Семь смертных грехов - Тадеуш Квятковский

Эконом опустил голову и замер.

– Эй, пан эконом, – продолжал брат Макарий, слезая с коня. – Мне кажется, что ты доволен выбором. В таком случае приступим к делу. А впрочем, ваша милость, может быть, тебе этот дуб не нравится? Ты только скажи, я с удовольствием подберу другое дерево, хотя мне лично кажется, что дуб – королевское дерево и твоему достоинству ущерба не причинит. Но тут есть и хороший каштан и бук растет. Так выбирай же, ваша милость, а то, говорю тебе, мне некогда, – тихо посмеивался брат Макарий, кружа около узника, как ястреб. – Ну, если тебе не хочется самому выбирать сук, на котором тебе придется богу душу отдать, то положись на меня, я в этом деле кое-что понимаю, а ты мне нравишься, поэтому я не хочу позорить тебя. Этот дубок в самый раз, ты на нем будешь отлично болтаться.

И квестарь, подпрыгнув, как юноша, схватился за сук и с минуту на нем покачался.

– Веточка прочная, на такой не зазорно висеть, – с видом знатока заявил он, соскочив на землю.

Потом брат Макарий перебросил ремень через сук, аккуратно сделал петлю и пристроил ее на шее у эконома.

– Встань, ваша милость, чуть-чуть поближе, так мне будет легче подтянуть тебя, – любезно попросил он.

Узник шарахнулся назад, затянул ремень на шее и чуть не задохнулся.

– Значит, милостивый пан эконом, ты хочешь повеситься без моей помощи? Ну, разве хорошо так поступать? Ты хочешь лишить меня удовольствия? Я-то собираюсь тебя на небо отправить, обдумываю, как бы получше это сделать, а ты… О неблагодарность человеческая, нет тебе меры!

Эконом все туже затягивал петлю и уже начал хрипеть. Брат Макарий дал ему хорошего пинка и поставил под сук. Эконом издавал какие-то нечленораздельные звуки.

– Вот видишь, брат, а я хочу еще помолиться за тебя, чтобы отправить тебя на тот свет как следует. Кстати, не выпьешь ли водочки?

– Отец, смилуйся, прости! – прошептал осужденный.

– Прости! Так вот сразу и прости? А ты крестьянам прощал?

– Прощу, все прощу им!

– Ну и дурень ты, брат. Глуп, как баран, как затычка от пустой бочки, как костыль паломника. Хочешь водки?

– Хочу, отец мой, все хочу!

– А вот и не получишь. Это божий дар, предназначенный для порядочных людей.

– Так почему же ты наказываешь людей, которые других заставляют пить? – удивился эконом. – Мой пан всем своим крепостным дает пить, сколько они захотят.

– Ах, как ты глуп, какой ты болван и остолоп – просто срам. Водка тогда приятна, когда человек пьет ее на свободе да при хорошей закуске. А рожь твой пан своим крепостным тоже дает? А если они не хотят брать, он тоже слуг своих посылает и сыплет зерно перед избой, чтобы у мужика еды было вдоволь?

– Нет, не сыплет.

– Ну вот, сам видишь, какой ты дурак набитый. Господь бог сказал ясно: без еды нет доброй выпивки. Поэтому ваши мужики не могут соблюдать слова божьего. А известно, что нет ничего хуже несоблюдения правил. Но поскольку господь говорил притчами, чтобы народ его понимал, то еду следует понимать как свободу, потому что свобода нужна человеку каждый день, а свободный человек может пить, когда ему захочется, как только почувствует жажду. Понял?

– Понял.

– Ну, хорошо, подлец ты этакий. А зачем же ты над людьми издевался?

– Я сам, отец мой, человек подневольный.

– За это тебя четвертовать надо, а твое смердящее тело бросить на съедение псам. Он сам, видите ли, человек подневольный! Хорошенькое дело! Сам подневольный, а другим жить не дает. Ты дурак, остолоп и василиск. Я тебя повешу с легким сердцем и как можно скорее: стыдно, что земля-матушка такое носит. Становись-ка прямо, я освобожу род людской от твоего мерзкого вида. Бр-р, смотреть на тебя тошно… Ну-ка, становись, мне надо поскорее повесить тебя по всем правилам.

При этом квестарь вертелся около эконома, толкая его то в одну, то в другую сторону, пробовал, выдержит ли ремень. Виновного било как в лихорадке; полузакрыв глаза, он следил за движениями брата Макария. Наконец эконом как бы через силу сказал:

– Отец мой, дорогой, ставлю бочку красного, если сохранишь мне жизнь.

– Что такое? – воскликнул разгневанный квестарь.

– Бочку красного и бочонок крепкого, отец мой.

– Не понимаю. Может быть, бесы уже танцуют на твоих похоронах, я слышу какое-то предложение? Две бочки красного и два бочонка крепкого? Неужели дьяволы хотят соблазнить мою душу такими приманками? Может быть, я ослышался?

