и центр мира. Если ты знаешь, что у тебя есть отец, даже если ты его не видишь, то чувствуешь себя уверенно, ибо понимаешь: он где-то там и в любой момент придет с нежностью защитить тебя. У меня такого отца не было.

– У меня, к сожалению, тоже не было такого отца, – сказал я хладнокровно. – Но если бы отец был рядом, он бы в свою очередь ожидал от меня покорности и своей силой и нежностью заставил бы меня утратить индивидуальность.

Энвер внимательно слушал меня, и я обрадовался.

– Интересно, если бы я слушался своего отца, стал бы я счастливым человеком? – продолжал я размышлять вслух. – Может быть, я бы стал хорошим сыном, но я не стал бы индивидуальностью.

– Из-за этого стремления сохранить индивидуальность европейские богатеи позабыли о том, кто они. А европеизированные турецкие богатеи в Аллаха не верят, потому что считают себя выше простых людей, – неожиданно сказал Энвер. – Для них очень важна индивидуальность. Большинство из них не верят в Аллаха, чтобы доказать, что они не такие, как все. Ведь, чтобы поверить в Аллаха, нужно стать простым человеком. Вера – это рай и утешение для смиренных.

– Я согласен.

– То есть ты говоришь, что ты веришь в Аллаха. Это дело трудное для европеизированного турка.

– Да.

– Если ты и в самом деле читаешь Коран, если ты веришь в Аллаха, то почему ты оставил Махмуда-усту одного в этом бездонном колодце? Как ты мог его здесь оставить? Ведь верующий человек имеет совесть.

– Я об этом долго размышлял. Я тогда был ребенком.

– Ну и что. Ты уже тогда встречался с женщинами и делал им детей!

– Ты все знаешь, – пробормотал я.

– Да, Махмуд-уста обо всем мне рассказал, – злобно сказал Энвер. – Ты оставил мастера на дне колодца потому, что возгордился, потому, что считал себя выше его. Для тебя твоя учеба, твой университет, твоя жизнь оказались важнее жизни простого бедняка.

– Ты прав, – сказал я, отходя от колодца.

Воцарилось долгое молчание. Собака вновь залаяла.

– Ты боишься? – спросил мой сын.

– Чего?

– Упасть в колодец.

– Гости уже, наверное, заволновались, – ответил я. – Давай вернемся. Я не ожидал, что мой сын будет разговаривать со мной столь неуважительно.

– А как я должен был разговаривать с вами, папочка? Если я буду покорным сыном, то не смогу быть европеизированным человеком. А если я стану европеизированным человеком, то не смогу быть покорным сыном. Так помогите же мне!

– Мой сын мог бы быть развитой личностью и по собственной воле подчинялся бы отцу, – сказал я. – Сила нашей личности происходит не только от нашей свободы, но также от пережитого нами и от наших воспоминаний. Этот колодец для меня – настоящая личная история и настоящие воспоминания. Спасибо тебе большое, Энвер-бей, что ты привел меня сюда. Но теперь этот разговор окончен.

– Почему ты хочешь вернуться? Ты боишься?

– Чего мне бояться?

– Ты боишься не того, что случайно упадешь в колодец, а того, что я тебя сейчас схвачу и брошу туда, – сказал он, глядя мне в глаза.

Я выдержал взгляд:

– С чего бы тебе поступать так с отцом?

– Чтобы отомстить за Махмуда-усту. Чтобы отомстить за то, что ты меня бросил. За то, что ты соблазнил мою замужнюю мать. За то, что годы спустя ты не удосужился ответить на письмо родного сына. И кроме того, я хочу стать такой личностью, какая тебе нравится. Ну и конечно, я готов убить тебя потому, что твое состояние достанется мне.

Длина списка причин меня испугала.

– Но ты же попадешь под суд. Тебя сгноят в тюремной камере, – осторожно и мягко попытался убедить его я. – Твоя жизнь пройдет в тюрьме. К тому же восстание против отца либо бунт против государства считаются почетным делом не у нас, а в Европе. Государство лишает наследства человека, убившего отца.

– Обычно такие вещи делают, не думая о последствиях, – сказал мой сын. – Если ты будешь думать о последствиях, то не сможешь быть свободным. Свобода означает умение позабыть о пережитом и о нравственности. Ты когда-нибудь читал Ницше?

Я решил промолчать.

– К тому же если я тебя сейчас брошу в колодец и всем скажу, что отец случайно оступился, никто не докажет противоположного.

– Ты прав.

