Боярышня Евдокия (СИ) - Меллер Юлия Викторовна

— Евдокия, я завтра же отправлю тебя в Москву.

Дуне очень хотелось согласиться, но она отрицательно мотнула головой. Сил сказать «нет» не хватило, а вот по-детски выразить отрицание другое дело.

— Не спорь. Ты только что едва избежала беды, а завтра может так не повезти. Спасибо тому глазастому юноше, но всегда ли удача будет на твоей стороне?

Дуня с недовольством вытерла набежавшие слёзы. Они сами побежали, а ей хотелось выглядеть уверенной в себе.

— Евпраксия Елизаровна, нельзя отступать, — тихо проговорила она. — Мы же ехали сюда, чтобы вступить в бой.

— Какой бой? Ну что ты такое себе напридумывала?

— Но против нас выступили раньше, — не слушая боярыню, продолжила Дуня.

— Ты что-то не то говоришь, — нахмурилась Кошкина.

— И я не побегу!

— Мы не побежим! — поддержала подругу Мотя.

— Евдокия, Матрёна, давно я вас не порола!

— Евпраксия Елизаровна, ты никогда нас не порола, — засмеялись боярышни, и та не смогла удержаться, захохотала вместе с ними, выплескивая всё напряжение.

Но очень скоро в опочивальню заглянула ближняя княгини и укорила гостий — в доме горе.

— Скажи, что мы просим прощения. Не от веселья сей смех, а от переживаний. Сейчас чистой водицей ополоснемся и ляжем почивать.

Женщина кивнула и скрылась, а вскоре челядинка принесла водицу. Следом за ней вошла монахиня и вместе с ней они помолились перед сном.

А новый день принёс новые проблемы. Первая проблема ждала у входа в терем: Дунин Гришка выталкивал Гаврилу из коридора, а тот упирался и изо всех сил огрызался.

— Это что же такое? — обиженно возопил Григорий, увидев свою боярышню. — Евдокия Вячеславна, почему отрока поставила караулить, а меня не позвала?

— Э-э, Гришенька, ну чего ты?

Григорий пыхтел, не умея выразить свою боль, что не был рядом с боярышней, когда ей грозила опасность, а тут ещё сопляк возомнил себя охранителем. Вроде бы следовало поблагодарить парня, но сильнее хотелось поучить его уму-разуму! С такими спасателями врагов не надо! И ладно бы каялся, так пролез сторожить боярышню, как будто Гришки нету.

— Я не отрок! — возмутился Гаврила. — Я новик! Меня сам государь сюда отправил.

— Прямо сам? Прямо сюда? — вскипел Гришка, порываясь обхватить наглеца и вынести, как объёмное тряпьё какое-нибудь.

— Быть подле боярышни, — выкрутился парень и приосанился. Выглядел он ну чисто воронёнок, но обаятельный. Дуня с Мотей переглянулись, пряча улыбку, а Кошкина усмехнулась и вяло бросила:

— Подите оба вон, не до вас.

Боярыня величественно проплыла дальше, а Дуня успела сказать:

— Гриша, не гони Гаврилу. Это сын Афанасия Злато. Он боярич и сможет сопровождать меня там, где тебе доступ закрыт. Так что приведи его в порядок, — тут Дуня почесала нос, деликатно показывая, что юноша с дороги и от него пованивает, — да обскажи, как вам ловчее подавать друг другу знаки, коли чего случится. А ты, Гаврила Афанасьевич, объясни про отряд, который Иван Васильевич послал сюда.

Дуня хотела ещё дать указаний, но боярыня уже далеко ушла и пришлось догонять её. Едва успела пристроиться сбоку, когда Евпраксия Елизаровна уже заходила в общую горницу. Новости обрушились на них с порога.

Князь вчера не шутил и собрался съезжать в Литву. Он до вести о смерти брата был серьёзно настроен оставить Новгород, а теперь уж подавно.

— Князь Казимир нам злейший враг, — на прощание молвил. — Мне больно идти против родича, но за свою землю я буду бороться, потому что за неё плачено кровью, и более я этого не позволю себе забыть*.

(*Михаил Олелькович разовьет бурную деятельность и будет казнен Казимиром)

Княгиня всхлипнула, а Кошкина низко поклонилась князю, как и все присутствующие. Никто не понимал, что Михаил Олелькович задумал, но он был настроен решительно. Потом уже было не до разговоров, начались сборы. Князь уезжал всем двором и уводил свою дружину.

