ХРАМ НА РАССВЕТЕ - Юкио МИСИМА

— Давно не ела такой вкусноты. Другим человеком себя чувствую. Кажется, будто ожили давние краски, запахи. Я девушка, меня называют красоткой. Наверное, в это нельзя поверить, — теперь Тадэсина вдруг заговорила откровеннее.

Бывает время, когда краски предметов, перед тем как их поглотят сумерки, становятся, наоборот, очень отчетливыми. Сейчас настал именно такой момент. Обугленные доски и бревна, свежие срезы на поломанных деревьях, скрученные листы жести, на которых остались лужи после дождя, — цвет всего этого просто резал глаза. Небо на западе, просвечивавшее между высившимися остовами сгоревших зданий, сохранило полосу красного цвета. Обрывки красного проглядывали сквозь остатки окон. Все выглядело так, будто в безлюдных покинутых домах зажгли красные лампочки.

— Как я вам благодарна. Вы и тогда были добрым юношей, и теперь оказались поистине добры ко мне. Мне нечем отблагодарить вас, но хотя бы вот… — и Тадэсина стала рыться в сумке. Прежде чем Хонда успел ее остановить, она вытащила оттуда книгу и вручила ее Хонде:

— Я подарю вам вот это — сутру, я ее постоянно ношу с собой. Мне ее дал монах, сказал, что от ран, от несчастий, а я неожиданно встретила вас, смогла поговорить о прошлом, теперь мне не о чем жалеть, поэтому я дарю ее вам. Мало ли, пойдете куда-нибудь, а тут налет, вдруг начнется эпидемия, а если при вас будет эта сутра, беда обойдет стороной. Очень прошу вас, примите ее.

Хонда посмотрел на обложку полученной в подарок книги и в сумерках с трудом прочитал название «Сутра о бодхисаттве на золотом павлине».

22

С этого дня Хонда уже не мог подавить желания встретиться с Сатоко, слова Тадэсины о том, что Сатоко теперь еще красивее, только подогревали это желание. Ведь он больше всего боялся увидеть «руины красоты».

Однако военная обстановка с каждым днем обострялась, штатскому было трудно добыть билет на поезд, нечего было и думать о том, чтобы по зову сердца отправиться в поездку.

И вот в один из дней Хонда открыл книгу, подаренную Тадэсиной. До сих пор ему как-то не приходилось читать сочинений эзотерического буддизма.[39]

Мелким неразборчивым шрифтом в начале было набрано то ли пояснение, то ли правила ритуала.

Бодхисаттва на золотом павлине занимает шестое место с южного края на мандале «Чрева»[40] и называется также «Шакья, Будда», потому что пребывает в рождениях Будды.

Хонда сопоставил эти сведения с содержанием тех сочинений, которые он до этого читал, и понял, что этот скорее женский образ изначально связан с индуистским культом Шакти. Поклонение Шакти — супруге бога Шивы, Кали или Дурги — Хонда наблюдал, когда посетил в Калькутте храм Калигхат, именно кровавый образ богини Кали был прототипом бодхисаттвы на золотом павлине.

И волей случая попавшая к нему в руки сутра вдруг тронула сердце. Вместе с ритуальными заклинаниями и истинными словами, написанными когда-то лишь для посвященных, в мир буддизма лавиной хлынули принявшие здесь иное обличье боги индуизма.

Сначала сутру о бодхисаттве на золотом павлине Будда определял как заклинания, заговоры от укуса змеи.

В ней повествуется:

«Однажды монах собирал дрова для бани, а под деревом была змея, и змея ужалила его в палец на правой ноге — монах повалился на землю, забился в судорогах, стал изрыгать пену, дополз он до молельни Ананды[41] и спросил у него: „Как мне излечиться?” Ананда возгласил: „Если будет у тебя сутра просветленного о бодхисаттве на золотом павлине, она защитит тебя, будешь учить и произносить ее заклинания, яд не причинит тебе вреда, оружие не ранит — она от всего избавит”».

То была нужная вещь: чтение сутры исцеляло не только змеиные укусы, но и все страшные болезни, раны, страдания; даже просто возникавший в сознании образ бодхисаттвы на золотом павлине отгонял страх, защищал от врагов, избавлял от несчастья, поэтому изложенные в этой сутре ритуалы эзотерического буддизма, дозволенные в эпоху Хэйан[42] только высшим чинам храма Тодзи и практикуемые в храме Ниннадзи,[43] сосредоточивали молитвы на избавлении от самых разных катастроф — от стихийных бедствий до эпидемий.

