Парижские тайны. Том II - Эжен Сю

— Меня звать Робен… я ваш сосед… дайте-ка мне огоньку, трубку разжечь… да пошевеливайтесь там! Открывайте побыстрее!

— Боже мой! Ведь это хромой верзила, он вечно пьян, — тихо сказала мать дочери.

— Ах, так!.. Дадите вы мне огня, а то я все в щепки разнесу… разрази меня гром!

— Сударь, у меня нет огня…

— Тогда у вас есть серные спички… они у каждого имеются… отоприте… не то…

— Сударь… идите к себе…..

— Стало быть, не хотите отворить… Считаю: раз… два…

— Я попрошу вас удалиться, или я позову на помощь…

— Считаю: раз… два… три… ну, что? Не хотите отворить? Ну тогда я все разнесу!.. Ух, держитесь!..

И негодяй с такой силой бухнул по двери, что она поддалась: жалкая задвижка, на которую была заперта дверь, треснула.

Обе женщины испустили испуганный вопль.

Преодолевая владевшую ею слабость, г-жа де Фермон бросилась навстречу злодею, который уже ступил одной ногою в комнату, и преградила ему путь.

— Сударь, это низко! Я не позволю вам войти! — крикнула несчастная мать, изо всех сил удерживая полуотворенную дверь. — Я стану звать на помощь.

Говоря так, она дрожала при виде этого человека с отвратительным, распухшим от пьянства лицом.

— Чего это вы? Чего это вы? — возразил он. — Разве не должны соседи оказывать друг другу услуги? Надо было отворить дверь, и я бы ее не вышиб.

Затем с тупым упорством пьяницы он прибавил, покачиваясь на ногах, одна из которых была короче другой:

— Я желаю войти и войду… и не уйду, пока не разожгу свою трубку.

— Да нет же у меня ни огня, ни спичек. Ради бога, сударь, идите к себе.

— Неправду вы говорите, вы это придумали для того, чтобы я не мог поглядеть на девчонку, что в кровати лежит. Вчера вы заткнули все щели в двери. Она у вас миленькая, я хочу на нее поглядеть… Берегитесь… Я вам сейчас физиономию расквашу, если вы не дадите мне войти… Говорю я вам, что непременно посмотрю на малышку в постели и разожгу свою трубку… а не то я у вас все сокрушу! А заодно и вас саму!..

— На помощь!.. Господи боже, на помощь! — закричала г-жа де Фермон, чувствуя, что дверь поддается: хромой верзила изо всех сил нажал на нее плечом.

Оробев от этого крика, Робен попятился и погрозил г-же де Фермон кулаком, прибавив:

— Погоди, ты мне за все это заплатишь… Нынче же ночью я вернусь и прищемлю тебе язык, так что ты больше вопить не сможешь…

И колченогий верзила, как его называли на острове Черпальщика, ушел, изрыгая проклятия и угрозы.

Госпожа де Фермон, опасаясь, как бы он не вернулся, и видя, что задвижка сломана, с трудом подтащила к двери стол, забаррикадировав вход.

Клэр была так напугана и потрясена этой ужасной сценой, что без сил упала на свое убогое ложе во власти нервического приступа.

Госпожа де Фермон, позабыв о собственных страхах, бросилась к дочери, заключила ее в объятия, дала ей выпить немного воды; ее заботы и ласки привели бедняжку в чувство.

Мало-помалу девушка пришла в себя, мать ей сказала:

— Успокойся… Не надо тревожиться, бедное мое дитя… Этот злой человек уже ушел.

Затем несчастная мать воскликнула с негодованием и невыразимой болью:

— К тому же первопричина всех наших мук и терзаний — этот отвратительный нотариус!..

Клэр оглядывалась вокруг с удивлением и страхом.

— Успокойся же, дитя мое, — продолжала г-жа де Фермон, нежно обнимая дочь, — этот негодяй ушел.

— Боже мой, мамочка, а ну как он снова поднимется и войдет? Ты ведь сама убедилась: ты звала на помощь, и ведь никто не пришел… Умоляю тебя, уйдем из этого дома… Я тут умру от страха.

— Господи! Как ты дрожишь!.. У тебя сильный жар.

— Нет, нет, — ответила юная девушка, стремясь успокоить мать. — Это пустяки, меня лихорадит от испуга, и скоро пройдет… Ну а ты, ты-то как себя чувствуешь? Протяни мне свои руки… Боже мой, они у тебя просто пылают! Теперь я вижу, что ты больна, только хочешь, это от меня скрыть.

— Не думай так, девочка, я себя прекрасно чувствовала! И просто переволновалась, когда к нам вломился этот человек; я спала на стуле глубоким сном и проснулась одновременно с тобой…

— И все же, мамочка, у тебя такие красные глаза… такие красные, да они просто горят!