— Мы не можем тут оставаться без князя, — произнесла Евпраксия Елизаровна, оглядывая заставленный телегами с товаром двор.

— Когда уже нашим людям дадут возможность вести торг? — спросила у неё Дуня.

— Разрешение получено, площадка готова, да вот только из-за ночных дождей дорогу к ней размыло. Можно было бы подождать, пока подсохнет, но…

— А если песочка подсыпать? — начала предлагать боярышня. — Площадка от города близко и десятка телег с песком хватит, чтобы рытвины засыпать.

— Это не поможет. Надо мелким камнем ямы заполнять и настилы кидать.

— Хорошо, щебень и настилы… Там же шагов сто! Одним днём управиться можно и…

— Кто платить за это будет?

— Я заплачу, раз такое дело.

— С ума сошла девка! — невесть кому сообщила Кошкина. — В площадку вложилась, а теперь дорогу будешь ровнять? Это ж какие деньжищи! В своем дворе порядок наводить ещё ладно, но не чужую же дорогу латать!

Боярыня прошлась по горнице, с тоской посмотрела куда-то вдаль, и подумав, произнесла:

— Я сейчас же поеду и поговорю с посадниками, чтобы дорогу привели в порядок. Это их обязанность.

Боярышни встрепенулись, собираясь последовать за ней.

— А вы останьтесь, успокойте наших людей. Торг не завтра, так послезавтра начнём. Если дорогу не приведут в порядок, то прямо сюда народ созовем!

— Правильно, Евпраксия Елизаровна! Как мыто брать, то вперёд лошади бегут, а как помочь, так моя хата с краю!

— Дуня, где ты таких слов нахваталась?

Боярышня вскинулась, хотела сказать, что не о том они говорят. Точнее, говорят о важном, но не обсудили противодействие дурным слухам и попытку убийства.

А ведь надо реагировать!

Надо хотя бы начать поиски неприметного человека! Но как? Или сразу взяться за старосту? Призвать его к ответу.

Дуня попыталась представить, как пытается обвинить Селифонтова и сразу же поняла, что её же выставят в дурном свете. Скажут, клевещет на честного гражданина, а единственного свидетеля в поруб кинут, сказав, что он вину от себя отводит.

Да и смысл огрызаться на старосту, если есть уверенность, что все неприятности идут от Борецкой. А если ситуацию рассматривать в целом, то Борецкая — всего лишь колоритная ширма для группы дельцов, живущих на два дома, а всю пролитовскую партию в свою очередь дёргает за ниточки Олехно Судимонтович.

Дуня потёрла виски, поражаясь, до чего додумалась, но понимание ситуации не помогало ей решить, что же ей делать со всем этим. И вообще, если продолжить думать, то получается, что за Олехно Судимонтовичем стоит князь Казимир, а того направляет папский престол или какой-нибудь орден, или… а, неважно!

Боярышня попробовала подбодрить себя тем, что она великий человек, раз её противник сам папа римский, но вышло неубедительно и она все так же мысленно противопоставила ему православных владык. Пусть они держат оборону, а не она.

Настроение поднялось и мысль боярышни побежала дальше. С Великим князем литовским и королем польским Казимиром пусть разбирается Иван Васильевич, Олехно Судимонтовича надо оставить боярам из московского посольства, Борецкую же… А вот с Марфой Семёновной и её подручными можно пободаться на поле общественного мнения!

Увлекшись, Дуня по старой привычке мусолила кончик косы, наматывая его на палец, заглаживая до блеска и разматывая. Ей было боязно влезать в свару против Борецкой, тем более со стороны Дуни оружием будет только слово и, быть может, кисти с красками, но её «слово» будет сильней, красочнее, душевнее. В этом боярышня была уверена. До честной боярыни, умеющей справедливо и грамотно управлять домом и хозяйством, ей ещё далеко, но никто не сравнится с ней умением вдохновлять и рисовать.

— Никто, — вслух произнесла Дуня.

— Дунечка, ты чего? — взволновано спросила Мотя.

Евдокия выпрямилась, нахмурила лоб и решительно произнесла:

— Устройство торга для нас наиважнейшая задача и дело не только в сочувствии нашим мастерам. Надо ткнуть совет господ носом, что в Москве есть много новых товаров. И иноземцам показать, что наши товары сравнимы с открытием золотоносного рудника. Увеличение торгового оборота для нас жизненно необходимо. Именно эта статья дохода должна стать основной для княжества.