В отличие от своего прототипа — богини Кали, представляемой в виде забрызганной кровью фигуры с вывалившимся языком и ожерельем из человеческих черепов, изображения бодхисаттвы на золотом павлине были отмечены великолепием и роскошью, словно обожествляли самого павлина.

Подражая крику павлина, произносили заклинание «Ка-ка-ка-ка-ка-ка-ка-ка-ка-ка-ка-ка», затем «истинные слова», означавшие достижение образа птицы, а потом делали особый магический знак, пышно называемый в этой церемонии «знак великой матери-павлина», соединяя большие пальцы и мизинцы рук, что создавало великолепную копию птицы. Знак был похож на птицу: соединенные мизинцы — хвост, большие пальцы — голова, остальные пальцы — перья, при произнесении «истинных слов» эти шесть раздвинутых веером пальцев представляли позу танцующего павлина.

За спиной сидящего на золотом павлине бодхисаттвы раскинулся типичный для Индии лазурный небосвод.

Для того чтобы погрузить человеческую душу в блистательный мир фантазий, это тропическое небо, грозовая туча на нем, послеполуденная лень, легкий вечерний ветерок были просто необходимы.

Золотой павлин на изображении твердо стоит на земле, повернувшись прямо к зрителю. Крылья у него расправлены, а на спине — бодхисаттва, павлин защищает его перьями освещенного, распущенного во всем великолепии хвоста. Бодхисаттва сидит со скрещенными ногами на раскрытом на спине птицы белом цветке лотоса. У бодхисаттвы четыре руки — одна из правых опирается на цветок лотоса, другая — держит плод, одна из левых рук подняла на уровень сердца благородный плод, другой он касается раскрытого хвоста птицы.

Бодхисаттва являет самоё милосердие, кожа на обращенном к вам лице и на теле белоснежна, эта чистая, напоминающая шелк кожа, корона на голове, ожерелье на шее, спускающиеся с мочек ушей серьги, браслеты на запястьях — все просто ослепляет. Веки полуоткрытых глаз тяжелы от томной дремы, словно он еще не очнулся от дневного сна. Это безгранично творимое милосердие, это бесконечное спасение людей от несчастий, очевидно, и порождало ощущение праздной дремоты, похожее ощущение Хонда испытал на равнинах Индии.

Рядом с этим спокойным белым ликом перья хвоста светились ярчайшими красками. Выделявшие павлина даже среди птиц, имеющих яркое оперение, они приобрели цвета вечерней зари; как мандала, которая упорядочивала хаотичный мир, они придавали строгость геометрического узора буйству красок, свободной форме, перепадам света. Золото, зелень, глубокая синь, пурпур, темные тона… но солнце, клонившееся к закату, указывало, что близок час, когда они окончательно померкнут.

В перьях хвоста не было только пунцового цвета. Если бы существовал павлин алого цвета, у которого на спине сидел бы алый бодхисаттва, то это была бы сама богиня Кали.

Хонда подумал, что на облаке, пропитанном светом вечерней зари, разлившейся в небе над пожарищем, где он встретил Тадэсину, определенно сидел именно такой павлин.

Часть вторая

23

— Чудесная у вас рощица. Раньше тут не было ни одного деревца, сплошь пустырь, — сказала новая соседка Хонды.

Кэйко Хисамацу была великолепна. Ей было около пятидесяти, но на ее лице, подвергнутом, по слухам, пластической операции, слегка натянуто и слишком ослепительно сияла молодость. Она не была типичной японкой — когда-то давно развелась с мужем, была коротко знакома и с Сигэру Ёсидой,[44] и с генералом Макартуром.[45] Нынешним ее любовником был молодой офицер американских оккупационных войск, который служил в лагере у подножия горы Фудзи, поэтому она приобрела дачу рядом с городом Готэмба,[46] которую, когда долго отсутствовала, сдавала. Порой она приезжала сюда на свидания, как она выражалась, «чтобы спокойно ответить на скопившиеся письма». Она-то и оказалась соседкой Хонды.

Стояла весна 27-го года Сева,[47] Хонде исполнилось пятьдесят восемь лет. Впервые в жизни у него был свой загородный дом. Завтра из Токио на новоселье съедутся гости. А сегодня он приехал сюда кое-что приготовить и показывал соседке Кэйко дом и приличную по площади усадьбу.

— Вы, наверное, с радостью ожидали, когда же ваш дом будет готов, — Кэйко в туфлях на тонких каблуках двигалась по тронутой инеем, пожухлой траве утиной походкой, на каждом шагу вытягивая из газона каблук. — Газон посадили в прошлом году? Трава растет хорошо. Сначала обустроили участок, а потом строили дом — значит, вам действительно нравится этим заниматься.