— Ах, дитя мое, ты ведь сама понимаешь: когда спишь, сидя на стуле, отдых совсем не тот!

— Скажи правду, ты не больна?

— Да нет же, уверяю тебя… А ты как?

— И я не больна; я только все еще дрожу от страха. Умоляю тебя, мамочка, уйдем из этого дома.

— И куда мы денемся? Ты ведь знаешь, с каким трудом нам удалось подыскать даже эту жалкую комнатушку… ведь у нас, на беду, нет с собой никаких бумаг, а потом, не забудь: мы уплатили за две недели вперед, и нам этих денег не вернут… а их у нас осталось очень мало… так мало… что мы должны на всем экономить, на чем только можно.

— Может быть, господин де Сен-Реми пришлет нам на днях ответ?

— Я на это больше уже не надеюсь… Ведь я уже так давно ему написала!

— Он, должно быть, не получил твоего письма… Отчего ты не напишешь ему еще раз? Ведь отсюда до Анже не так уж далеко, и ответ от него скоро придет.

— Бедная ты моя девочка, разве ты не знаешь, сколько душевных сил мне это уже стоило?

— Чем ты рискуешь, мама? Он ведь хоть и брюзга, но такой добрый! Разве не был он одним из самых старинных друзей моего отца? И потом он, как-никак, наш родственник…

— Но он ведь и сам беден; у него очень скромное состояние. Может быть, он потому нам и не отвечает, что не хочет причинить лишнее горе, своим отказом.

— Мамочка, а вдруг он не получил нашего письма?

— Ну а если он получил его, девочка?.. Одно из двух: либо он сам в столь стесненных обстоятельствах, что прийти нам на помощь не может… либо он не испытывает к нам больше никакого интереса: а тогда зачем подвергать себя возможному отказу и новому унижению?

— Мужайся, мама, ведь у нас остается еще одна надежда… Может быть, нынешнее утро принесет нам добрые вести…

— Ответ от господина д’Орбиньи?

— Вот именно… Я прочла черновик посланного вами письма: вы так трогательно… так просто… так правдиво говорили о постигшем нас несчастье, что он, наверное, почувствовал к нам жалость. По правде говоря, что-то мне подсказывает, что напрасно вы впадаете в отчаяние, не надеетесь на графа.

— Но у него так мало резонов заинтересоваться нашей судьбой! Правда, в былые времена он знал твоего отца, и я часто слышала, как мой бедный брат говорил о господине д’Орбиньи как о человеке, с которым он состоял в очень добрых отношениях, это было до того, как господин д’Орбиньи уехал из Парижа в Нормандию вместе со своей молодой женой…

— Вот это-то как раз и позволяет мне надеяться; у него молодая жена, уж она-то нам непременно посочувствует… А потом, в деревне можно делать столько нужных вещей! Я думаю, что он, например, может взять вас к себе домоправительницей, а я стану работать в бельевой… Ведь господин д’Орбиньи очень богат, дом у него большой, и там всегда много разных дел.

— Так-то оно так, но у нас мало прав на его сочувствие!..

— Ведь мы же так несчастны!

— Ты права, для людей, по-настоящему милосердных, это и в самом деле очень важно.

— Будем уповать на то, что господин д’Орбиньи и его жена именно таковы!

— В конце концов, если нам станет ясно, что ждать от него нечего, я преодолею ложный стыд и напишу герцогине де Люсене…

— Это той самой даме, о которой нам так часто говорил господин де Сен-Реми, и он постоянно расхваливал ее доброе сердце и ее великодушие?

— Да, она дочь князя де Нуармон. Господин де Сен-Реми знал ее еще совсем ребенком, он даже смотрел на нее почти как на собственное дитя, потому что он был очень близок с князем. У госпожи де Люсене должны быть многочисленные знакомства, быть может, она сумеет подыскать мне, да и тебе тоже, какое-нибудь место.

— Без сомнения, мама; но я понимаю твою щепетильность, ты же ее совсем не знаешь, в то время как мой отец и мой бедный дядюшка были немного знакомы с господином д’Орбиньи.

— Ну, а в том случае, если и госпожа де Люсене ничем не сможет нам помочь, я могу прибегнуть к последнему средству.

— Какому же, мамочка?

— Правда, это очень слабая… даже почти безрассудная надежда! Но отчего не попробовать?.. Ведь сын господина де Сен-Реми…

— Разве у господина де Сен-Реми есть сын? — воскликнула Клэр, с удивлением перебивая мать.

— Да, девочка, у него есть сын.

— Но он о нем никогда, не упоминал… и тот никогда не приезжал в Анже…

— Это верно; но некоторым причинам, о которых ты ничего не знаешь, господин де Сен-Реми, уехав из Парижа лет пятнадцать тому назад, с тех пор ни разу не видел своего сына.

— Сын целых пятнадцать лет не видел своего отца… Господи, разве такое возможно?..