– Когда я злился на тебя, мне хотелось тебя ослепить, – добавил мой сын. – А самое главное, что я просто не могу тебя видеть.

– Видеть отца должно быть всегда приятно.

– Если это настоящий отец! А настоящий отец должен быть справедливым. Так что ты даже не настоящий отец. Сначала мне хотелось тебя ослепить.

– Зачем?

– Я поэт, и мое дело – играть словами. Но я знаю, что настоящая идея происходит не из слов, а из образов. Бывает так, что какую-нибудь важную мысль я не могу высказать словами, но могу лишь представить ее в виде рисунка. Если я тебя сейчас лишу зрения, то только тогда я смогу стать такой личностью, какой ты хочешь, чтобы я стал. Ты знаешь почему? Потому что тогда я стану самим собой и, записав свои собственные слова, расскажу свою собственную историю.

Мне было больно от того, как враждебно и саркастически он разговаривает со мной. А ведь я должен был обнять его, расцеловать его как родной отец.

– Ты ненастоящий сын, – сказал я. – Ты слишком злой и безвольный.

– В чем же проявляется моя безвольность? Объясни!

Он сделал нервное движение, и тогда я, испугавшись отступил на шаг. Он двинулся на меня.

Я совершил еще одну ошибку, достав из кармана пиджака пистолет «кырыккале».

– Сынок, стой-ка там, где стоишь. Не вынуждай меня, а то он выстрелит.

– Да ты даже пользоваться им не умеешь, – ответил он и, бросившись на меня, попытался вырвать пистолет у меня из рук.

Мы принялись кататься по пропахшей плесенью…

Часть III

Лет тридцать назад, то есть в первой половине восьмидесятых годов, в одном из маленьких провинциальных городков, где мы давали представление, однажды вечером, когда мы большой компанией, состоявшей из нашей театральной труппы и местного политического кружка, сидели за вечерней трапезой и выпивали, за другим концом стола появилась женщина с такими же, как у меня, волосами. Мгновенно все собравшиеся принялись разговаривать об этом совпадении: за столом сидят две рыжеволосые женщины, случайно ли это. Все задавались вопросами, какова вероятность такой встречи, к счастью ли она и знаком чего она является. Неожиданно рыжеволосая женщина сказала:

– У меня натуральный цвет волос.

Она сказала это так, будто бы извинялась, но в то же время гордилась.

– Смотрите, у меня на руках и на лице есть веснушки, как обычно бывает у рыжих. К тому же у меня светлая кожа и зеленые глаза.

Все повернулись ко мне, ожидая, что я отвечу ей.

– Ваши волосы рыжие от рождения, а мои – мое собственное решение, – мгновенно ответила я. – У вас это дар Аллаха, предначертанная от рождения судьба. А у меня – сознательно сделанный выбор.

Я не стала дальше продолжать этот разговор, чтобы веселая компания не сочла меня заносчивой, потому что, пока я говорила, начались насмешливые многозначительные улыбки. Если бы я не ответила, то мое молчание означало бы поражение. Все бы сделали неправильные выводы о моей натуре и подумали бы, что я просто кому-то подражаю.

После этого я решила, что, выбрав рыжий цвет для своих волос, выбрала и свою судьбу. Один раз выкрасив их в рыжий цвет, я на всю жизнь сохранила к этому цвету привязанность.

Прежде я была не театральной актрисой, занятой созданием назидательных образов из старых сказок и легенд, а довольной жизнью яростной социалисткой, исповедующей современные взгляды уличной комедианткой. После трехлетней тайной связи меня бросил мой возлюбленный, женатый красавец и революционер, старше меня на десять лет. А ведь мы были так романтично настроены и так счастливы, когда вместе взволнованно читали революционные книги! По правде, я и злилась на него, и признавала его правоту, потому что наши тайные отношения всплыли наружу и из нашей ячейки в них не сунул свой нос только ленивый. Все говорили, что всё это приведет к ревнивым разборкам, что кончится это всё для нас очень плохо, но вдруг в 1980 году произошел очередной военный переворот. Некоторые ушли в подполье, некоторые бежали на лодках в Грецию, а оттуда в Германию, где получили политическое убежище. Попавшиеся властям оказались в тюрьме под пытками. Мой возлюбленный Акын в тот же год вернулся к себе домой, к жене и ребенку и к своей аптеке. А Турхан, на которого я злилась за то, что он положил на меня глаз и порочил моего возлюбленного, понимал, как я страдаю, и начал очень хорошо заботиться обо мне. Так что вскоре мы поженились, решив, что это будет очень хорошо для нашей «Революционной родины».