Баопу-Цзы - Гэ Хун

Если исходить из этого в наших рассуждениях, то и получится, что долголетие и преждевременная смерть никоим образом не зависят от Неба и Земли, а обретение или не обретение состояния бессмертного целиком определяется обстоятельствами. Ведь породившим меня является мой отец, а выносившей меня является моя мать, но и они не могут по своей воле сделать сосуд моего тела таким, каким им хотелось бы: снабдить меня привлекательной внешностью, ровным и спокойным нравом, возвышенной и проникающей вдаль мудростью; не могут они и передать мне побольше жизненной силы пневмы и продлить годы моей жизни. Порой люди рождаются маленькими и слабыми, или черными и уродливыми, или глухими и слепыми, глупыми и хитрыми, или увечными и неполноценными, то есть такими, какими родители отнюдь не хотели их видеть, а то, что им бы хотелось, так и не получилось. А насколько же это справедливее относительно столь обширных и протяженных Неба и Земли! Ведь они намного дальше отстоят от нас, чем наши родители.

Вот я обладаю телом, но я не могу заставить его быть вечно крепким и не стареть, быть вечно здоровым и не болеть. Я не могу сделать так, чтобы мои радость и гнев были всегда соответствующими обстоятельствам, а мои планы и замыслы никогда бы не приводили к раскаянию. Передающими мне пневму и наделяющими меня телом являются мои родители, а получающим это и обладающим им является моя собственная плоть, и кроме этого нет ничего более близкого и родственного мне, как нет и ничего в большей степени контролируемого и управляемого мною. Но и эти два начала я не могу увеличивать и уменьшать по своему желанию. А каким же образом Небо и Земля смогут обрести власть над ними и познать их? Ведь если бы все люди были сотворены Небом и Землей, то все было бы в них хорошо и всякое зло в людях отсутствовало бы. Они бы все свершали и не знали бы поражений. Да и все прочие живые существа следовали бы в этом роду человеческому, и Сян Ян[1] не ведал бы весенней тоски!

Ныне вы, сударь, говорите, что Небо не могло наделить Конфуция и Мэн-цзы благом перехода за пределы мирского, но следует лучше понимать, что это относится к области естественного, а не к тому, что распределяется по милости Неба и Земли. Ведь совершенномудрые являются таковыми благодаря их Благой Силе-Дэ, а их Благая Сила-Дэ предельно совершенна. Если бы Небо могло наделить совершенномудрых этой высшей Благой Силой-Дэ, то их положение не оказалось бы в несоответствии с их добродетелями, их дела и поступки не оказались бы незавершенными, их положение не было бы ниже положения гегемонов и государей, их долголетие не было бы меньше ста лет. А следовательно, опыт свидетельствует, что Небо не имеет никакого отношения к совершенномудрым. Когда совершенномудрые умирают, это не значит, что Небо их убивает, точно так же, как и рождение совершенномудрого не означает, что Небо дает ему жизнь. Мудрец необязательно долголетен, глупец необязательно умирает безвременно. Добро не приближает к счастью, зло не приближает к беде. Рождение не происходит в заранее назначенный год, смерть не случается в предопределенный момент, а мудрый муж, наделенный обильной Благой Силой-Дэ, может цвести, но не принести плода[2]. Ведь господин Доу, самый посредственный человек, прожил двести лет, Бо-ню умер от болезни скоропостижно, Цзы-ся во время траура выплакал свои глаза, разбойник Чжи творил все зло, какое только мог, но дожил до седых волос, Чжуан Цзяо был средоточием всех пороков, но его голова успела основательно побелеть, прежде чем он умер[3]. Во всех этих случаях Небо пребывало в полном бездействии, что абсолютно ясно".

Некто сказал: "Чжун-ни[4] говорил, что смерть была издревле, а Лао-цзы утверждал, что искусству святых-бессмертных можно научиться. Слова совершенных мудрецов заслуживают доверия и соответствуют опыту, а речи даосов сомнительны и трудно исполнимы".