Эконом поспешно закричал:

– Нет, досточтимый отец, это не дьяволы. Это я говорил о бочках.

– О скольких бочках, брат мой?

– О двух, отец.

– Стало быть, о двух других дьяволы говорили? Тьфу, так я и думал, что это они что-то нашептывают, но не был уверен. Ну, да не о чем тут говорить. Приступим к повешению.

– Отец мой, это я говорил о четырех.

– О двух, ты только что сам признался.

– Нет, о четырех!

– Ну, твое счастье. Не люблю я сделок с исчадиями ада. Наобещают, а потом их и след простыл. Так что было обещано? Две бочки красного… и два бочонка…

– Крепкого.

– Можно выдержать. Повтори-ка еще разок, чтобы я не забыл.

– Две красного и две крепкого.

– Хорошего?

– Наилучшего!

– Bene.

Эконом тяжело вздохнул и широко раскрыл глаза, потом посмотрел вверх и, увидев над собой ремень, переброшенный через сук, задрожал. Брат Макарий перекрестился и стал читать какую-то молитву так быстро, что понять ее было невозможно. Потом он снял ремень с шеи эконома, отвязал от сука и упрятал в мешок.

– Ну, пора в путь, а то Мойше закроет корчму, и придется нам ложиться спать, не замочив усы, а я этого очень не люблю. Ничто так вредно не отражается на желудке и кишках, как отсутствие пищи. Ночью человек видит самые отвратительные сны, а утром встает злой и способный на необдуманные поступки.

Брат Макарий взобрался на коня, уселся на нем поудобнее и крякнул от удовольствия.

– Людей в дороге сам бог ведет, – сказал он, наклоняясь, чтобы развязать пленнику руки.

Освободившись от веревки, эконом потянулся так, что хрустнули суставы, и двинулся следом за квестарем, восседавшим на коне.

Дорога петляла по лесу; было темно хоть глаз выколи. Чтобы не сбиться впотьмах с дороги, эконом ухватился за хвост лошади и пугливо озирался по сторонам. Ему все время казалось, что за ним гонится нечистая сила, которая хочет схватить его и унести в лесную глушь. Лес вскоре поредел, и дорога пошла по полю, вдали замелькали огоньки. Квестарь остановил лошадь.

– In nomine patris! – воскликнул он. – Наконец-то мы добрались до Вифлеема! Вот оно стойло, где нас ждут ясли, полные еды и питья. Ты не хотел бы съесть чего-нибудь, остолоп?

– Ой, хочу, просто сил нет, отец мой, – эконом даже облизнулся.

– Наверное, и выпил бы?

– И выпил бы, отец мой.

– Я думаю, что твои желания будут услышаны. Господь бог предоставляет мне немалый кредит, и что я пожелаю, он неуклонно исполняет. Поэтому поспешим, ведь на небесах тоже хотят немного отдохнуть, а ни один ангел не будет спать, пока не уверится, что я добрался туда, где буду сыт.

– Отец мой, значит, ты общаешься со святыми? – испуганно спросил эконом.

– Конечно, общаюсь. Ты думаешь, что я в своей жизни встречаю лишь таких болванов, как ты? Со мной и святые беседуют, и благодаря их вдохновению у меня голова, к примеру сказать, как у магистра философии.

– Отец мой, а может быть, ты и сам – святой?

Квестарь многозначительно кашлянул, поерзал на лошади и сложил руки, как святые на иконах в церкви.

– Прирожденная скромность не позволяет мне говорить об этом. Поэтому перестань задавать вопросы, на которые я не смогу дать определенного ответа, чтобы не впасть в гордыню – первый из семи страшных грехов, отягощающих человека. Поговорим о еде, это ведь больше всего подходит набожному человеку и не причиняет никакого ущерба добродетели смирения.

Так добрались они до корчмы. И у Мойше, и у Матеуша еще светились окна, а пробивавшийся через соломенные крыши дым свидетельствовал о том, что очаги горят и готовы порадовать пересохшие глотки и пустые желудки. Собаки подняли лай, и эхо разносило их тявканье по всей околице.

– Сегодня нам придется расположиться у Мойше: надо пользоваться милосердием людей равномерно и давать возможность каждому творить добро, чтобы он добился настоящего счастья.

– Еврей никогда не получит вечного блаженства, – заявил эконом, услужливо помогая квестарю сойти с коня.

– Ты ошибаешься, братец, – ответил брат Макарий. – У еврея есть свой Иегова, что значит по-нашему бог. И у того такая же саженная борода, как у господа бога, что нарисован у отцов-кармелитов на алтаре.

Эконом недоверчиво покачал головой.

– Так ведь еврейский бог совсем не похож на нашего.

– Я не буду вести с тобой богословских рассуждений: ты туповат и ничего не понял бы, а жизнь твоя после этого была бы отравлена мыслями. Может, бог-то и не похож, зато дары божьи – вино и пиво – одинаковы, а это меня занимает больше всего.