Баопу-цзы сказал: "Чжун-ни — конфуцианский совершенный мудрец. Лао-цзы — совершенный мудрец, обретший Дао-Путь. Учение конфуцианцев говорит о близком, и его легко понять. Поэтому последователи этой школы многочисленны. Смысл Дао-Пути удален и труднопостижим. Поэтому уяснившие его редки. Дао-Путь — источник всего множества различий. Путь конфуцианцев — русло большой реки. То, по чему шествовали Три Августейших[5], — это управление на основе Дао-Пути. То, по чему шли императоры и цари, — это путь учения конфуцианцев. Ведь постоянно говорят о достоинствах первозданной простоты Древнейшей эпохи и осуждают оскудение нравов последующих эпох. Так почему же надо ценить одного Чжун-ни и пренебрегать Престарелым Господином? Это все равно что наслаждаться цветами на верхушке дерева и не признавать, что появились они благодаря корню, из которого дерево растет. Разве это не то же самое, что ценить ясный жемчуг и пренебрегать водной пучиной, из которой он извлечен, любить нефритовые диски Бянь Хэ[6] и ненавидеть горы Цзиншань, где их добывают? Ведь ясной жемчужины не было бы, если бы не существовало водной пучины. Нефритовых дисков не было бы, если бы не существовали горы Цзиншань. А тем более это справедливо относительно того, что искусство пестования природной сущности есть источник Дао-Пути, а конфуцианские ритуал и музыка есть верхушка этого учения. Те, кто ценит конфуцианство, стремятся изменять нравы и преобразовывать обычаи, а не просто заниматься поклонами и поворотами[7]. Поэтому и чтущие Дао-Путь не просто избегают слов, но бессловесно преображают поведение людей[8], а не занимаются одним лишь пестованием жизни. Если в том, что касается плода, между даосизмом и конфуцианством есть предшествование и последование, то не один Лао-цзы достоин применения его учения и не один Чжун-ни достоин доверия. Некогда Чжун-ни почтительно вопрошал Бо-яна и желал быть сравниваем с Лао и Пэном[9]. Кроме того, он говорил, что знает о рыбах и птицах, но не понимает природы драконов; таким образом, он сравнил господина Лао с драконом, и эти слова, исходившие из самого его сердца, отнюдь не пустые речи. И эти слова ничем не отличаются от того, что Янь Хуэй[10] сказал о нем самом: "Когда я смотрю на него спереди, то внезапно оказываюсь сзади: его учение слишком крепко, чтобы проникнуть в него, и слишком возвышенно, чтобы снизу взирать на него"".

Некто сказал: "Если Чжун-ни беседовал с господином Лао лицом к лицу, то почему же он не последовал за ним в изучении Дао-Пути?"

Баопу-цзы сказал: "Именно отсюда и видно, что взгляды, которых мы придерживаемся, определены естественностью и предпочтения человека имеют неизменную природу: с такой позиции и посмотрим на это. Чжун-ни понял, что господин Лао погружен в сокровенную тайну и достоин почтения и изумления, но вместе с тем он сам не мог черпать и пить из этого источника чистой пустотности. Ведь корень и источник — великий предок всего исходит из того, что вне неоформленного, и вступает в то, что пребывает внутри высшего Дао-Пути. А Конфуций, получая знания, был способен остановиться только на мирских делах отношений между людьми. Как же мог он в таком случае искать законы бессмертных? В своих раздумьях он щедро черпал из глубин своего сердца, сосредоточиваясь на преображении людей через обучение, но не проявлял никакого интереса к магическим искусствам. Хотя Чжун-ни и был совершенным мудрецом относительно мирских дел, он не был способен погрузиться в безмолвие сокровенной чистоты и в самом себе хранить недеяние. Поэтому Лао-цзы и вразумлял его, говоря: "Самые ценные товары глубоко прячут, чтобы они казались пустыми и несуществующими, а благородный муж, наделенный всей полнотой Благой Силы-Дэ, кажется похожим на глупца. Прошу вас, сударь, отказаться от присущего вам духа гордыни и от множества страстей, отбросить влечение к женщинам и стремление к пороку, ибо от всего этого не будет пользы для вашего тела"[11]. Из этих слов достаточно ясно, что Чжун-ни не избежал омраченности от вульгарных чувств и отнюдь не был тем человеком, который мог бы учиться пути бессмертных.

Ведь Конфуций жил то здесь то там, разъезжал повсюду, активно пытался исправить свою эпоху, смотрел вверх и печалился о том, что не слышит крика феникса, смотрел вниз и радовался, что он подобен несъедобной тыкве[12]. Его волновала жажда купли и продажи своего таланта, тревожили мысли о человеке с плетью, ищущем богатства[13]. Как же в таком случае он мог бы отбросить дела и подвиги этого мира и посвятить свою жизнь совершенствованию в искусстве пестования жизни, требующему покоя и уединения?"

Некто спросил: "Что проще, а что труднее — конфуцианство или даосизм?"

Баопу-цзы ответил: "Конфуцианство — это трудное в легком, а даосизм — это легкое в трудном. Вот что трудно в даосизме: отказаться от общественных связей и привязанностей, пренебречь семейной жизнью с женой и детьми, забыть о славе и почестях, отринуть доходы и пожалования, перестать глядеть на блеск роскоши и слушать праздный трезвон, пребывать в пресности простоты и чистоты, считая благим лишь сохранение своей собственной природы, не смущаться от клеветы и не веселиться от хвалы, не желать жить в знатности, не стыдиться пребывать в нищете.